Читать интересную книгу Пятиречие - Олег Ларин

- Вот что, Геннадий Лаврентьевич, - сказал я, впервые в жизни обратившись к нему по отчеству. (Отсюда старая его кличка - Сынберия.) - Мы сюда не скандалить пришли. Постарайся вести себя, чтобы с тобой было так же хорошо, как и без тебя.

Егорыч тоже не остался в долгу и выдал знаменитую речевку тридцатых годов, памятную еще с пионерских костров: "Если ты русский, а друг твой еврей, вы к коммунизму придете скорей!" На что Коля-бог, насмеявшись вволю, отреагировал довольно своеобразно:

- Самогонщик патриотического кваса, вот ты кто, Гена!.. У меня в родословной намешано много всяких кровей - ну русская, это само собой. Далее украинская, татарская, мордовская. А вот еврейской крови во мне нет, и я переживаю. Честное слово! Может быть, прожил бы свою жизнь чуточку умнее и удачливее...

За разговорами не сразу услышали лай Шарика из глубины леса. Не то белку облаивает, подумалось мне, не то встречает еще одного отчаявшегося бродягу. Четыркин прислушался и первым поднялся с лавочки: что-то тут не так, ребята, надо проверить. Без всякой охоты мы побрели следом, ощущая подошвами ног мягкую, пружинящую податливость земли, которая отсасывала в себя всю накопившуюся усталость. Но кругом, кроме Шарика-Бобика, не было ни души. Он остервенело бросался на кучу валежника у подножья сосны-великана, хватал сучья, рычал, повизгивал, а заметив нас, увеличил свою активность по крайней мере вдвое. У каждого из нас мелькнули свои догадки.

- Нора, - предположил я. - Тут, наверное, живет барсук.

- А что? Верно! - быстро согласился Егорыч. - Барсук - животная чистая, хозяйственная. Кто из вас в волчье логово лазил? А-а-а, нихто... У волка в яме одни объедки да шерсть с пометом, таким смрадом пыхает, хошь святых выноси. А у барсука нет. Хвоя да сухой песочек в норе-то, чистенько, что в твоем профилактории.

- Вот и давай проверим, - загорелся Аркашка. - Говорят, барсучье мясо от всех болезней помогает, и особенно жир.

Митрофаныч слушал их, иронично посмеиваясь сквозь очки, и заученным движением поддевал свою оптику к переносице. И все же он высказал одно интересное соображение:

- А вы не допускаете, что это работа Михалваныча?.. Задрал лося или корову, разделал тушу и засыпал хвоей и валежником. Пусть тухнет мясо! Пусть набирается трупного запаха!.. Он придет сюда дня через три-четыре...

Упоминание о медведе вывело Четыркина из равновесия. Да и все остальные зашумели, загалдели, заперебивали друг друга: какой там барсук, все забыли о нем! Медвежьи истории - это ритуал, любимейшая услада для деревенского уха, и кто слаще зальет, нафантазирует, наплетет с три короба - того и больше слушают. Была такая профессия на поморском Севере - "враль", сочинитель небылиц; рыбаки охотно брали его с собой в море на лов семги. И получал "враль" сразу два пая: один - за промысел, другой - за сказки-побаски...

- Вы деревню Василёво слышали? Деревня, значит, есть такая - Василёво может, знаете?.. Ну вот, привезли, значит, туда комбикорма, - воспользовавшись паузой, начал свою историю Егорыч. - По большой воде привезли, на барже. Выгрузили мешки на берегу, оприходовали, в склад занесли - все честь честью. И на замок замкнули. Да-а-а... Приходят на следующий день - нет трех мешков, и дверь взломана, трех досок не хватает. Вот те на! Может, ребятишки баловались - они той ночью рыбу неподалеку удили? Нет, не ребятишки - на кой черт им этот комбикорм! У мужиков спрашивают, те тоже - не знаем, не ведаем. Чертовщина какая-то!..

Решили у склада сторожа поставить. Нашли, значит, завалящего пенсионера навроде меня, вручили ему бердан и тулуп - стой, дорогой товарищ, на страже общественного добра! А товарищ этот повадился вино пить да приятелей сюда водить. И как напьются, нащекарятся промеж себя - сразу спать... Еще двух мешков не стало. Да-а-а... Ну, тут у начальства все терпение лопнуло: "Проучим пошехонца!" Залегли ночью за кустами, жаканами стволы забили... ждут. Недолго ждать-то пришлось. Как роса пала, слышат шаги чьи-то, сопит ктой-то не по-нашему, повеньгивает. А в тумане-то и не видно. Вот она, какая штука-то! Ближе стали подбираться, уже и ворота складские показались - а лешак где, пошехонец этот? Нет пошехонца. И уж слышат гул дак - с задней стороны ктой-то копошится. Обошли с фланга: мать честная - медведь стенку разбирает! Когтями эдак как подденет, доски эдак-то и трешшат. Проделал дыру, значит, пролез внутрь и обратно с мешком вылазит. Как дите малое на передних лапах несет мешок этот. Да-а-а...

Тут на наших затемнение нашло: сроду не слыхали, чтоб медведь коровью муку жрал. Ну овцу какую прибьет или собаку из-под ворот вытащит - это ладно. А тут комбикорм!.. Вымазался он, как муха в сметане, чихает и облизывается. А путь к лесу держит. Да-а-а... Наши за ним, конечно. Потихонечку идут, чтоб не учуял, биноклем вслед шарят. А он у ручья остановился, когтем нитку р-р-раз, расшил, значит, мешок-от - и в лужу.

