Читать интересную книгу Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Еще в самой глубокой древности равнина Лациума была театром громадных переворотов в недрах природы; медленно действующая преобразующая сила вод и взрывы грозных вулканов наваливали слой за слоем той почвы, на которой должен был разрешиться вопрос, какому народу будет принадлежать всемирное владычество. Эта равнина замыкается с востока горами сабинов и эквов, составляющими часть Апеннин; с юга — вздымающимся до высоты 4 тысяч футов высоким горным хребтом вольсков, который отделяется от главной цепи Апеннин старинной областью герников — плоскогорьем Сакко (Треруса, одного из притоков Лириса) и, направляясь от этой площади к западу, заканчивается Террачинским мысом; с запада — морем, которое образует на этих берегах лишь немногочисленные и незначительные гавани; на севере расстилается широкая равнина, переходящая в далекую холмистую страну этрусков и орошаемая «горным потоком» Тибром, вытекающим из умбрских гор, и рекой Анио, вытекающей из сабинских гор. На ее поверхности разбросаны, подобно островам, частью крутые Сорактские известковые утесы с северо-востока, утесы Цирцейского мыса с юго-запада, равно как похожий на них, хотя и менее высокий, Яникул подле Рима, частью вулканические возвышенности с потухшими кратерами, которые превратились в озера, местами оставшиеся в своем прежнем виде и по наше время; самая значительная из этих возвышенностей — альбанский горный кряж, который одиноко возвышается над равниной между вольскими горами и Тибром.

Там поселилось то племя, которое известно в истории под именем латинов, или, как оно было впоследствии названо в отличие от латинских общин, основанных вне этой области, «древних латинов» (prisci Latini). Но занятый им округ Лациума составлял лишь небольшую часть среднеиталийской равнины. Вся страна к северу от Тибра была для латинов чужой и враждебной областью, с жителями которой был невозможен вечный союз или прочный мир, а перемирия, по-видимому, заключались лишь на короткий срок. Тибр с самой глубокой древности был северной границей, и ни в истории, ни в самых достоверных народных сказаниях не сохранилось воспоминаний о том, как и когда установилось это богатое последствиями разграничение владений. В то время, с которого начинается наша история, плоская и болотистая местность на юге от Альбанских гор находилась в руках умбро-сабельских племен рутулов и вольсков; даже Ардеа и Велитры не были коренными латинскими городами. Только средняя часть этой равнины, лежащая между Тибром, предгорьями Апеннин, Альбанскими высотами и морем и образующая площадь почти в 34 немецких квадратных мили, т. е. немного более обширную, чем теперешний Цюрихский кантон, составляла собственно так называемый Лациум, «равнину» 10 , как она представляется нашим взорам с высот Монте-Каво. Там местность довольно ровная, но не плоская; за исключением песчаного морского берега, покрытого наносной землей частью из Тибра, она повсюду пересекается небольшими высотами и даже нередко довольно крутыми туфовыми холмами и глубокими расщелинами, а эти беспрестанные возвышения и понижения почвы образуют зимою в промежутках те болота, которые выделяют испарения во время летней жары и благодаря особенно гниющим в них органическим веществам распространяют злокачественную лихорадку, которая и в древности, как и теперь, была в летнюю пору настоящим бичом того края. Ошибаются те, которые полагают, что причиною этих миазмов был упадок, в который пришло земледелие от дурного управления в последний век республики и при папах; эту причину следует искать в недостаточном стоке вод, который и в настоящее время производит такое же действие, как и тысячи лет назад. Впрочем, не подлежит сомнению, что при интенсивной обработке почвы воздух до некоторой степени утрачивает свою вредоносность, а причина этого еще не вполне выяснена. Отчасти она должна заключаться в том, что обработка верхних слоев земли ускоряет высыхание стоячих вод. Все-таки для нас остается необъяснимым, как могло появиться густое земледельческое население в таких местностях, как латинская равнина и низменности Сибариса и Метапонта, где в настоящее время нельзя найти здоровых жителей и где путешественник неохотно остается на ночь. Но следует помнить, что народ, стоящий на низкой ступени культуры, вообще более чуток к требованиям природы, более способен применяться к этим требованиям и, быть может, также одарен более эластичной физической организацией, которая дает ему возможность уживаться с местными условиями. В Сардинии до сих пор занимаются земледелием при точно таких же природных условиях; там воздух так же вредоносен, но крестьянин спасается от его влияния осторожностью в одежде, пище и выборе самых удобных часов дня для своих работ. Ничто так не предохраняет от aria cattiva, как ношение шерсти на теле и пылающий огонь; этим и объясняется, почему римский поселянин постоянно носил толстые шерстяные одежды и никогда не гасил огня на своем очаге. Что касается всего остального, то эта местность должна была казаться привлекательной земледельческому народу, искавшему мест для поселения; почву легко возделывать при помощи кирки и мотыги, и она дает даже без всякого удобрения урожай, который, впрочем, не особенно велик по италийскому масштабу: пшеница вообще родится сам-пят 11 . В хорошей воде нет избытка, оттого-то каждый источник свежей воды и имел в глазах населения особую ценность и святость.

