Читать интересную книгу Перейти границу (сборник) - Мири Яникова

Но то детство, о котором я сейчас расскажу – это детство той самой девочки, которая впоследствии стала мною. Хотя между нами лежит пропасть, но пропасть эту можно успешно заполнить обрывочными воспоминаниями, из чего я могу заключить, что все же она – это я. Поэтому, с позволения тех, кто это прочтет, я поведу рассказ в первом лице.

Я родилась в Москве, в районе под названием Черемушки, на улице Дмитрия Ульянова. Наш дом был сложен из серого кирпича, и в квартире всегда было тепло и уютно. Зимой раскалялись батареи центрального отопления, и хоть мы с сестричкой и меняли летние халатики на зимние, разницы в температуре окружающей среды мы не замечали. Зимой перед сном родители открывали для проветривания форточку, и потом мы засыпали в окружении своих кукол и мягких зверей. Теплое такое было и уютное детство.

И еще был двор. Вот о нем-то, собственно, и речь. Двор был не прост. Двор был символом. Он даже был моделью или наглядным пособием. Попытаюсь объяснить, что я имею в виду.

Дом был расположен углом. Если стоять внутри двора спиной к этой самой улице Дмитрия Ульянова, то дом был сзади и слева. Правая сторона квадрата была очерчена стеной соседнего дома, находящегося от нашего на некотором расстоянии – там был вход во двор.

Четвертой стороной квадрата мы займемся позже, поскольку в ней-то все дело. Сначала я опишу то, что было в середине.

Левая сторона двора была отделена от правой живой изгородью и состояла из клумбы, окруженной кустами, и стола со скамейками в углу. Ее оккупировало взрослое население. Пресловутые сплетницы, без которых и двор – не двор, сидели у нас не рядом с подъездами, а на лавочках этого сквера в левой части двора. Стол принадлежал доминошникам. В сквере дети иногда затевали игры, связанные с прятанием и строительством «домиков» посреди кустов. Но в основном здесь гуляли бабушки и мамы с малышами в колясках.

Нам же принадлежала правая часть двора, с качелями и теннисным столом. Там же была песочница. Впрочем, делать там было особенно нечего. В основном мы играли в «классики» и прыгали через веревочку на асфальте.

Почему-то самый грустный день моего дворового детства ассоциируется у меня с никак нами не использовавшимся теннисным столом. Я сидела на нем и смертельно завидовала всем вокруг. Во дворе шла мощная игра в «казаки-разбойники» с несколькими десятками участников. Они прятались и искали друг друга, нападали и защищались, сражались и спасали. Они были вместе. А меня не приняли. Я плохо помню сейчас причину этого, кажется, я, сама того не желая, перешла дорогу королеве двора – ее приятель и сосед по коммунальной квартире, мой одноклассник, в это время носил мне портфель и постоянно забегал в гости. То есть, я помню, что так было, помню, что она не могла мне этого простить и переманивала на свою сторону моих подруг, но не уверена, что именно это послужило причиной моего смертельного одиночества в тот вечер.

Я сидела на столе и ждала, чтобы хоть кто-нибудь, пробегая мимо, позвал меня в свою команду. Игра захватила в свой водоворот весь двор и немало ребят из соседних дворов. Она протекала, как жизнь – мимо. Я сидела на теннисном столе и остро переживала свою отдельность.

А главное – в тот вечер был совершенно потрясающий закат. Возможно, он был просто одним из череды красивых весенних московских закатов, но именно в тот вечер я волею судьбы обратила свой взгляд к небу и разглядела его. Весь мир, который меня не принял, не мог ничего сделать против этого заката, и я объединилась с ним. Я любовалась его красками и рассказывала Тому, Кто так разрисовал небо, о своем одиночестве. Мой теннисный стол стоял на краю мира. Но вот меня позвали домой, и я спрыгнула с него на песок двора. Подняла голову и попрощалась с закатом. Когда я поднималась по лестнице домой, я несла в себе частицу соседнего, сказочного мира, где меня никогда не отвергнут.

Так происходило взросление. Вместе со своими сверстниками я проходила жизненные уроки, училась переживать предательство и разочарование в друзьях. Наматывала на ус и тут же внутренне для себя отвергала правила, по которым строились отношения внутри моего двора. Когда родители купили мне, десятилетней, велосипед «Ласточка» – подразумевалось, что я буду на нем кататься в нашем подмосковном дачном поселке – я, не дождавшись лета, вынесла его на улицу в своем черемушкинском дворе. Конечно, ни у кого из ребят такого не было. И тут вдруг на ближайшие пару месяцев – пока велосипед не был отвезен на дачу – я стала необычайно популярна. Со мной дружили все. За мной заходили, чтобы позвать гулять, и сама королева двора, и вся ее свита. Когда я выходила с велосипедом, немедленно выстраивалась очередь – у меня, правда, была привилегия эту очередь регулировать, но я никогда ею не злоупотребляла и не поддавалась на уговоры изгнать из нее кого-то из неугодных. Я сидела в середине скамейки, и девчонки норовили сесть рядом, чтобы продемонстрировать, что они со мной дружат… Конечно же, я не строила иллюзий и ничуть не удивилась, когда, вернувшись осенью с дачи без велосипеда, снова обнаружила себя в одиночестве.

