Когда он это говорил, он выглядел одиноким, как никто другой. Ему не нужны были ни пища, ни кров, ни деньги, ни слава. Он жаждал рассказать всем о том, что знал, но никто не хотел его даже выслушать.
Я нахмурился, чтобы не заплакать.
— Что ж, ты спросил, я ответил, — сказал я. — Если твое счастье зависит от того, как поступают другие, то, пожалуй, у тебя действительно есть проблемы.
Он мотнул головой, и глаза его вспыхнули, как будто я ударил его гаечным ключом. Я вдруг подумал, что с моей стороны было бы глупо сердить этого парня. Если в человека ударит молния, он обуглится очень быстро.
Он улыбнулся своей полуулыбкой.
— Знаешь, Ричард, — медленно сказал он, — ты…Ты прав!
Он продолжал сидеть тихо, будто приходя от моих слов в транс. Не замечая этого, я продолжал говорить о том, как мы встретились, и чему нам всем нужно научиться. Все эти идеи проносились сквозь мой мозг как утренние кометы и дневные метеоры. Он очень спокойно лежал в траве, не шевелясь и не произнося ни слова. К полудню я нарисовал перед ним законченную картину моего варианта Вселенной и всех ее составных частей.
— …И это только начало, Дон, можно еще так много сказать. Как я все это узнал? Как это вышло?
Он не отвечал.
— Если ты хочешь, чтобы я сам ответил на свой вопрос, то я должен признаться, что не знаю, как это сделать. Почему сейчас я смог рассказать тебе об этом, ведь раньше подобные вещи мне и в голову не приходили? Что со мной случилось?
Никакого ответа.
— Дон, пожалуйста, ответь мне.
Он не сказал ни слова. Я нарисовал перед ним панораму жизни, а он, мой мессия, как будто услышав в моих случайно оброненных словах о его счастье все, что он хотел, заснул крепким сном.
7.
Суббота, шесть утра, я еще сплю, и вдруг — БУМ!!! Страшный шум, внезапный и мощный, как взрыв какой-то симфонии, мгновенный многоголосый хор, слова на латыни, скрипки, литавры и трубы, способные разбудить мертвого. Земли содрогалась, «Флит» раскачивался на колесах. Я выскочил из-под одеяла как кошка, которую ударили током в четыреста вольт. Волосы на моей голове стояли дыбом, как восклицательные знаки.
В небе холодным пламенем разгорался закат, дикий узор неба казался живым, но вся эта красота меркла в сравнении с динамитом ужасного крещендо.
— ПРЕКРАТИ! ПРЕКРАТИ! ВЫКЛЮЧИ МУЗЫКУ! УБЕРИ ЭТО!
Шимода кричал так яростно, что его голос перекрывал весь этот ужасный грохот, и вдруг шум пропал, лишь только эхо продолжало катиться вдаль. Затем оно превратилось в приятную нежную песню, тихую, как ветерок, как Бетховен во сне.
Это не произвело на него никакого впечатления.
— СЛУШАЙ, Я ЖЕ СКАЗАЛ, ПРЕКРАТИ!
Музыка замерла.
— Уф! — выдохнул он.
Я уставился на него.
— Для всего на свете есть свое место и свое время, не так ли? — сказал он.
— Время и место… В каком смысле?..
— Немножко небесной музыки в уединении собственного мозга это совсем неплохо. Можно даже и вслух, по особым случаям, но начинать с этого утро, да еще так громко! Зачем ты это сделал?
— Зачем я это сделал? Дон, да я спал мертвым сном… Что ты хочешь этим сказать, «я сделал»?
— Он покачал головой, беспомощно пожал плечами, фыркнул и залез обратно под крыло в свой спальный мешок. Его книга лежала в траве переплетом вверх, там, куда я ее вчера уронил. Я бережно открыл ее и прочитал:
Отстаивайте
Свою ограниченность
И будьте уверены в том,
Что она при вас
Останется.
В те времена я многого не понимал в мессиях.
8.
В понедельник, покатав нескольких пассажиров в Хэммонде, штат Висконсин, мы закончили работу рано, пообедали в городе и отправились назад к самолетам.
— Дон, я могу допустить, что эта жизнь может быть интересной или скучной, или же такой, какой мы сами захотим ее сделать. Но даже в свои лучшие времена я никак не мог понять, почему мы находимся здесь в первом лице. Объясни мне это.
Мы проходили мимо закрытой скобяной лавки и открытого кинотеатра, в котором шел фильм «Батч Кэссиди и Санденс Кид». Вместо того чтобы ответить мне, он остановился.
— У тебя есть с собой деньги?
— Куча. А в чем дело.
— Давай сходим в кино, — сказал он. — Ты купишь билеты?
— Не знаю, Дон. Ты сходи. Я лучше вернусь к самолетам. Не люблю оставлять их надолго.
Почему ему вдруг понадобилось идти в кино?
— С самолетами все о'кей. Давай сходим в кино.
