Читать интересную книгу Перейти границу (сборник) - Мири Яникова

В Истинном Иерусалиме живут мои любимые персонажи, и среди них те самые, которые одеваются одинаково, как Армия Всевышнего, и своими молитвами держат этот мир. И не думайте, что я говорю об ортодоксальных евреях, квартирующих в Меа-Шеарим, живущих на наши с вами налоги, паразитирующих на трудовом народе, не дающих нормальным людям спокойно ездить по субботам и есть свое сало, голосующих по команде за свои партии, вынуждающих всех остальных поддерживать только им выгодный статус кво, прогоняющих женщин на задние сидения в автобусах… Нет, конечно же нет, я говорю о других, о тех, кто каждое утро встает ни свет ни заря, чтобы выпросить у Всевышнего милости для нас всех на грядущий день, и даже чтобы выпросить у Него этот самый день. О тех, кто поддерживает в рабочем состоянии кирпичики этого Мира – буквы Торы, трижды в неделю вынимая их из пыльных шкафов самого нижнего мира Вселенной, сдувая пыль с их мантии и короны и вознося их своим голосом к Истоку, где они черпают энергию жизни и проливают ее на нас всех, черпают и проливают… О тех, кто никогда не выходит из своего узкого мирка, называемого условно Бней-Брак или Меа-Шеарим, или даже Бейт-Шемеш, не потому, что все они поголовно больны страхом открытых пространств, а совсем-совсем напротив – потому что за стенами их собственного огромного, необъятного мира, в наших «светских» тесных улицах и коридорах, они все умерли бы от клаустрофобии и задохнулись бы от недостатка необходимого для их жизни особого Вселенского эфира. Даже я порой без него задыхаюсь, хотя, казалось бы, так хорошо уже приспособилась… Ну ладно, обо мне чуть позже, пока еще немножко о них.

Сегодня в Истинном Иерусалиме царил праздник. Его жители, одетые как на подбор, служители Армии Всевышнего, плотной веселой толпой, с детьми и младенцами, двигались по улице Агриппас. Сегодня был один из дней праздничной недели Песаха, и они радовались и танцевали, и держали на руках своих маленьких мальчиков и девочек, несущих воздушные шары – частично видимые, а частично – ощущаемые, заполненные тем самым Вселенским эфиром. Их было много, гораздо больше, чем вместила бы улица Агриппас там, внизу, в обычном Иерусалиме. Они несли с собой праздник, свой и наш праздник, и через них он лился в наш мир.

После промежутка в несколько долгих Бог весть чем заполненных лет, я оказалась на рынке Махане Иегуда, расположенном в Истинном Иерусалиме, и глубоко-глубоко, долго-долго вдохнула, чтобы сразу вобрать в себя весь этот запах, все это счастье, все самые лучшие дни моего прошлого, которые я провела этом месте Истинного Мира.

Я прошла через рынок. Дальше – направо по улице Яффо, неожиданно просторной, не похожей на себя, новой Яффо, где по-царски неторопливо движется Трамвай. И вот уже заполненная праздничной толпой улица Бен-Иегуда. Когда я вырасту большая, ой, ну, то есть, когда я смогу полностью осознать свою суть, я буду жить именно здесь, на Бен-Иегуда, в каком-нибудь крошечном съемном углу с высоченными, достигающими Небес, потолками. И не спрашивайте, куда же я при этом дену с таким трудом добытую у судьбы собственную квартиру в Хайфе. С квартирой в Хайфе все в порядке, я собираюсь в ней жить, стареть и умирать. Я же не говорю, что я покину ее в этой жизни, это просто не получится, ведь я еще не выросла большая и не осознала своей сути…

Так вот, двигаясь дальше, я прошла улицу Бен-Иегуда до конца, потому что именно в ее конце находится мое любимое кафе. Не спрашивайте, откуда у меня здесь любимое кафе, не обижайте меня, ведь я же на самом деле жила здесь ровно полжизни назад.

Вот и вывеска моего кафе. Сегодня, конечно, не получится отведать в нем мое любимое блюдо – любовно приготовленные хозяевами, венгерскими евреями, картофельные оладьи, которые я всегда заказывала с яблочным пюре. Хотя, они же картофельные, и если без обычной муки…

Я глубоко задумалась над тем, являются ли мои любимые картофельные оладьи, которые я полжизни назад ела в этом кафе, кошерными к Песаху. Прикинула, как бы я сама стала готовить картофельные оладьи. Наверно, обычную муку можно заменить на мацовую… И в этой глубокой, глубокой задумчивости я переступила порог кафе, и, наверно, не только кафе… В общем, уже в следующую минуту я с радостью увидела, как эти самые оладьи хозяйка несла на подносе кому-то из посетителей, и ужасно обрадовалась, что оладьи присутствуют и в пасхальном меню, и я сейчас именно их и закажу.