До нас не дошло никаких рассказов о том, как латины заселили ту местность, которая с тех пор носила их имя, и все наши заключения об этом предмете могут быть только косвенными. Впрочем, некоторых указаний можно доискаться или можно до них добраться путем правдоподобных догадок.

Римская территория разделялась в самые древние времена на несколько родовых участков, которыми впоследствии воспользовались, чтобы образовать из них самые древние «сельские округа» (tribus rusticae). О клавдиевой трибе нам известно из преданий, что она возникла вследствие поселения членов Клавдиева рода на берегах Анио; то же с достоверностью можно сказать относительно других участков древнейшего раздела, судя по их названиям. Эти названия давались не так, как названия присоединенных в более позднюю пору участков, не по местности, а исключительно по родовым именам; и роды, дававшие свои имена участкам древней римской территории, поскольку они не заглохли совершенно (как, например, Camilii, Galerii, Lemonii, Pollii, Pupinii, Voltinii), — сплошь самые древние патрицианские семьи: Aemilii, Cornelii, Fabii, Horatii, Menenii, Papirii, Romilii, Sergii, Voturii. Достоин внимания тот факт, что между всеми этими родами нет ни одного, о котором можно было бы с достоверностью утверждать, что он переселился в Рим лишь в более позднюю пору. Подобно римскому округу каждый из италийских округов, и без сомнения также каждый из эллинских, исстари разделялся на несколько общин, связанных между собою и соседством, и родством; именно этот родовой поселок назывался у греков «домом» (οἰκία), из которого и там очень часто возникали подобные римским трибам комы или демы. Соответствующие италийские названия «дом» (vicus) или «округ» (pagus от pangere) также указывают на сожительство членов одного рода и понятным образом получают в обыденном употреблении значение деревушки или деревни. Как «дому» принадлежало известное поле, так родовому поселку или деревне принадлежал родовой земельный участок, который, как будет впоследствии доказано, довольно долго обрабатывался так же, как и домовый участок, т. е. по системе общинного полевого хозяйства. Развились ли в Лациуме родовые усадьбы в родовые поселки сами собою или же латины переселились в Лациум уже готовыми родовыми общинами — это такой вопрос, на который мы не в состоянии дать ответа, точно так же как мы не в состоянии решить, в какой форме образовалось 12 в Лациуме совместное хозяйство, требуемое подобным распорядком, и в какой мере род состоял не только из людей, связанных единством происхождения, но и из примыкающих к роду, не связанных с ним кровным родством людей.

Но эти родовые общины исстари считались не самостоятельными единицами, а составными частями политической общины (civitas, populus), которая первоначально представляется совокупностью некоторого числа родовых поселков, связанных между собою единством происхождения, языка и обычаев, обязанных подчиняться одним и тем же законам, разрешать мирным путем взаимные споры и помогать друг другу в обороне и нападении. И у такого округа, как и у родовой общины, конечно был какой-нибудь постоянный центральный пункт; но так как члены одного рода, т. е. члены округа, жили в своих деревнях, то центр округа не мог быть центром совместной оседлости, городом, а только местом общих собраний, где вершили суд и помещалась общественная святыня. Члены округа собирались там в каждый восьмой день для деловых сношений и для увеселений, и там же в случае неприятельского нашествия находили и для самих себя, и для своего скота более безопасное убежище, чем в деревушках. Обычно на этом сборном пункте или вовсе не было постоянных жителей, или их было очень мало. Точно такие же старинные убежища можно найти и в настоящее время в холмистых местах восточной Швейцарии на вершинах некоторых возвышенностей. Такие места назывались в Италии «вершинами» (capitolium — то же, что у греков ἄκδα — вершина) или защитой (arx от arcere — заграждать); это еще не город, но основа будущего города, так как к замку примыкают дома, которые впоследствии обносятся «кольцом» (слово urbs в родстве с urvus, curvus и, быть может, также с orbis). Внешнее различие между замком и городом заключается в числе ворот: замку их нужно как можно меньше, а городу как можно больше, поэтому в первом обыкновенно бывают только одни ворота, а во втором по меньшей мере трое. Эти укрепления служили опорой для того догородского волостного устройства Италии, следы которого можно довольно явственно различить там, где городской быт развился поздно и частью до сего времени еще не развился вполне, как например в стране марсов и в мелких округах Абруцц. В земле эквикулов, еще во времена империи живших не в городах, а в бесчисленных, ничем не защищенных деревушках, часто встречаются каменные стены с одним храмом внутри; эти огороженные места, считавшиеся за «опустелые города», возбуждали удивление как римских, так и новейших археологов, из которых первые принимали их за жилища «первобытных обитателей» (aborigines), а вторые за жилища пеласгов. Конечно, более правильно принимать эти развалины не за остатки обнесенных стенами городов, а за остатки тех убежищ, в которых укрывались обитатели одной территории и которых в древности, без сомнения, было много во всей Италии, хотя они и строились не особенно искусно. Понятно, что в ту же эпоху, когда перешедшие к городской оседлости племена стали обносить свои города каменными стенами, и те из них, которые продолжали жить в своих незащищенных деревушках, стали заменять каменными постройками земляные валы и частоколы своих укреплений. Когда же вполне обеспеченное внутреннее спокойствие сделало такие укрепления излишними, те убежища были заброшены и вскоре сделались загадкой для позднейших поколений.