Читать интересную книгу Иллюзии, или Приключения вынужденного Мессии - Ричард Бах

Он не обращал на них никакого внимания.

— Вы хотите лететь?

Человек в кресле вымученно улыбнулся и кивнул куда-то в сторону.

— Так давайте полетим, вперед! — сказал Дон, как будто он разговаривал с кем-то, кто давно ждал своей очереди вступить в игру, сидя на скамейке запасных.

Сейчас, по прошествии времени, я вспоминаю, что мне тогда показалось странным то напряжение, с которым он говорил. Оно было ненавязчивым, но, тем не менее, фраза прозвучала как приказ встать и идти и, во что бы то ни стало, сесть в самолет. То, что произошло дальше, было похоже на финал последнего акта спектакля, в котором этот калека только играл роль инвалида. Это было похоже на заранее отрепетированную сцену. Какая-то сила вытолкнула его из кресла, он бросился вперед, сам себе удивляясь, и почти побежал к самолету.

Я стоял совсем близко и хорошо все слышал.

— Что вы со мной сделали? — пробормотал он. — Что вы со мной сделали?

— Вы собираетесь лететь, или вы не собираетесь лететь? — спросил Дон. — Плата три доллара. Деньги, пожалуйста, вперед.

— Я лечу, — ответил тот. Шимода даже не помог ему забраться в кабину, как он обычно помогал другим пассажирам.

Люди, сидевшие до этого в машинах, уже стояли на поле, со всех сторон доносился неясный приглушенный ропот, затем наступила напряженная тишина. Этот человек не ходил с тех пор, как одиннадцать лет назад он вместе со своим грузовиком упал с моста.

Как ребенок, надевающий сделанные из простыни крылья, он запрыгнул в кабину и скользнул в кресло, размахивая руками так, будто их ему дали на время поиграть.

Прежде чем кто-то успел вымолвить слово, Дон прибавил обороты, «Трэвел Эйр» поднялся в воздух и стал набирать высоту.

Может ли мгновение быть радостным, и, в то же время, ужасать? В дальнейшем таких мгновений было много. А тогда я был свидетелем чуда, которое можно было назвать только сверхъестественным исцелением человека, который, похоже, заслуживал того, и, все же, я чувствовал, что когда эти двое вернутся, случится что-то нехорошее. Люди стояли напряженной толпой и ждали. В воздухе пахло насилием.

«Трэвел Эйр» сделал несколько крутых восьмерок, узкую спираль, и вот он уже спускался над изгородью, медленно, как тарахтящая летающая тарелка. Если бы он хоть чуть-чуть подумал, он высадил бы своего пассажира в дальнем конце поля, побыстрее взлетел бы, и был таков. К полю стекались люди. Какая-то женщина почти бегом катила перед собой еще одно инвалидное кресло.

Он подрулил к толпе, развернул самолет и выключил мотор. Люди бросились к кабине, и мне на секунду показалось, что сейчас они сорвут с корпуса обшивку, чтобы схватить этих двоих.

Было ли это с моей стороны трусостью? Не знаю. Я подошел к своему самолету, включил зажигание и подтолкнул пропеллер, чтобы завести мотор. Затем я сел в кабину, развернул «Флит» против ветра и взлетел. Взглянув вниз, я увидел Дональда Шимоду, сидящего на краю своей кабины, и толпу, окружившую его.

Я повернул на восток, потом на юго-восток, и через некоторое время приземлился на огромном поле с деревьями и ручьем. Оно было далеко от городов.

6.

До сегодняшнего дня я не знаю, что на меня нашло. Это было какое-то ощущение обреченности, которое и погнало меня тогда прочь от этого странного загадочного парня Дональда Шимоды. Если передо мной встает перспектива побрататься с обреченность, то никакой мессия не может удержать меня.

В поле я почувствовал спокойствие. Передо мной простирался огромный тихий луг, надо мною сияло безбрежное небо… Единственным, доносившимся до меня звуком, было журчание ручейка. К одиночеству трудно привыкнуть, но если кто-нибудь нарушит его хотя бы на день, к нему приходится привыкать сначала.

— О'кей, хорошенького понемножку, — сказал я, обращаясь к полю. — Все это было очень мило и, возможно, я еще многому мог бы научиться у этого парня. Но я не переношу толпы, даже если она настроена миролюбиво. Если же толпу раздразнить, она или распнет кого-нибудь, или начнет на него молиться. Прошу прощения, но с меня хватит!

Сказав это, я сам себя поймал на слове. Точно то же самое мог сказать и сам Шимода. Почему же он остался там? У меня ведь хватило ума убраться подобру-поздорову, а я вовсе не мессия.

