Читать интересную книгу Сталин и бомба: Советский Союз и атомная энергия. 1939-1956 - Дэвид Холловэй

V

В 30-е годы ученые, на которых оказывалось все возрастающее давление, должны были демонстрировать свою лояльность партии и государству. Интеллектуальный климат в стране сильно переменился к худшему еще в конце 20-х годов. Академия наук потеряла ту относительную интеллектуальную независимость, которой пользовалась в 20-е годы, и была поставлена под усиливающийся контроль партии и правительства{81}. Сотрудничества с режимом уже было недостаточно, — теперь партия требовала политического и идеологического подчинения. Научные дисциплины попали под контроль группы воинствующих идеологов, требовавших вырвать с корнем любую политическую или философскую «ересь», которая могла бы возникнуть в научных теориях{82}. Эти идеологи требовали для себя права судить о том, являются ли представления, развиваемые в естественных науках, действительно научными. Центральным вопросом соответствующих дискуссий был вопрос об авторитете в науке: кто имеет право утверждать, какая научная теория является верной, — ученые или коммунистическая партия?{83}

Наиболее яркой иллюстрацией того, насколько было опасно такое положение дел, стал разгром советской генетики Трофимом Лысенко, который выступил с далеко идущими утверждениями, основанными на его собственных идеях относительно сельского хозяйства, а своих оппонентов представил как антимарксистов и вообще антисоветски настроенных людей. «Лысенко и… его сторонники… — много лет спустя говорил Семенов, — используя условия культа личности, перевели борьбу с инакомыслящими из плоскости научной дискуссии.в плоскость демагогии и политических обвинений и преуспели в этом»{84}. Одним из методов аргументации, использованных Лысенко, была манипуляция цитатами из трудов Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина в поддержку своих аргументов и «наклеивание ярлыков» — нападки на оппонента с обвинением в антисоветских (политических или философских) взглядах. Чтобы убедить в верности своих идей, Лысенко, смещая акценты в дискуссии, апеллировал в большей степени к политическим авторитетам, чем к научному сообществу.

Не все науки пострадали так, как биология. В физике дело обстояло гораздо лучше, хотя и она не избежала такого рода политического давления{85}. Воинствующие идеологи, объединившиеся с небольшой группой физиков старшего поколения, которые не могли воспринять идеи теории относительности и квантовой механики, нападали на физиков за их нежелание руководствоваться в своих работах принципами диалектического материализма и за «идеализм», присущий квантовой механике[14]. Интеллектуальный уровень таких нападок был невысок, при этом партийные философы и сами расходились во мнениях. Некоторые из них отрицали успехи, достигнутые современной теоретической физикой, на том основании, что они противоречат материалистическим представлениям, развитым Лениным в его книге «Материализм и эмпириокритицизм». Другие полагали, что эти достижения и эпистемологические выводы, которые из них следуют, не только совместимы с диалектическим материализмом, но и подтверждают его полезность как методологического руководства{86}.

В 30-е годы шли многочисленные перепалки между физиками и философами. Одна из первых таких перепалок случилась на конференции в ноябре 1931 г., когда Яков Френкель ясно дал понять, что не верит в способность диалектического материализма играть в науке роль «поводыря». Френкеля обязали объяснить свою позицию в этом вопросе на собрании партийной группы конференции, и он сделал это в бескомпромиссных выражениях: «То, что я читал у Энгельса и Ленина, отнюдь не привело меня в восторг. Ни Ленин, ни Энгельс не являются авторитетами для физиков. Книга Ленина — образец тонкого анализа, но она сводится к утверждению азбучных истин, из-за которых не стоит ломать копья….Я лично как советский человек не могу солидаризоваться с мнением, вредным для науки. Не может быть пролетарской математики, пролетарской физики и т. д.»{87} Никто из физиков не был столь откровенен и смел в критике диалектического материализма, и два последующих десятилетия Френкель был для партийных идеологов главной мишенью среди физиков. Это положение было опасным и уязвимым, и Френкелю повезло, что он избежал ареста{88}.

Физики использовали различную тактику в борьбе с попытками навязать им диалектический материализм. Некоторые говорили о том, что квантовая механика являет собой пример прекрасного подтверждения диалектического материализма. Другие утверждали, что диалектический материализм и в самом деле мог бы стать руководящим принципом в работе физиков, но что философы слишком плохо знают физику, чтобы суметь сформулировать что-либо полезное. Наконец, некоторые считали, что физики и философы являются экспертами в разных областях и должны поэтому ограничить свою деятельность этими областями{89}. Но какие бы аргументы физики ни использовали, они были едины в своем сопротивлении претензиям партийных философов судить о научных теориях по их соответствию диалектическому материализму.

