младшего коллегу за то, что тот перепутал подносы с пилюлями, и требовал нюхом определить, где какие, – выглядели они одинаково. Шли рабочие с марлями, нитки и целые куски падали на пол, присоединяясь к прочей пыли – Ерл после вчерашнего распорядился заткнуть все щели в оконных рамах. Тяжёлые пациенты поплохели, и это было очень странно. Словно кто-то вдохнул в них новую дозу безумия.
Один лишь он был туманоустойчив, решила Равила, увидев, что Парцес спокойно читает книгу по истории войны.
– Доброе утро, господин Парцес, – она без стука вторглась в палату и нависла над мужчиной, опираясь пятернёй на письменный стол, за которым он читал о патриотическом движении граждан Гога во время войны с Доминионом. – А мне на вас нажаловались, – заявила она, прежде чем он успел что-то сказать. – Господину Цанцесу, нашему главному фельдшеру, ваше проклятие пообещало прожечь дыры в ладонях, у него теперь фантомные боли. Это крайне неприятно для южан, ведь пробитые ладони – клеймо на репутации. А Клес Цанцес этого явно не заслужил.
– Мне очень жаль, что оно такое невежливое, – Парцес, отыскав закладку, закрыл книгу и с улыбкой повернулся к Равиле. – Одному человеку оно выжгло глаз. – Старшая жена нашей семьи – шеф-глашатай полиции, уж о чьем-то глазе я бы точно слышала, не рассказывайте мне сказки, Парцес, – Равила принялась чиркать одной спичкой за другой. Те за ночь отсырели, и ей лишь с десятого раза удалось закурить. – Есть такая разновидность гнильцов – абсолютно очаровательные твари, в которых все влюбляются. Они кажутся приятными и обходительными и очень долго скрывают свою истинную сущность даже от таких, как я или наш шеф-душевник, которого вам удалось обаять, по словам Клеса, несколько часов назад. Но проблема в том, что вы явно не из них. А вот то, что в вас, – да.
Парцес больше не улыбался. Взгляд у него стал усталым, и Равила поняла, что тьма внутри терзает его уже давно. Не знала она лишь того, что это происходит уже многие жизни.
– Что в вас такое, ещё раз вас спрашиваю? – она не сбавляла тона. – Невооружённым глазом вашей лжи не видно, но штука в том, что у нас он очень даже хорошо вооружён. Знаете, чем полезен душескоп? Помимо того, что мы видим, какие изъяны и пороки у души и общего одушевления, мы можем говорить с обнажённой сущностью человека. В этом-то и есть всемирный ужас, поэтому душескоп в своё время не хотели даже патентовать. Когда я в следующий раз уложу вас под иглы, Парцес, – она чуть наклонилась, прищурившись, – я спрошу у вашей души, у вашей светлой уставшей души. А она ответит. Вы, конечно же, не помните, что творилось в вашей душе под дурманом – этого никто не помнит. А мне, между тем, удалось с кое-кем поговорить. Но не с вами. С кем я говорила, Парцес?
– Он не удержался от вашего общества? В этом весь он, – Парцес отвёл глаза и покачал головой. – Он обожает ваш интеллект, госпожа Лорца. Вы ровня ему.
– Кому, Парцес, кому?! – вскричала Равила, взмахнув рукой. С папиросы слетел пепел и закружился в воздухе, оседая в декоративных выемках панелей и на раме пейзажа на стене. – Парцес, кто он такой? Кто в вас стрелял? Кто вы такой?!
– Вы сами знаете.
– Нет, не знаю, – отчеканила она по слогам, как делала всегда, когда орать было недостаточно. Она прекрасно знала голос, что говорил с ней из чужого посмертия: этот голос отменно годился для песен, пока не охрип от алкоголя. Она прекрасно чувствовала сущность, что вышла к ней, окутанная тьмой. Равила привыкла к этой сдержанной ярости, да только тьму видела впервые. Но голос и сущность принадлежат другому человеку и живут в его теле, они не могут находиться одновременно в её лучшем друге и в странном условном господине Дитре Парцесе.
– Это тот, кого вы хорошо знаете. Это тот, кого вы никогда не знали, – Парцес встал со стула и подошёл к Равиле, не обращая внимания на дым, которым она пыхтела прямо ему в лицо. – Это очень странная история, доктор. Настолько странная, что и вся прочая история теперь тоже пошла наперекосяк, – вдруг его голос донёсся из другого конца палаты. Равила моргнула – Парцеса рядом не было. Он стоял у двери, продолжая говорить. – А меня тут никогда не было – до недавнего случая на площади. Потому что меня тут никогда не рождалось. И не родится. – Почему? – тупо произнесла Равила, чувствуя себя словно в каком-то абсурдном сне.
– Патриотическое движение возглавил старший сортировщик угля Багл Парцес, за что его и казнили доминионцы, – сказал голос уже рядом с ней. Мужчина снова сидел за столом, книга у него в руках была открыта на главе о патриотическом движении. – Отличную книгу мне дали, с картинками. Видите? – он постучал по портрету, где была изображена такая же скуластая физиономия, как у него. Но для Равилы все белобрысые были на одно лицо. – Забавно, учитывая, что где-то и когда-то не было никакого патриотического движения, Багл Парцес спокойно дожил до конца войны, женился на пленной санитарке, которая отказалась возвращаться в Доминион, и от него родился мой отец. А так не родится. И я, соответственно, тоже.
– Парцес, вам тридцать пять лет, что вы несёте? – начала было она, как вдруг увидела, что Парцес снова в другом конце комнаты. – Да прекратите это делать! Как вы это делаете? Вы с ума решили меня свести? Не пытайтесь даже, у меня профессиональный иммунитет.
– Я просто решил показать вам, как работает время, – он развёл руками и снова ухмыльнулся. – Пару раз я уже успел ответить вам по-другому, и разговор пошёл совсем не туда. Решил не бить вам в лоб ответом, а сперва подготовить…
– Время, – она кивнула с папиросой в зубах. – Подготовить. Парцес, со мной из вашего посмертия разговаривала тьма с голосом моего лучшего друга и местного шеф-душевника, я уже ко всему готова.
– Начну с того, что именно благодаря мне ваш лучший друг превратился в скорбную пьянь…
– Не берите на себя много, – фыркнула Равила. – В скорбную пьянь он превратился благодаря своей бывшей жене, это он её так наказывает.
– Когда я с ним познакомился, никакой жены у него не было. Как, собственно, и друзей. Я действительно родился в день и год, указанные в личнике, который полиция сочла странным и поддельным, потому что я, благодаря дряни внутри меня, умею перемещаться во времени назад и вперёд, меняя узоры. Вы сейчас сами это увидели. Дрянь внутри меня была очень талантливым учёным, который помимо этого умел многое другое. Например, закодировать человека как какого-нибудь голубя,