ночную сорочку и розовую фланелевую юбку с оборками. Она искусна, что особенно заметно на фоне ее искренности, почти доходящей до пугающего предела. Вы будете плакать, кричать, аплодировать. Не успеете опомниться, как она полностью завладеет вашим сердцем».
Газетчики были правы. Публика любила Риту. Люди приходили смотреть, как она воплощает их надежды, желания, страхи, веру, фантазии. Они уходили счастливыми. Тем вечером они пришли, предвкушая что-то поистине небывалое.
Вечером было запланировано особое выступление. Только по приглашениям: РИТА ДАЕТ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ НА БУЛЬВАРЕ РАСПАЙ, 49. 21:00. ПРОСЬБА ОТВЕТИТЬ. В комнате ярко горели свечи и камин. Веселье, улыбки, легкая болтовня; икра в серебряных вазочках, горы сэндвичей, нарезанных причудливым образом, звон бокалов с игристым вином и звучание тостов; все ждали, когда Рита спустится к гостям.
Фанни волновалась. Она знала всё, она была лучшей подругой Риты. Фанни сновала по комнате, улыбаясь и чокаясь со всеми, обменивалась приветствиями. Она старательно делала вид, что всё в порядке.
Жак развлекал старого друга, сидя у камина и разговаривая о политике. Куда катится мир? Не осталось ни вкуса, ни достоинства. Одна мышиная возня. «Да, – вздыхал старый профессор. – Ничего не изменится, и ничего не будет как прежде». Они оба погладили бороды… «Ты хочешь сказать, что ничего не изменить?» Оба закатили глаза… «Да, пожалуй…» Жак и профессор Миньон любили подолгу молчать.
Рита была почти готова. Она сидела наверху, на кровати, взбивая кудри. Его последнее письмо лежало на комоде: «Я не ревнивец и не сумасшедший – но дело в том, что я слишком тебя люблю, разве ты не видишь, Р.? Я хочу, чтобы ты принадлежала только мне. Я не хочу ни с кем тебя делить. Я хочу поговорить о нашем будущем, о том, что происходящее между нами – это навсегда, о наших планах всё начать сначала – только ты и я. Ты понимаешь, правда? Скажи, что любишь меня сильно, Р. И что ты понимаешь меня. Я обожаю тебя, Ж.».
«Остается только ждать, остается только ждать, остается только ждать». Фанни успокаивает себя. Потом она слышит, как звонит колокол. Все его слышат. Одиннадцать часов, а Риты всё нет. Может, она не придет. Жак ворошил угли в камине. Может, она всё еще зла. Может, она не получила моего письма.
Письмо она получила. И не разозлилась. Зол был только Жак. Рита это знала, это ее расстраивало. Десять лет любить друг друга и работать и жить вместе – и всё закончилось так горько. Оскорбительные сцены и мелочные придирки – месяцами. Это было не тем счастьем, на которое она надеялась.
Сначала он чувствовал только боль. Он просил дать ему время подумать, прийти в себя. Да, пусть она по-прежнему участвует в субботних вечеринках. Она согласилась поддерживать этот обман. Это было несложно. Но потом в нем пробудилась злость. Упреки. И наконец – всепоглощающая горечь. Что было дальше? Рита больше не могла поддерживать отношения. Жак был не в силах принять это как данность и продолжал мучительно жить прошлым. Он строил грандиозные планы на будущее, но все они были связаны с великим примирением с ней. Фрагменты прошлого и будущего слипались, как ингредиенты густого зелья. Он замышлял что-то каждый день, каждый час. «Вкруг котла начнем плясать, злую тварь в него бросать». И он состряпал внушительную заваруху.
Рите было очень грустно, она чувствовала себя виноватой. Десять лет всё было прекрасно. Всё было окей. Только бы всё поскорее закончилось. Пусть он больше не помышляет о том, чтобы прикоснуться ко мне или заговорить со мной. Он не сможет до меня добраться. Я уже слишком далеко. Я уже начала писать мемуары, я заработаю целое состояние и начну новую жизнь. Я просто хочу заняться своей жизнью. Решено: я ему покажу.
Как он мог так быстро всё забыть? Ночи, когда я возвращалась из театра. Мы сидели в кабинете, и он читал вслух записки за целый день. Движение человеческой мысли. Запутанные перемещения по всей земле. Его рассказы о Древней Греции и Египте. И страшные сказки о Темных веках. Я обожала такие моменты. Теперь он стал говорить, что я была унылой и тупой. Раньше я была прекрасным слушателем. Теперь я – невежда. А была ведь когда-то чуткой и понимающей.
Я больше так не могу. Я хотела, чтобы мы остались друзьями. Но это больше неважно. Теперь всё неважно. Ничего не выйдет. Я больше не хочу это обсуждать. Поэтому мне нужно показать ему, нужно это разыграть, оставить ему кое-что на память, чтобы избавить его от терзаний на долгое-долгое время. А меня избавить от чувства вины. Мы бы освободились от этих дурных эмоций. Может быть, сегодня вечером что-то изменится.
В нем кипела неистовая ярость. Тем вечером Жак чуть не потерял сознание, ожидая то особое выступление Риты. Он не мог дождаться финала. Но ему пришлось. А потом пришлось ждать, когда утихнут гости. В конце концов он с извинениями покинул зал, взлетел по ступенькам и стремительно вошел в ее комнату без стука. Рита была еще не одета. «Ну разумеется. Теперь я вижу, какая ты на самом деле. Ты сука. Ты шлюха, мразь, ты тварь. Ты предала меня. Ты выставила меня дураком перед всеми этими людьми. Давай, глумись над моей работой. Высмеивай меня. Обманывай. Возьми все приличные и возвышенные идеи, которые я когда-то вложил в твою пустую голову. Опусти их до своего уровня. До своих самых пошлых аляповатых низкопробных театральных фокусов. Ты осталась той, кем и была. Уличной девкой с Рю де ла Гайете. Мне следовало оставить тебя там – ты кусок дерьма в канаве. Ты подстилка. Ты грязь. Возвращайся туда, откуда пришла».
Все было кончено.
Рита оделась, больше она его не видела.
Жак злился, но всех остальных совершенно покорили ее талант и красота. Она вошла, одетая в белое шелковое платье с оборками в стиле американских 1890-х годов, и выглядела чопорно. Она закружилась по комнате в танце, медленно и грациозно. В этом кружении она словно путешествовала во времени. Ее одеяние меняло форму; свободное платье превратилось в платье эпохи Возрождения, потом – как по мановению волшебной палочки – в штаны и тунику. Она была Жанной д’Арк, она кружилась всё быстрее в мистическом трансе. Она перевоплотилась в скандинавскую деву, дикую и порывистую. Всякий раз, прерывая танец, она будто каменела. Она танцевала на руинах Парфенона. Белое одеяние соскользнуло с ее тела прямо на пол, когда она порхнула к пылающему камину. Плавно, едва уловимым движением она склонилась над грудой помятого шелка и стала бросать его в огонь. Ее голос звучал тихо, будто издалека, когда торжественным шепотом она начала декламировать:
«Женщина-великанша, которая охраняет Остров, – последняя из живущих. Ее голова покоится выше