— Но фильм уже начался.
— Значит, мы будем смотреть его не сначала.
Он уже покупал билеты. Вслед за ним я вошел в темный зал, и мы сели в последнем ряду. В темноте перед нами сидело человек пятьдесят.
Через некоторое время картина, которую я всегда считал классической, захватила меня, и я забыл, зачем мы сюда пришли. Я смотрел «Санденс» уже в третий раз, время в кинотеатре закрутилось и растянулось, как это всегда бывает на хороших фильмах. Некоторое время и смотрел картину с «техническим интересом»… Как снималась каждая сцена, как она связана со следующей, почему она вмонтирована в фильм именно сейчас, а не позже. Я пытался смотреть ее именно с этой точки зрения, но постепенно сюжет меня захватил.
Уже совсем под конец фильма, в тот момент, когда Батча и Санденса окружила целая боливийская армия, Шимода тронул меня за плечо. Продолжая смотреть на экран, я наклонился к нему. Мне хотелось только одного — чтобы он сказал мне то, что хотел сказать, дождавшись конца фильма.
— Ричард?
— Ага.
— Почему ты здесь?
— Это хороший фильм, Дон, тише.
Батч и Санденс, оба залитые кровью, говорили о том, почему им надо отплывать в Австралию.
— Чем он хорош?
— Он мне нравится. Ш-ш-ш. Я тебе потом скажу.
— Отвлекись, Ричард, проснись. Это же иллюзия.
Он меня раздражал.
— Дон, до конца осталось всего несколько минут, давай поговорим потом, дай мне спокойно досмотреть фильм, о'кей?
Он шептал напряженно и драматично:
— Ричард, почему ты здесь?
— Послушай, я здесь, потому что ты сам меня сюда пригласил, — я отвернулся от него, пытаясь, все-таки, досмотреть конец.
— Тебя никто не заставлял сюда идти, ты бы мог ответить: «Нет, спасибо».
— Мне нравится фильм, — человек, сидевший перед нами на секунду обернулся. — Да, мне нравится этот фильм, Дон, а что в этом плохого?
— Ничего, — ответил он и до конца фильма не произнес больше ни слова.
Выйдя из кинотеатра, мы пошли через площадку с подержанными тракторами к нашему полю. В небе потемнело, собирался дождь.
Я думал о его странном поведении там, в кинотеатре.
— Ты все делаешь по какой-нибудь причине, Дон?
— Иногда.
— Но причем тут фильм? Почему ты вдруг захотел посмотреть «Санденс»?
— Ты задал вопрос.
— Да. А у тебя есть ответ?
— Это и был мой ответ. Мы пошли в кино, потому что ты задал вопрос. Фильм был ответом на него.
Я знал, что он смеется надо мной.
— А какой я задал вопрос?
Последовала долгая мучительная пауза.
— Ты спросил, Ричард: «Почему, даже в лучшие свои времена, я не мог понять, почему мы здесь?».
Теперь я вспомнил.
— И фильм был ответом мне?
— Да.
— О.
— Ты не понимаешь, — сказал он.
— Нет.
— Это был хороший фильм, — стал объяснять он, — но даже лучший в мире фильм все равно остается иллюзией, разве не так? Изображения даже не двигаются, просто создается впечатление движения. Изменение света создает ощущение движения на плоском экране, висящем в темноте.
— Ну да, — я, кажется, начинал понимать.
— Другие люди, какие угодно, которые идут в кино, почему они это делают, если фильм — всего лишь иллюзия?
— Ну, это развлечение.
— Правильно, удовольствие. Раз.
— Можно узнать что-то новое для себя.
— Хорошо. Несомненно. Познание. Два.
— Фантазия, бегство от действительности.
— Это тоже удовольствие. Раз.
— Технические причины. Посмотреть, как фильм сделан.
— Познание. Два.
— Ну, чтобы не скучно провести время.
— Бегство от действительности, ты уже это говорил.
— За компанию, чтобы побыть с друзьями.
— Это причина, чтобы пойти в кино, но не причина смотреть фильм. Тем не менее, это опять-таки удовольствие. Раз.
Что бы я ни говорил, причин смотреть фильм было только две. Люди ходят в кино или ради удовольствия, или для того чтобы узнать что-то новое, или по тому и по другому сразу.
— А фильм похож на жизнь, Дон, верно?
— Да.
— Тогда почему люди выбирают себе плохие жизни, фильмы ужасов?
— Они идут на фильмы ужасов не только для того, чтобы получить удовольствие. Они заранее знают, что это будет фильм ужасов.
— Но почему?
— Тебе нравятся фильмы ужасов?
— Нет.
— Ты их когда-нибудь смотришь?
— Нет.
— Но есть же люди, которые тратят кучу времени и денег, чтобы смотреть фильмы ужасов и мелодрамы, которые другим кажутся скучными и занудными?
— Да, есть.
— Тебя никто не заставляет смотреть их фильмы, а их — твои. Это называется свободой.