Читать интересную книгу Двойник - Эрнст Гофман

Граф, по-видимому, старался смягчить свойственный ему мрачный, суровый взгляд и заставлял себя принять более дружеский вид.

— Вероятно, — так начал он, — вероятно, вам странно видеть меня здесь, господин Габерланд, и, вероятно, вы еще более удивитесь, когда я вам скажу, что я пришел предложить вам мир и союз при условии, что вы согласитесь…

Деодатус прервал графа, горячо уверяя, что он вовсе не художник Георг Габерланд, что здесь кроется какое-то несчастное недоразумение, которое, по-видимому, ввергло его в целый ряд самых таинственных приключений. Граф пристально посмотрел ему в лицо пристальным не без лукавства взглядом и спросил:

— Но вы же хотели, господин Швенди, или господин Габерланд, или — как еще иначе будет вам угодно назваться — увезти Натали?

— Натали, о Натали! — вздохнул Деодатус из глубины души.

— Охо-хо, — произнес граф с горькой усмешкой, — и вы очень любите Натали?

— Больше, — ответил Деодатус, снова падая от слабости в постель, — больше жизни. И она будет моей, должна быть моей; недаром в глубине души пламенеет надежда и желание.

— Какая неслыханная дерзость! — вскричал граф в ярости. — Впрочем, зачем же я? — сказал он, тотчас, сдерживаясь и с трудом превозмогая гнев. Затем, после минутного молчания, граф продолжал с деланным спокойствием: — Благодарите ваше теперешнее состояние за то, что я щажу вас. В любых других обстоятельствах я бы нашел права, на основании которых вас можно было бы уничтожить. Но я хочу теперь только того, чтобы вы мне сейчас же сказали, каким образом вам удалось увидеть Натали здесь, в Гогенфлю?

Тон, каким граф произнес эти слова, вызвал в Деодатусе Швенди нежелание отвечать. С трудом поборов слабость, он привстал и сказал твердым голосом:

— Только одно право наглости, действительно осуществленное вами, могло позволить вам ворваться в мою комнату и надоедать мне вопросами, на которые я не хочу отвечать. Вы мне совершенно незнакомы; никогда у меня не было никаких дел с вами и Натали, о которой вы говорили, знайте же, что она только небесное видение, живущее в моем сердце. Ни в Гогенфлю и вообще ни в каком другом месте не видели мои телесные очи ее, которая… Впрочем, это святотатство — говорить с вами о тайнах, хранимых в глубине моей души.

Граф, казалось, колебался между удивлением и сомнением и едва слышно шептал:

— Вы никогда не видели Натали? А когда вы писали с нее портрет? Как же тогда этот Габерланд… этот Швенди?..

— Довольно, — вскричал Деодатус. — Довольно! Уходите прочь; у меня нет ничего общего с тем темным духом, который вовлекает меня в безумное недоразумение и толкает на смерть. Существуют законы, охраняющие от коварного убийства из-за угла — вы понимаете меня, граф?

И с этими словами Деодатус позвонил в колокольчик. Граф стиснул зубы и смерил Деодатуса страшным взглядом.

— Берегись, — сказал он. — Берегись, мальчик. У тебя несчастливое лицо. Смотри, оно может не понравиться кому-нибудь другому так же, как и мне.

Дверь отворилась, и в комнату вошел маленький господин с золотой табакеркой, которого благосклонный читатель уже знает как городского советника, сидевшего в гостинице «Золотой Козел» и очень умно и тонко рассуждавшего за обедом.

Граф бросился к двери с угрожающим Деодатусу жестом так стремительно, что маленький советник и его спутник посмотрели на него с удивлением.

За советником шел невысокий кривобокий человечек, несший под мышкой кипу бумаг, а за ним выступали двое городовых стражников, которые тотчас же стали у двери на часах.

Советник приветствовал Деодатуса с официальным видом; человечек с трудом притащил к постели стол, положил на него бумагу, достал из кармана письменный прибор, вскарабкался на придвинутый стул и уселся, приготовясь писать с пером в руке и уставясь в выжидательной позе на советника. Последний между тем поставил себе стул вплотную к постели Деодатуса.