Я пережила и предательство лучших подруг, переметнувшихся на сторону новых королев и принцесс, чтобы составить их свиту. При этом я вовсе не была ни букой, ни «синим чулком». Я всегда с радостью участвовала в общих дворовых играх, обожала «классики», была почти чемпионом по прыганию через веревочку и «резинку». Однако круг близких подруг и приятелей у меня был достаточно ограниченным. Я тоже была своего рода принцессой. Чтобы по-настоящему дружить со мной, нужно было уметь играть в те игры, которые я выдумывала. В этих играх обязательно был сюжет, и даже мораль.

Впрочем, для Оли из нашего подъезда делалось исключение. Мы с ней вместе росли и были похожи друг на друга, поэтому она была как бы «встроенной в судьбу» подружкой. Она честно исполняла в моих играх предложенные ей роли, хотя, по-моему, получала от этого мало удовольствия. Во всяком случае, когда во дворе появилась Алла, вернувшаяся с отцом-военным из-за границы, Оля немедленно стала ее подружкой. Я имела на Аллу больше прав, потому что дружила с ней еще до ее отъезда, но на этот раз у нас не сложилось – меня отпугнули по-настоящему королевские замашки Аллиной мамы, не пустившей меня на порог, когда я принесла ее заболевшей дочке уроки из школы. Алла тоже стала другой. Короче, меня эта дружба больше не привлекала, и я решила молча остаться в стороне, но не тут-то было. Оля знала все мои секреты! Она знала имя мальчика, который мне нравился! О, как же они издевались надо мной, новая королева и ее быстро разросшаяся свита! Так были разрушены последние иллюзии по поводу вечной дружбы и верности.

2.

А теперь, собственно, о четвертой стороне квадрата, составлявшего наш двор. О той черте, за которой лежал чужой и пугающий мир.

На этой территории вполне могли высадиться пришельцы и устроить из нее космическую «обочину». Или же на ней можно было бы производить съемки соответствующего фильма.

За четвертой стороной квадрата лежал кирпичный завод. Он состоял из нескольких разбросанных по большой территории корпусов, ничем не огороженных, между которыми по то застывшей, то жидкой и непроходимой грязи ездили грузовики.

Абстрагироваться от завода было невозможно. Хотя бы потому, что самый короткий путь в детскую поликлинику, в которую нас с сестрой периодически водили, лежал через этот завод. Весной и осенью, когда было грязно, до поликлиники добирались в объезд на трамвае. А в остальное время мама или бабушка, держа меня или сестричку за руку, пробирались по тропинкам между заводскими корпусами, и мы вздыхали с облегчением, когда, наконец, оказывались на асфальте, переходили дорогу и поднимались по ступенькам в чистый вестибюль. Эта дорога в поликлинику неоднократно снилась мне впоследствии, а сама поликлиника символизировала некую светлую цель. Я даже зубного врача не боялась, – ведь он принимал в светлом здании, к которому нужно было добираться через терра инкогнита!

Конечно же, играть на территории завода категорически запрещалось. Но мы все же приносили оттуда свою сталкерскую добычу – отходы кирпичного производства в виде маленьких прозрачных или цветных шариков. Они довольно высоко ценились и служили дворовой валютой.

Как уже было сказано, завод лежал за четвертой, как бы «верхней», стороной квадрата, огораживающего мой детский мир. Нужно рассказать еще и о самой этой стороне.

Завод отделялся от двора линией гаражей. Собственно, гаражи составляли правую часть этой линии. Прямо за ними возвышались холмы навечно утрамбованного и присыпанного песком строительного мусора.

Однажды, когда я еще не поссорилась с Олей, я успела разделить с ней одну из своих тайн. Дело в том, что я завела копилку. Обычную копилку, куда складывала сэкономленные на школьных завтраках и мороженном деньги. Она представляла собой пластмассовый кубик с прорезанной мною в нем дыркой. Держать копилку дома я не могла, потому что не знала, как объяснить родителям ее существование. В деньгах на мои скромные детские нужды меня не ограничивали, я всегда могла попросить и на мороженное, и на конфеты. Никакой логикой нельзя было обосновать существование этого пластмассового кубика, в который складывались монетки. Очевидно, в глубине души я предназначала эти деньги не на конфеты, а на нечто, еще мне самой непонятное, что нельзя купить за деньги, потому что этого не существует в знакомом мире. Кубик овеществлял мой капитал, который должен был перейти из детства во взрослую жизнь. Я ощущала, что должна что-то сохранить, а монетки были просто символом.