Читать интересную книгу Двойник - Эрнст Гофман

— Милостивый государь! Я должен объясниться с вами…

Но молодой человек посмотрел ему прямо в глаза острым, проницательным взглядом, и советник, смутившись, помимо воли пробормотал с низким поклоном:

— Ваш покорнейший слуга.

Быть может, благосклонный читатель уже и сам замечал, что если посмотреть человеку прямо в глаза, то он часто бывает охвачен неудержимым побуждением поклониться, происходящим из чувства виновности или смирения.

Затем молодой человек пил и ел, не произнося ни единого слова. Все общество пребывало в тяжелом, полном ожидания молчании.

Наконец старик, говоривший перед тем, обратился к молодому человеку с вопросом, зажила ли рана, полученная им в грудь в лесу близ Гогенфлю. Молодой человек отвечал ему, что, вероятно, старик обознался, так как он никогда не был ранен в грудь.

— Я понимаю вас, — продолжал старик, хитро улыбаясь, — я понимаю вас, господин Габерланд. Вы теперь вполне поправились и не хотите больше говорить о неприятном событии. Но так как вы присутствовали при грустном событии, когда с князем сделался удар, то не будете ли вы так любезны рассказать нам, как это все произошло и какого рода надежды или опасения вызывает настоящее состояние князя.

Молодой человек возразил, что и тут тоже недоразумение, так как он никогда не был в Зонзитце и никогда не видел князя Ремигия. Но о болезни князя он слышал и хотел бы узнать о ней поподробнее.

— Может быть, — сказал старик, — господин Габерланд не хочет или не может говорить о своем пребывании у князя; может быть, многое из того, что происходило в Зонзитце, искажено молвой, но насколько известно, князь велел доставить в Зонзитц того молодого человека, который был здесь ранен и которого он считал господином Габерландом. Затем во время разговора с этим молодым человеком в парке наедине с князем случился удар. Слуги, стоявшие поодаль, слышали при этом какой-то странный глухой голос, произнесший: «Надежда — это смерть; жизнь — игралище темных сил!»

Молодой человек глубоко вздохнул и изменился в лице; все в нем выдавало глубокое внутреннее волнение. Он быстро проглотил несколько стаканов вина, потребовал вторую бутылку и вышел из комнаты. Обед между тем кончился, но молодой человек больше не появлялся. Швейцар видел, как он быстро шел по направлению к Нейдорфским воротам. Плата за обед лежала на тарелке.

Тут советник, воспылав служебным рвением, заговорил о преследовании, аресте и тому подобных мерах. Но старый господин напомнил ему один подобный случай, когда советник точно так же выказал несвоевременную деятельность и получил за то нагоняй от своего начальства. Старик выразил мнение, что теперь было бы всего благоразумнее не заботиться более о молодом человеке и оставить все это дело. С этим мнением согласилось и все остальное общество, и советник оставил дело без движения.

В то время, пока это происходило в Гогенфлю, двойник Габерланда молодой Деодатус Швенди попал в новый волшебный круг таинственных приключений.

Какая-то волшебная сила притягивала его к заброшенному замку. Однажды, когда уже в сумерках он стоял перед таинственным балконом и с неясной тоской смотрел на закрытое окно, показалась в нем какая-то белая фигура, и в то же мгновение к его ногам упал камень. Он поднял его и снял с камня бумагу, в которую он был завернут. На бумаге можно было разобрать едва заметные написанные карандашом слова:

«Георг, мой Георг! Возможно ли? Не обманывают ли меня возбужденные чувства? Ты здесь! О силы небесные! В этих развалинах засел, как в засаду, мой отец — увы! — замышляя только зло! Беги, беги, Георг, пока гнев отца не достигнет тебя. Или нет, останься еще! Я должна тебя видеть — еще мгновение высшего блаженства, и тогда беги. В полночь отца не будет дома. Приходи же. За двором замка есть деревянная лестница. Но нет! Это невозможно. Если слуги лесничего и заснут, то за них будут настороже собаки. С южной стороны замка есть другая лестница — она ведет к комнатке, покинутой и разрушенной. Ты не можешь прийти туда, но я выйду к тебе. О Георг! Что может все коварство ада против любящего сердца!

Натали — твоя, твоя навеки».

— Это она! — вскричал Деодатус вне себя. — Нет более сомнения, это она, мечта отрочества, предмет страстных желаний юности. Скорее к ней, чтобы не упустить ее еще раз. Теперь должна рассеяться темная тайна моего отца! Но обо мне ли тут речь? Разве я Георг?

Мертвенной тоской охватила бедного Деодатуса мысль, что речь шла не о нем, но о незнакомом ему двойнике, любившем Натали, за которого она приняла Деодатуса. «Но разве — подсказало из глубины души его страстное желание любви, — но разве двойник не может ее обманывать? Разве я не могу быть тем, кому она должна принадлежать, кто связан с ней тайной связью? Скорее к ней!»

