кабинет изменился. Кабинет был чистым, как и кафтан человека, который, перегнувшись через стол, шептал что-то охающей под ним женщине. Ногу женщина закинула ему на поясницу, а огромные зелёные глаза смотрели через его плечо в никуда. Женщина, в которой Дитр узнал даму с портрета в столе шеф-душевника, накручивала на палец блестящие кудри на затылке мужа, а тот целовал её шею и называл своей радостью. И прежде, чем Дитр, смутившись, отвёл взгляд от слишком личной временной картины, женщина вдруг дёрнулась и, оттолкнув мужа, ловко вынырнула из-под него, оправила юбку и принялась застёгивать чиновничий мундир с серым лацканом низшего ранга.
– Прости, я не очень хорошо себя чувствую, – с каким-то надрывом проговорила она.
– Ничего, ничего, радость, – Ребус выпрямился и принялся возиться с пуговицами на брюках. – Тебе чем-нибудь помочь? – ласково осведомился он, проведя пальцем по щеке женщины. Видеть простые проявления нежности от этого человека было сравнимо с первым взглядом в окуляр душескопа. – Нет? Ну что же, – он поцеловал её ладонь с внутренней стороны, – вечером увидимся, иди, радость. Радость моя, которая всегда будет со мной.
Женщина отняла руку и развернулась к выходу.
– Нет, не буду, – прошептала она, но Ребус, похоже, не расслышал:
– Что, Эдта? Ты что-то сказала?
– Мне надо делать отчёт по грядущему туману. Очень много работы, – отчётливо и звеняще сказала она, не повернувшись к мужу. – Буду поздно, ложись без меня, Рофомм.
Дитр отвернулся от ничего не понимающего доктора, которого жена только что решила бросить одного в тумане, и заглянул ещё дальше, где Ребус хохотал вместе с белокурым молодым человеком, задравшим ноги на его письменный стол.
– …отстегал плёткой, представляешь, – рассказывал Рофомм, потрясая какой-то газетой. – Заявил, что нельзя спать на карауле, и сбежал, захватив все их пушки!
– А зачем Эрлю пушки? – блондин хихикнул, и пепел посыпался с его папиросы на щегольской сюртук.
– Очень надо, – Ребус карикатурно отсалютовал кулаком, как доминионский солдат. – Не спрашивай.
– Эрль – твой клиент, – заявил светловолосый, весело прищурившись. – Он ненормальный даже по меркам доминионской военщины. Вот гляди – война кончается, уже без четверти капитуляция: что сделает нормальный церлеец? Что сделал лейтенант Барль, когда твой батя велел ему сдаться в плен?
– Вообще-то попросил его убить, потому что ему офицерская честь не позволяла сдаться в плен простому солдату, – Рофомм закатил глаза. – Папа страшно обиделся, что его, тысяча какого-то по счёту на гралейский престол, назвали простым, и, истекая кровью из живота, распоротого Барлем же, потащил его за шкирку с собой. Вот бы и мы с тобой так дружить начали.
– Нет, твой батя тоже ненормальный, но иначе, чем ты. А Барль в порядке. Знаешь, Рофомм, я тут читал, что доминионцы никогда – никогда не бегут из плена. Их ни связывать не надо, ни клейма ставить – сидят и ждут выкупа или пока там дипломаты договорятся. И тем более не дезертируют – уж генералы точно. А этот, вместо того чтобы сдаться, устроил самый грандиозный побег с поля боя. Помнишь, помнишь ведь?
– Просто возглавил массовое дезертирство. Он обычный трусливый урод, Джер, – Ребус скривился, обмахиваясь газетой.
– Не-не, не трусливый. Мой дядька там был – это который сейчас рюмочную держит, а не тот, что кочегар, ну ты понял, – видел, как Эрль бежит с плёткой, а вместе с ним солдаты и офицеры, кто на лошадях, кто пешие. Он что-то орал и стегал их плёткой, чтобы бежали быстрее. А про халат помнишь?
– Да всё это враки от глашатаев с дубовым чувством юмора. Как может офицер выйти на поле боя в халате?
– На нём была не шинель – это все видели, а какая-то развевающаяся тряпка, которую сперва приняли за кафтан, но откуда у доминионца кафтан? Поняли, что это был халат. И он орал что-то… тут не знаю, врут ли глашатаи или правда – орал: «Не ломаться!» На церлейском языке это не совсем так переводится, а как «самоуничтожаться через всемирный надлом», вот как. И сейчас эта тварь в пустыне. Теперь, после случая с кражей пушек из гралейского форта, я точно верю, что это его головорезы нападали на кактусовые фермы на севере. До последнего не верил, что Эрль там за десять с хвостом лет организовал своё государство, но теперь, когда уже Принципат подтвердил, что да, на форт около пустыни напал Эрль и спёр у них пушки, я охотно… охотно признаю Эрля твоим пациентом.
– Спасибо, не надо, – хмыкнул Ребус.
– Ты видел его глаза? Видел?! Разверни газету! – Джер Таттцес замахал руками.
– Тут просто газетный портрет, сам знаешь, что их рисуют на отблудись.
– Я тебе как художник говорю, что портрет хороший! Посмотри, какие у него глаза – каменные. Словно пустотой исполненные, словно…
– Ну, предположим, он душевнобольной, – протянул Ребус, изучая усатую офицерскую физиономию на газетном листе. – Но его сюда к нам нельзя. Равила, наплевав на врачебную этику, в первый же день вколет ему смертельную дозу дурмана – за то, что полез в её родную пустыню. Джер, – он поднял голову и внимательно посмотрел на друга, с лица которого не сходило выражение странного восторга, какой бывает у гогского подростка, впервые увидевшего массовую поножовщину на улице. – Ты влюбился, придурок? Ты на корабль садишься ради того, чтобы помалевать море и дальние берега – или чтобы увидеть Эрля, когда будете проплывать мимо пустыни? Я тебя огорчу – вы будете так далеко, что, окажись Эрль на берегу, ты его каменных глаз не…
Дитр моргнул, возвращая зрению настоящее время. Кругом все двоилось, глаза словно слезились, но, протерев веки, Дитр увидел, что на кончиках пальцев кровь.
Однажды его всемирная мощь в сочетании с полнейшим дилетантизмом его убьёт.
Он вспомнил Джера Таттцеса. Сам он его не знал – Ралд знал, познакомился с ним уже после уничтожения террориста. Таттцес был художником-неудачником – совершенно незаслуженно, ведь он, по словам Ребуса, мог «схватить суть». В этом времени карьера Джера Таттцеса пошла иначе – сборники его репродукций Дитр обнаружил в палате, Таттцеса оценивали как очень прогрессивного и при этом уважающего эстетические каноны артиста. Но Джера Таттцеса всегда тянуло к тёмным, извращённым сущностям – как бы ни сплелись нити времени, его это всякий раз губило. Джер Таттцес, который мог бы не добиться ничего, уплыл на север, чтобы с моря увидеть самодельное государство безумного генерала, и пошёл ко дну вместе с кораблём, разбив странное сердце человека со спичечным коробком.
Единственное, что в кабинете содержалось в порядке, – это алкогольный буфет. Ребус, явно небедный человек, был уже на той стадии, когда плевать на качество пойла, и поэтому пил какую-то дрянь. С утра он точно решит опрокинуть в себя полбутылки чего-нибудь, а Дитр Парцес не