Хозяйка за мои прошедшие полжизни ничуть не изменилась, но я этого не заметила, потому что была уже не здесь, и этих последних полжизни не было. Там, где я была, я заказала, конечно, оладьи, и яблочное пюре, и апельсиновый сок. С аппетитом пообедала, расплатилась, вышла и пересекла улицу Бен-Иегуда, затем, сделав несколько шагов вправо, вошла в подъезд и поднялась по лестнице с высокими ступенями на самый последний этаж, отперла дверь и вошла в помещение книжного магазина. Только что закончился мой обеденный перерыв, сейчас подтянутся посетители, а через полчаса придет хозяин заведения Изя Малер, который платит мне, конечно же, копейки, но ведь в придачу к деньгам я получаю здесь в пользование весь этот огромный мир Истинного Иерусалима, и улицы Бен-Иегуда в нем, и еще плюс к этому и наших покупателей!

Первым после перерыва зашел Миша Генделев. Он поздоровался, некоторое время двигался вдоль полок, иногда снимая и перелистывая книги и сразу ставя их обратно. Затем подошел к стойке и рассказал мне о том, что я и так уже знала – что он вышел из состава израильского Союза Писателей. Он даже объяснил, почему, но я инстинктивно пропустила это мимо ушей, поскольку как раз сама в эти дни собиралась вступать в этот самый Союз. Забегая вперед, скажу, что так и не вступила, просто потому что на самом деле не хотела вообще никуда вступать. В том числе и в новую затею Генделева – школу поэзии, – в которой он как раз предложил мне принять участие. Мы поболтали еще немного, а затем он ушел по своим поэтическим делам. Непоэтические дела его были не очень хороши, я это знала из его недавно сочиненного двустишья, которое он мне продекламировал: «Сначала отключают свет и воду, потом белки, жиры и углеводы».

Следующим посетителем оказался Савелий Гринберг, сочинитель необычных стихов и палиндромов. Я не была с ним знакома до того, но, как выяснилось, он пришел сюда именно с целью это знакомство завести. Накануне он случайно познакомился с моим мужем, который гордо сообщил ему, что его жена, то есть я, тоже пишет стихи. Савелий Гринберг заинтересовался, и они вдвоем пошли в кафе, где муж вручил ему оказавшуюся у него с собой небольшую подборку моих стихов, приготовленную для передачи в редакцию журнала. Поэт взял у него эту подборку и в течение часа (муж утверждал, что даже дольше, но мне все-таки трудно в это поверить) вчитывался в эти несколько листочков, читал их буквально насквозь. Если бы он поставил своей целью неизвестно зачем выучить их наизусть, то за это время можно было сделать это несколько раз. После этого он вернул моему мужу подборку и пошел в магазин, чтобы посмотреть на меня. Про их часовое совместное сидение в кафе я узнала от мужа впоследствии, а сейчас, глядя на меня, Савелий Гринберг просто произнес: «А, вот вы какая… симпатичная… а я, знаете, только что видел ваши стихи, мне ваш муж показал. Но, к сожалению, я успел только чуть-чуть их пролистать». А затем он подошел к книжной полке, взял с нее какой-то тоненький стихотворный сборник и уселся в углу – читать. И я смогла воочию наблюдать, что значит для него «читать», а значило это – впитывать в себя каждую букву, затем каждый слог, затем, наконец, каждое слово, и только потом весь текст. Это моя собственная догадка – что он поступал именно таким образом, но иначе – что еще можно делать со страницей, если внимательнейшим образом всматриваться в нее в течение длительного времени?

Потом приходило еще много людей. Поэты. Просто книголюбы. Пенсионеры, которые раз в месяц в день получения пенсии посещают два места – русский магазин, где берут баночку красной икры, и магазин Малера, откуда уносят несколько томиков…

Когда магазин на минуту опустел, я вышла за дверь, чтобы поместить объявление в нашей стенной газете. Стенгазета магазина Малера висела рядом со входом и гостеприимно предоставляла свою белую бумажную площадь любому, кто желал на этой площади высказаться. Мы с Малером были уверены, что никто из самозваных и самодеятельных авторов стенгазеты никогда не нарушит присущего ей высокого ироничного стиля. Газета существовала непрерывно. Когда на ней не оставалось живого места, ее снимали, прятали в архив и вешали чистый лист. Здесь размещали и серьезные деловые объявления, и всем известные сплетни в обработке авторов, и добрые пародии друг на друга. Образчиком типичной публикации в стенгазете магазина Малера могут служить, например, такие вирши: «Швут Ами у нас ешива очень строгого режима, как Макар своих телят, всех гоняет Пантелят». Или: «Скажи, мой друг, идя дорогой Бешта, такое пузо отпускают нешто?» Все заинтересованные лица, конечно же, были в курсе, о ком идет речь, и получали неизбывное удовольствие от творчества друг друга.