Иллюзии. Что он имел в виду? Для меня это было важнее всего того, что он говорил или делал до этого. Когда он произнес эти слова, он был в гневе: «Все это иллюзии!». Он сказал это так, как будто всей своей яростной силой хотел втемяшить эту мысль мне в голову. Для меня это действительно стало проблемой, и мне был нужен ее дар, но я никак не мог понять, что же это означало.

Спустя некоторое время я развел костер и сварил себе что-то вроде гуляша из остатков соевых бобов, мяса, вермишели и пары сосисок в тесте трехдневной давности. Рядом с мешком для продуктов валялся чехол с инструментами, и сам не знаю зачем, я достал разводной ключ, начисто вытер его, и стал помешивать им гуляш.

Как я уже сказал, я был совершенно один, никто не мог меня видеть, и, ради забавы, я попытался погонять его по воздуху, как это делал он. Когда я подбрасывал ключ, и он достигал верхней точки, я моргал глазами, и у меня возникало ощущение, что на долю секунды он повисал в воздухе. Но вслед за этим ключ падал в траву или мне на колени, и весь эффект пропадал. Но это был тот самый ключ… Как это у него получалось?

Если это иллюзия, мистер Шимода, то что же тогда реально? И если вся эта жизнь — иллюзия, то зачем мы тогда вообще живем? В конце концов, я сдался, подбросил ключ еще пару раз и оставил это бесполезное занятие, после чего почувствовал радость, чуть ли даже не счастье, оттого что я был там, где был, и что я знал то, что знал. Пусть даже моих знаний и не хватало на то, чтобы объяснить существование вселенной или, хотя бы, на несколько иллюзий.

Когда я один, я иногда пою. «О, мы с тобой, старина „Флит“, — пел я, с любовью похлопывая биплан по крылу (напомню, что меня никто не слышал). — Мы избороздим все небо… Мы будем танцевать в полях, пока один из нас не сдастся… — музыку и слова я сочинял на ходу. — Но я первым не сдамся, старина… Пока ты не сломаешь себе крыло… И тогда я свяжу его ПРОВОЛОКОЙ… И мы полетим дальше… МЫ ПОЛЕТИМ ДАЛЬШЕ…».

Когда я счастлив, и у меня есть настроение, конца куплетам нет, поскольку о рифмах я особенно не беспокоюсь. Я перестал думать о трудностях мессии, ведь я все равно уже не мог выяснить, кто он такой, и какие у него были намерения. Я перестал даже и пытаться его понять и, думаю, был счастлив именно поэтому.

Около десяти вечера огонь начал угасать, и моя песня тоже.

— Где бы ты ни был, Дональд Шимода, — сказал я, разворачивая под крылом одеяло, — я желаю тебе счастливых полетов и поменьше толп, если ты сам себе этого желаешь. Нет, беру свои слова обратно. Я желаю, дорогой мой одинокий мессия, найти то, что ты хочешь найти.

Когда я снимал рубашку, из ее кармана выпала книга. Я прочитал ту страницу, на которой она открылась.

Узы,

Связывающие тебя

С твоей истиной семьей,

Это узы не родства,

Но узы радости и уважения

К жизням друг друга.

Редко члены одной семьи

Растут под одной крышей.

Я не понял, какое это имеет ко мне отношение, и решил, что впредь не должен позволять книге думать за меня. Я залез под одеяло и, долго не засыпая, лежал в тепле, как выключенная лампочка. В небе надо мной сияли тысячи звезд, которые, наверное, были иллюзиями, но, несомненно, красивыми иллюзиями. Когда я опять открыл глаза, уже занималась заря. Розовый свет и золотые тени. Но я проснулся не из-за света, а оттого что нечто мягко коснулось моей головы. Сперва я подумал, что это травинка. Потом я решил, что это жук, но он так сильно ударился о мою руку, что я испугался, что он ее сломает. Это был ключ девять на шестнадцать, здоровенный кусок металла. Он ткнул меня слету, и я моментально проснулся. Проснувшись окончательно, я с удивлением наблюдал, как он плавно опустился на землю и, наконец, замер. Когда я поднял его, он снова был старым добрым ключом девять на шестнадцать, который я знал и любил, по-прежнему удобным в работе.

— У, дьявол!

Я никогда не чертыхаюсь — с детства к этому не приучен, но сейчас я был искренне озадачен, и эти слова сами слетели с моего языка. Что случилось с моим ключом? Дональд Шимода был где-то за горизонтом, по крайней мере, милях в шестидесяти отсюда. Я поднял эту штуку, повертел ее в руках и осмотрел со всех сторон, чувствуя себя доисторической обезьяной, которая никак не может понять, как это у нее перед глазами крутится колесо. Но ведь должно же быть этому какое-то объяснение.

В конечном итоге я сдался, положил ключ на чехол с инструментами и развел костер, чтобы испечь себе оладьи. Спешить было некуда. Если бы я захотел, я мог бы остаться здесь на целый день.