Наши сидят, кумекают: что он с ей, тюрей-то этой, делать будет? И на кой ему тюря, когда в лесу своей живности навалом? А медведь знай месит ее ногами, чтоб, значит, не всухомятку было, да в рот лапой и загребает. Налопался, начихался, пустой мешок на плечо - и снова к складу. Пришел, повесил пустую холстину на крюк... - ("Во врать-то горазд! - раздались в этом месте восхищенные голоса. - Ну давай, давай, ври дальше!") - Ей-бо, ей-бо... с места не сойти... ежли вру! Все так и было: пустой мешок на крючок и за новый хватается. Наши тут, конечно, не выдержали, жахнули в оглоеда из трех стволов. Да медведю-то что?! Он мешком был прикрыт, все пули, видать, в него и ушли. В лес убежал...

- Ну а потом-то поймали? - не выдержал Аркашка.

- Какой там поймали! Третий год караулят, едрит твоя муха, и ничего сделать не могут. По сю пору все так и продолжается. И зимой он не залегает, медведь-от. Зачем? Всю зиму, говорят, комбикорм жрет, в затайках его держит. Вот те крест, святая икона, ежли вру!.. Старые бабки сказывают - не медведь это вовсе. Оборотень!..

Сосны и выросшие под их пологом молодые елки сплетали над нашими головами сплошной кров. Я чувствовал себя в полной изоляции, как за семью замками. Впятером мы стояли у подножия дерева-великана и спорили, разбирать кучу или нет. Аркадий, я и Егорыч были "за", а вот Прохиндоз почему-то возражал, упирая на "экологию". С быстрыми, как в панике, глазами доказывал каждому, что нехорошо обижать мишку - придет, мол, голодный, а мяса нет. И станет он реветь на весь лес, птичьи гнезда разорять и муравейники, может и избушку повалить, это ему раз плюнуть... епонка мама.

Трогательная забота о братьях наших меньших Аркадию показалась подозрительной, и он принялся раскидывать сухой валежник. Минуты через три все было закончено: к великому нашему разочарованию, мы не увидели ни барсучьей норы, ни гниющей коровьей туши, любимого медвежьего лакомства. На моховой подушке валялась мятая, помоечного цвета хозяйственная сумка, в которую, рыча, тут же вцепился Шарик. ("Вдруг там чеченская бомба?!" - всполошился Генаха.) По характерному приглушенному позвякиванию можно было определить, что внутри находятся продолговатой округлости предметы стеклянного происхождения. При полном молчании Аркашка вытащил из сумки полбуханки хлеба... одну бутылку... вторую... третью. Четвертая была выпита наполовину и аккуратно заткнута бумажным кляпом.

- С горбатым надо говорить по-горбатому! - взвился Аркашка. Он прижал Прохиндоза к стволу дерева, так что тот хрипел и задыхался. - Признавайся, падло, откуда?

- От верблюда! - ужом извивался Генаха, пытаясь вырваться из его железных объятий. - Секрет фирмы... не твое дело... где надо, там и беру, едрит твою навыворот...

- Необузданный в жадном стяжательстве, обокравший сам себя, расточитель наследия отца, ты все промотал, Генаха-Живодрист, Генаха-Прохиндоз, барон фон Триппербах и вонючий Мандела, - сам заложился и душу продал! - продекламировал Аркашка кого-то из классиков, переиначив некоторые слова.

- Слушайте, вы его задушите! - взмолился Николай Митрофанович, пытаясь освободить алкаша. Да и я тоже встал на Генахину защиту: в самом деле, что он такого совершил? Ну подумаешь, затырил два литра "Пшеничной", чтобы одному и втихаря предаться пьяной утехе? В конце концов, это его водка, и он не обязан делиться со всякими тут "партизанами"...

Егорыч нес помоечного цвета сумку, прижав ее к груди, словно боясь расплескать, и на ходу отдавал распоряжения:

- Ты, Игрич, давай снова по грибы! Те, видать, уже сгорели на костре... Генаха, едрит твоя муха, за дровами! И лапнику не забудь нарубить. На нары постелим, чтоб чистым воздухом дышать... Тебе, Аркадий Петрович, бежать за ягодами. Чаи будем гонять допоздна, и вообще... А тебе, Митрофаныч... как малопьющему... самое ответственное задание. - Он достал Генахины полбутылки, проверил надежность "пробки". - Христом-Богом прошу, спрячь это от нас... заховай так, чтоб и Шарик не нашел, мать его разъети. Утречком примем с устатку - и по домам! Вы как, не возражаете?

Какие тут могут быть возражения, когда он кругом прав! В предвкушении удовольствия мы заговорщицки перемигивались и подталкивали друг друга плечами - дух обновления пронесся по нашим лицам. Все временное, мимолетное, случайное уносилось прочь со встречным ветерком. Он разгонял молочную мглу, а впереди в зыбком дрожании света цвел горизонт, обтянутый пологом синевы, некий подарок свыше, призрак совершенства, и казалось - можно идти и идти до него, сколько хватит сил... На небе обозначились облака, задвигались, раздувая зарумянившиеся бока. И вот объявилось солнце; стряхнув остатки тумана, свежее и умытое, оно накатывалось волнами вездесущей музыки.