Тот, крайне недовольный, ждал, что из этого в конце концов выйдет. Наконец советник начал следующую патетическую речь:

— Господин Габерланд, или господин Швенди, так как вам, милостивый государь, который лежит теперь передо мною в постели, почему-то нравится носить два различных имени, невзирая на то, что это роскошь, какой не может потерпеть самое снисходительное правительство. Но, я надеюсь, что вы теперь, когда высокомудрый городской совет уже сам все разузнал самым точным образом, не будете затягивать вашего ареста излишним запирательством. С этого момента вы арестованы, что вы можете понять по приставленному в вашей комнате караулу из верных и почтенных городских стражей…

Деодатус спросил с удивлением, в каком преступлении он мог обвиняться и какое право имеют задерживать его, путешествующего иностранца.

На это советник возразил, что Швенди нарушил недавно изданный всемилостивейшим государем и князем закон о дуэлях, так как, что вполне очевидно, он дрался в лесу на дуэли; это подтверждалось найденным в его кармане пистолетом. Теперь Швенди предлагалось немедля назвать своего противника и присутствовавших при дуэли секундантов, а также подробно рассказать, как все происходило.

Тут Деодатус заявил очень твердо и спокойно, что дело идет не о дуэли, а о злодейском покушении на его жизнь и что обстоятельства, неясные для него самого и которые должны быть еще менее понятны для высокомудрого совета, завлекли его помимо его сознательного желания в лес. Угрозы одного совершенно незнакомого ему лица побудили его на всякий случай вооружиться, и высокомудрый совет сделал бы гораздо лучше и выполнил бы возложенные на него обязанности охранять покой и порядки гораздо полнее, если бы вместо того, чтобы на основании беспочвенных догадок производить арест и расследование, занялся преследованием убийцы.

На этом Деодатус и продолжал стоять, несмотря на то, что советник расспрашивал его о том о сем; когда же советник захотел узнать больше подробностей о его жизни, Деодатус сослался на свой паспорт, который если не возбуждает никаких основательных подозрений в подложности, должен вполне удовлетворить высокомудрый совет.

Советник утирал пот, выступивший на лбу крупными каплями. Маленький секретарь уже неоднократно обмакивал громадные гусиные перья в чернильницу и снова их вытаскивал, бросая на советника взгляды, умолявшие дать материал для писания. Но тот, казалось, бесплодно искал слова. Тогда секретарь сам смело написал и прочел хриплым голосом:

— Произведено в Гогенфлю такого-то числа. По приказанию местного высокомудрого совета, нижеподписавшийся уполномоченный…

— Верно, — вскричал советник, — верно, любезный Дросселькопф, верно, мой божественный актуариус; нижеподписавшийся уполномоченный… нижеподписавшийся уполномоченный, которым являюсь я, постановил…

Но, по-видимому в небесном совете было решено, что нижеподписавшийся уполномоченный не исполнит своего долга и не подпишет постановления и что Деодатус будет освобожден от злополучного ареста.

Как раз в эту минуту вошел офицер княжеской гвардии в сопровождении хозяина гостиницы, которого он расспрашивал о том, как заметил Деодатус, действительно ли последний был тем самым молодым человеком, которого ранили в лесу. Когда хозяин подтвердил это, офицер приблизился к постели Деодатуса и объявил с изысканной любезностью, что ему приказано немедленно доставить господина Георга Габерланда к князю в Зонзитц. Он надеялся, что состояние здоровья раненого не помешает ему совершить этот путь, но, впрочем, будут приняты все меры к тому, чтобы поездка не могла причинить вреда, — во время нее при раненом неотлучно будет находиться лейб-хирург самого князя.

Советник, выведенный из затруднительного положения, от которого его бросило в пот, подошел с сияющим лицом к офицеру и спросил его с почтительным поклоном, не следовало ли бы, в видах большей безопасности, наложить на арестанта оковы. Но офицер посмотрел на него с изумлением и спросил, не рехнулся ли не в меру ревностный советник и кого он принимает за арестанта. Князь хотел сам поговорить с господином Габерландом, чтобы выяснить все обстоятельства происшествия, столь разгневавшего князя. Он никак не мог понять, каким образом в его стране и так близко от Гогенфлю могло произойти такое возмутительное событие, и намеревался привлечь к строгой ответственности власти, на которых лежала обязанность охранять спокойствие и безопасность граждан.

Можно представить, какой холод разлился по всему телу толстого советника; маленький же секретарь свалился от страха под стул и мог лишь жалобно стонать оттуда, уверяя, что он только несчастный актуариус и только потому никогда не высказывал сомнений в высокомудрости городского совета, которые таил в глубине своей души, что за это могло жестоко достаться.