Солидарность физиков в этом плане проявилась во время подготовки к мартовской (1936 г.) сессии Академии наук. На подготовительном заседании, состоявшемся в январе 1936 г., представитель организационного комитета сессии Г.М. Кржижановский спросил, имеет ли смысл включать в план работы сессии философскую дискуссию. «Мы должны понять, — сказал он, — все ли в порядке [у физиков] в смысле философских установок»{90}. Иоффе отклонил эту идею, аргументируя это тем, что, хотя такого рода дискуссии и полезны, их проведение требует специальной подготовки. Он сказал, что результатом подобной дискуссии на мартовской сессии будет только беспорядок, поскольку физики-теоретики не проанализировали свои теории с точки зрения диалектического материализма, а никто из философов (за исключением Б.М. Гессена, который входил в состав оргкомитета) не знает современной физики.

Доводы в пользу включения философских вопросов в повестку дня конференции были приведены А.М. Дебориным, действительным членом Академии и академиком-секретарем отделения общественных наук. Деборин заявил, что нет сомнения в том, что многие советские физики стоят на «платформе идеализма». Советские физики, говорил он, отстали от реальной жизни и советского мировоззрения. Более того, некоторые из концепций, исповедуемых физиками, особенно такая, как индетерминизм, в философском плане близко подводят их к фашизму. Это был зловещий аргумент, который мог бы иметь весьма неприятные последствия, если бы он был поддержан партийным руководством. Деборин получил определенную поддержку со стороны Б.М. Вула, физика, близкого к партийным кругам. Однако Иоффе, Френкель, Игорь Тамм и Фок решительно отвергли аргументы Вула, и Кржижановский решил не включать философскую дискуссию в программу мартовской сессии.

На сессии было довольно мало политической риторики, тональность дискуссий была практической и деловой[15]. Несмотря на то, что атаки философов на физиков продолжались, а в период «большой чистки» 1937–1938 гг. даже ужесточились, руководство партии не оказывало этим нападкам очевидной поддержки — вплоть до послевоенного времени. Невзирая на давление со стороны идеологов с характерными для них политическими обвинениями и угрозами, советская физика избежала судьбы генетики. Тем не менее идеологическое регулирование отражало недоверие режима к ученым.

Биологов и физиков одинаково критиковали за то, что они мало помогали Советской власти в достижении ее экономических целей.

Но физика процветала, тогда как генетика была в значительной степени уничтожена, и биологии в целом был причинен огромный ущерб[16]. Несомненно, в этой ситуации имел место элемент удачи, но и личности ученых тоже сыграли свою роль. Кроме того, теоретическая физика была более «таинственной», т. е. менее понятной, чем генетика, так что физикам легче было отражать атаки философов. Они утверждали, например, что философы не понимают, о чем говорят. За исключением некоторых одиозных фигур, физики были едины в защите своей науки от критики философов.

Имелось и еще одно различие. Давид Джоравский убедительно доказал, что дело Лысенко следует рассматривать не только как конфликт между естественными науками и диалектическим материализмом, но и как продукт ужасающих условий, сложившихся в советском сельском хозяйстве после коллективизации. Советские селекционеры, хотя они и получили международную известность за выведение улучшенных сортов зерновых культур, не могли предложить каких-либо мер, которые позволили бы существенно увеличить урожаи зерновых. Их осторожный реализм был неуместен, когда надо было решать текущие проблемы, с которыми столкнулось советское сельское хозяйство{91}. Теории Лысенко, предлагавшие способы повышения урожайности, укрепляли убеждение, что Советский Союз создает самую передовую в мире систему сельского хозяйства. Советские руководители могли быть недовольны тем, что советская физика мало помогает промышленности, которая, тем не менее, быстро развивается. Советская власть не нуждалась в «лысенковской» физике, чтобы перебросить мост через пропасть между политическими целями и реальностью. Многие работы, выполненные физиками, оказывались полезными для промышленности, и те области физики, которые подвергались наиболее сильным идеологическим атакам, особенно квантовая механика, не были звеньями той опасной цепи, которая в сталинские годы связывала науку и практическую целесообразность.