Как только наступила ночь, Деодатус ушел тайком из своей комнаты. В парке недалеко от дачи он услыхал голоса и быстро прилег за кустами. Мимо него прошли два человека, плотно закутанные в плащи.

— Итак, — сказал один из них, — долго ли еще может протянуть князь, по мнению лейб-медика?

— Да, мой господин, — отвечал другой голос.

— Значит, — продолжал первый, — придется прибегнуть к другим средствам.

Затем слова стали невнятны. Деодатус взглянул наверх; луч месяца осветил лицо одного из говоривших, и Деодатус с ужасом узнал в нем графа Гектора фон Целиса.

Дрожа при мысли, что мрачное порождение ада, убийца, подстерегает его здесь, в темноте, и, охваченный в то же время неудержимой силой страстной тоски, сильнейшего желания, он поспешил вперед. При лунном свете нашел он обвалившуюся лестницу с южной стороны, но остановился в раздумьи, пройдя несколько ступеней и убедившись в полной невозможности продолжать путь среди окружавшей его темноты. Внезапно показался напротив него внутри здания далекий свет. Он вскарабкался не без опасности для жизни до верху лестницы и вошел в высокий обширный зал.

В сиянии любовной нежности, стояла перед ним прекрасная мечта его жизни.

— Натали! — вскрикнул Деодатус и бросился к ногам прекрасной женщины.

Натали прошептала ему в ответ:

— Милый Георг! — и бросилась в объятия юноши.

Слова не нужны были больше влюбленным — взгляд, поцелуй служили языком их сердечного огня.

Наконец Деодатус, объятый безумием непонятного страха и любовного блаженства, воскликнул:

— Ты моя! Моя, Натали! Поверь в меня. Я знаю, мой двойник хотел проникнуть в твою душу, но он столкнулся со мной. Это была только пуля; рана зажила, и я снова живу. Натали! Скажи же мне, что ты веришь в меня; иначе смерть похитит меня на твоих глазах. Я не Георг, но я и есть я, а не кто иной!

— Горе мне, — вскричала Натали, вырываясь из объятий юноши. — Георг, что ты говоришь? Но нет, нет. Это злая судьба смущает твои чувства. Успокойся, будь моим, Георг.

Натали снова раскрыла объятия, и Деодатус обнял ее и прижал к своей груди, громко крича:

— Да, Натали; я тот самый, кого ты любишь. Кто посмеет, кто может отнять у меня это небесное блаженство! Натали, убежим, убежим прочь, чтобы мой двойник не настиг тебя. Не бойся ничего, теперь я его уничтожу!

В это мгновение послышались глухие шаги и по высоким комнатам пронесся зов:

— Натали! Натали!

— Беги, — вскричала девушка, провожая юношу до лестницы и вручая ему лампу, захваченную ею. — Беги, иначе мы погибли. Отец вернулся. Завтра приходи в это же время; я уйду с тобой.

Почти без чувств добрался Деодатус до низа лестницы. Можно было считать за чудо, что он не расшибся на разрушенных ступенях. Внизу он погасил лампу и бросил ее в кусты. Но едва прошел он несколько шагов, как двое людей схватили его сзади, быстро увлекая его за собою, посадили в карету, стоявшую у решетки парка, и увезли бешеным галопом.

По крайней мере час ехал Деодатус; наконец карета остановилась среди глухого леса у избушки угольщика. Из избушки вышли люди с факелами и попросили юношу выйти из кареты. Он выполнил их желание. Пожилой статный господин вышел ему навстречу и с возгласом: «Отец!» — Деодатус бросился к нему на грудь.

— Из сетей коварства и зла, — сказал старый Амадей Швенди, — спас я тебя; я отнял тебя из рук убийцы, мой дорогой сын. Скоро все откроется. Скоро выяснятся такие вещи, каких ты не мог и подозревать.

Глава седьмая

На следующее утро князь проснулся после тихой, глубокой дремы. Он казался бодрым; болезнь как будто оставила его. С неудовольствием ожидал он прихода врача. Последний был крайне удивлен, когда князь приказал ему своим кротким тоном немедленно привести юношу, спрятанного, как князь отлично знал, на его даче.

Лейб-медик начал было оправдывать свой поступок состоянием здоровья молодого человека, требовавшего покоя и внимательного ухода врача, но князь прервал его, уверяя, что не нужно никаких извинений, так как лейб-медик, сам того не зная, оказал ему величайшее благодеяние. Впрочем, о пребывании юноши князю сообщил только вчера лесничий. Но Деодатус исчез бесследно, и когда князь узнал об этом, он пришел в явное волнение. Огорченным тоном несколько раз повторял он: