Читать интересную книгу Пятиречие - Олег Ларин

Вошедший в избушку Четыркин сообщил, что вода вроде спала и надо бы поискать брод и собираться домой, но, увидев бутылки на столе, остановился как бы с разбега и потерял дар речи.

- Откедова?!

- А оттедова, где яга обедала, - без промедления выдал ему Генаха, еле сдерживаясь от распиравшей его гордости. Последние лет десять он тем и занимался, что сшибал рубли и пятерки на опохмелку, а тут почувствовал себя хозяином положения... Какое-то время все мы пребывали в шоке: зверюгу лесную увидеть, услышать ее первобытный рев - еще куда ни шло, а тут водка! И до ближайшего магазина - как до ближайшей звезды. Ну и "Дубровский"! ай да хват-парень! до чего же пройдошный тип!.. Он взялся откупоривать бутылку, и мы с болельщицким азартом, кто с осуждением, а кто с нежной тоской, следили за его движениями. Каждый отреагировал по-своему.

Коля-бог: - Между прочим, с утра не пили ни эллины, ни иудеи. У апостола сказано: утренний пьяница опаснее пса бешеного...

Егорыч: - Ты погоди, жопчик, погоди. Ты Премудрости сына Сирахова читал? Плохо, видать, читал. А мы с отцом Мефодием... царство ему небесное... все Писание прошли. И выходит, что с утра надо пить, потому как утро вечера мудренее... Наливай!

Аркадий: - Как говорит мой партнер по бизнесу кореец Чин, "мне маленький чуть-чуть".

Прохиндоз: - Да на тебе два чина: дурак да дурачина!

Я (с примиряющей улыбкой): - Аркадий прав. Предлагаю по маленькой и по-быстрому! А то "поплывем" на голодный желудок. Остальное - под жареные грибы. Вы как, не возражаете?

Мы еще не успели выпить, а уже закипели страсти нешуточные, обострились амбиции и полетели искры от сшибки характеров, но наша партия благодаря Николаю Митрофановичу все же взяла верх.

- У меня от вас вибрация нервов, епонка мама, - шумел громче всех Дубровский-Прохиндоз. - Я весь изнервничался до волос дыбом, едрит твою навыворот. - И послал меня с Аркашкой по эротическому маршруту. Так бывает всегда, когда решение выносится не в его пользу. Генаха куражится в ругани, как иной шулер за картами. Он готов при случае еще и обхамить или сделать вид, что хватается за нож, или пустить жалобную слезу, или броситься на землю и кататься по ней в горячечном припадке. Алкаш - он и есть алкаш, поступки его непредсказуемы...

От полога леса на "том" берегу отделилась фигура женщины с рюкзаком за спиной. Она смотрела на нас из-под руки и прислушивалась. Неужели Клавка, младшая дочка Егорыча? Господи, этого еще не хватало! Не успели мы прийти в себя, разгоряченные спором, как она с ходу накинулась на меня, эдакая громкоголосая богиня плодородия:

- Зачем вы спаиваете моего отца? - (Постановочка вопроса - какова!) - Что он вам плохого сделал?.. Я всегда знала, что вы пьяница, а сейчас точно убедилась. Вот приедет ваша жена, я ей все расскажу. Все!..

Прапорщик внутренних войск, воспитательница тире надзирательница женского ИТЛ общего режима и отпетая стервозина костила меня с непритворным материнским усердием, хотя я годился ей в отцы, а Егорыч тем временем, приняв вид невинной жертвы, трусливо выглядывал из-за кустов.

- Ты где там, батька, выходи?! Чё прячешься, паразит чертовый! - кричала сиятельная гранд-дама местного УВД и грозила ему кулачком.

- Не пей кровь, Клавушка! Не вели казнить, а вели миловать! - Я прижал руки к груди, изобразив перед ней "версаль". - Мы попали в беду, а ты говоришь такие слова. Нехорошо, Клавушка, нехорошо!

Она попыталась было перейти "речку", высоко заголив ноги, но, увлекаемая быстрым течением, едва не шлепнулась в воду и с визгом выскочила на свой берег. После этого злости в ней заметно поубавилось.

- Ты глянь, Игрич, как бедра у нее перекатываются! А-а-а?! И тело сквозь платье просвечивает - о-о-о! - с некоторым опозданием стал раздувать парбы владелец оптовых фирм. В джинсах, почти по пояс, он вошел в мутный поток и протянул руки в ее сторону. Егорыч, сидя на корточках, тихо посмеивался. Клавушка... Клависсимо... ваше августейшество! Вы наяву или мне снитесь?.. Вы - как лампочка под абажуром! Солнышко! Вы закружили мне голову, солнышко...

- Ща вот как хрясну промеж глаз - будет тебе солнышко! - с неподражаемой грацией пообещала Клавка и сделала вид, что хватается за корягу. При этом платье у нее задралось до розовых трусиков, а тело напружинилось и набрало ту обольстительно зовущую бабистость, по которой стонут мужики лет сорока и старше. Ведь самое прекрасное в женщине - изгиб, поворот, наклон. Наши старперы чуть не взвыли, а Четыркин недовольно нахмурился... Помнится, кто-то из дачников сказал о дочке Егорыча, что она принадлежит к породе ершей: все слова звучат у нее почти как ругательства и угрозы, но под наружными колючками таятся залежи неразбуженной любви и тепла.

- Ну чё, паразиты, продукты принимать будете - или как?

- Давай, давай! - хором закричали мы, а бугай Аркашка, с трудом удерживаясь на стремнине, изготовился ловить Клавкин рюкзачок. В нем оказались две банки консервов, буханка хлеба, пакет картошки, немного сахара и ложка. ("А насчет выпить не найдется?" - всполошился Прохиндоз, но я вовремя закрыл ему пасть...)

На нас посыпался ворох деревенских новостей. И самая главная из них: по костромскому радио передали, что прорыв Федуловской плотины нанес ощутимый вред нашему околотку - смял летний лагерь для скота, утопил пьяненького рыболова, повалил два столба электропередач, и двенадцать часов в Пустыньке не было света... Выходит, одним нам, дуралеям, повезло, и спасло нас конечно же всемогущее "авось". Как говорят в таких случаях Четыркин и ему подобные: "Будет - так будет, а не будет - дак что-нибудь да будет". Трудности их не пугают, впрочем, ничего другого у них и нет.

Егорычеву дочку мы проводили с песней: "Клава - наша слава боевая, Клава нашей юности оплот, с Клавой мы живем и побеждаем, весь народ за Клавушкой идет", а Аркашка еще крикнул вдогонку, что приглашает ее на собственную виллу у Плещеева озера. Конечно, по такому случаю мы махнули еще по чуть-чуть, и каждый отправился по своим делам. Я с Николаем Митрофановичем - по грибы-ягоды, Генаха - за родниковой водой и дровами, Аркашка согласился навести порядок в избушке и почистить картошку, а Егорыч, как самый рукодельный из нас, вызвался сделать из брошенного листа алюминия некое подобие сковородки.

В глубине леса рождался млечный парной туман, легкими скачками ветра его сносило к прибрежным зарослям ольхи и ивы, и там, коченея и напитываясь холодом, он превращался в сплошное молоко... Тропинка уводила в сосновую чащу, и деревья смыкали за нами колючие лапы, напахивая хвойную свежесть. Дыши радуйся, смотри - думай! Но думать было некогда, потому что природа выставила здесь напоказ все свои богатства: крупную бруснику, душистую малину, чернику с костяникой и царя витаминов - шиповник. А грибов было столько, что они буквально путались под ногами, и в основном маслята и сыроежки. Все как на подбор крепенькие, ядреные. С красными, оранжевыми, в крапинку и полосочку шляпками и точеными ножками грибы смотрелись как некое законченное произведение, и за каких-нибудь минут пятнадцать не сходя с тропы мы набрали два больших полиэтиленовых пакета.

- Прямо как на Севере! - вырвалось у меня.

- Точно! - выпрямился Коля-бог и засмеялся. - Вы меня просто опередили...

Там, на Севере, не ищут грибы, как в срединной России, где требуется особое чутье и зоркость глаза и где прощупывают палочкой едва ли не каждую лесную затайку. Там грибы попросту собирают, а точнее говоря, "ломают", как выразилась одна архангельская старуха, у которой я однажды останавливался. Соленые грузди, сыроежки и маслята, которыми она меня потчевала в мае, принадлежали урожаю прошлого года и были собраны за одну ходку. Одна-единственная поездка в лес на подводе или на мотоцикле с коляской - и семья обеспечена грибами на целый год.

- А где вы были на Севере, в каких местах? - полюбопытствовал Николай Митрофанович.

- Инта... Ухта... Княж-погост. Эти названия вам что-нибудь говорят?

- А как же! Край, население которого составляли местные "комики" и приезжие "трагики".

- Вот-вот, - усмехнулся я. - Перед вами сын приезжего "трагика".

- Аналогичный случай! - воскликнул он и посмотрел на меня с почти родственной теплотой. - Только я из Норильска... двадцать восемь лет никелевому комбинату отдал. Начиная с сорок шестого года. Получил временный паспорт - и к отцу, на Круглое Озеро. Он тогда только-только освободился...

- Редчайший случай, чтобы на Север ездили по собственной воле...

Мы возвращались низинкой, вдоль "речки", раздвигая мокрые туманы, и белесые волны-облака смыкались за нашими спинами, как занавес. Небо опрокинулось, смешалось с хилым подростковым леском, и оттуда тянуло вязкой болотной прелью, гнилыми испарениями. Под ногами трещал валежник многих поколений, сочно всхлипывала подпочвенная вода, кипела пузырями... Николай Митрофанович рассказывал:

- Из Москвы до Красноярска я ехал на "пятьсот веселом" поезде. Знаете, почему его так называли? Он на каждом полустанке останавливался, и скорость была двадцать километров в час. Удивительный, я вам скажу, поезд: люди запросто знакомились, сходились и расходились, песни допоздна пели, анекдоты травили. Десять суток беспечной свободы и удовольствий!.. Я ведь без билета ехал, и меня подкармливала хорошая девушка Нина, студентка педвуза. Мы потом с ней долгое время переписывались. Я напишу ей огромную "простыню", а она мне ее обратно пересылает с исправленными ошибками. Не поверите, по пятьдесят ошибок сажал! Можно сказать, я по этим письмам правописанию выучился...