Что лучше расскажет о человеке, чем хороший беспорядок на столе? Котёнок, увидев, что к нему идёт чужак, встопорщил шерсть и оскалил пасть.
– Кыш, – потребовал Дитр, поняв вдруг, что кот не закодирован.
Держать охранных котов и прочих опасных тварей без кода во все времена квалифицировалось как преступное бездействие. Ребус рисковал потерять питомца и пару терцийных доходов в качестве штрафа (или сколько в этом времени составлял штраф за содержание опасного животного без кода) – по меньшей мере. Шеф-душевник, который сейчас смотрел чужие ночные кошмары, застонал во сне. Зверь спрыгнул со стола, побежал к хозяину и улёгся, как полагается коту, на больное место – на голову. Дитр принялся изучать освободившийся стол.
Первом делом ему бросились в глаза две распечатанные капсулы с пометкой пустоты – две смерти. «Уважаемый омм Рофомм Ребус, с прискорбием уведомляем вас о кончине вашей матери, госпожи Лирны Ребусы (дев. Сиросы)…», «…о кончине вашего отца, омма Урномма Ребуса…». А в печатной машинке так и осталось начатое письмо, которое пришлось оборвать с получением капсулы с пометкой пустоты.
Уважаемая мама,
По решению суда к нам привезли человека – нарушителя по делу Площади Розового неба.
Может ли тут быть совпадение? На площади, где игорный дом дяди Эрца, обнаружился тот самый человек. Ты говорила, что он так и не вернулся к тебе, а он здесь – приезжай первым рейсом из Акка и увидишь сама.
Тот ли это человек? Эцес: я с ним пока что не разговаривал, но коллеги говорят, что акцент у него южный. Глаза серые, волосы седые, но лицо не старое – на вид тридцать пять – тридцать семь лет, выглядит уставшим, поэтому, наверное, моложе. Точного возраста не знаем – при нем поддельный личник с некорректной датой рождения. А ещё та самая серая кожаная куртка с дырой от пули в области груди. Он должен быть гораздо старше, но
И на этом письмо обрывалось. Лирна Сироса, согласно информации в уведомлении, после долгой мучительной болезни прошла через доброкончание – была умерщвлена всемирным милосердием сертифицированного хирурга Ш. Дирлиса. Она так и не узнала, что Дитр Парцес прибыл спросить у неё, как дела. Чем растворилась Лирна Сироса? Этого ему никогда не узнать. Одушевила ли она сына? Навряд ли – ведь она умерла в Акке, а он тут, в столице.
«А может, сходить назад на год или два – когда она ещё была жива? Когда этот мешок с горем был женат и не пил как проклятый? Когда не было тумана?» – думал Дитр, но вдруг понял, что тень, которая угрожающе заскреблась внутри, точно не позволит ему этого сделать. Тут тени было где развернуться, тут был хаос. В здоровой обстановке террорист действовать не любил.
«Впрочем, не больно-то и хотелось», – Дитр бросил взгляд на спящего с котом на голове врача. Лирна Сироса вырастила не нравственного урода, не всемирного вредителя, а всего лишь несчастного человека – скорее всего, тут её вины не было. У Рофомма Ребуса не было ни единого шанса стать счастливым. Хотя он явно пытался, понял Дитр, обнаружив в столе эскизные портреты обнажённой женщины. Листки с рисунками были подписаны неким Д. Таттцесом, очевидно, тем же, что подарил ему часы. «Надо будет похвалить ноги его жены, когда проснётся. Гралейцы такое любят». У Ребуса была красивая жена, даже чересчур – или Таттцес из симпатии к другу такой её изобразил.
Номер «Схрона» подробно описывал новый «закон о доброкончании», согласно которому врачи могли обрывать жизнь неизлечимо больных пациентов по просьбе последних. Дитр удивлённо приподнял бровь – время, к которому он привык, часто сотрясалось дискуссиями по поводу убийства милосердия, которое прощалось только военным и только в условиях чрезвычайного положения. Боясь произвола, государство запрещало такое даже полицейским под страхом расстрела. Но всякий раз, когда подобное случалось, полиция прикрывала своих – вспомнить хотя бы Ралда, застрелившего женщину, которую тень маньяка заставила проглотить битое стекло и обрекла на мучительную смерть.
Но и в этом времени принятие закона сопровождалось скандалами. Саму личность инициатора лобби, доктора Рофомма Ребуса, журналист определил как «скандальную». Ребус, по его словам, лишь искал способ заставить душескоп заработать в полную силу, превратить его из диагностического прибора в систему, с помощью которой можно оперировать душу. Для этого требовалось заключить со всемирным посмертием контракт наподобие тех, что заключали целители древнего государства ирмитов, ныне затерянного в песках и населённого демонами. На вопрос, нет ли у него опасений, что Конфедерация повторит путь ирмитов, Ребус ответил отрицательно, добавив, что ему по большей части плевать и свой выбор он уже сделал и принёс должную жертву («Прим. ред.: что бы это ни значило»). Отступление от контракта влекло за собой всемирные санкции, силу которых определяло совершённое нарушение, – то был первый закон, за исполнением которого не нужно было следить полиции и чиновникам.
– Натворил ты тут дел, доктор, – Дитр присел рядом с ним на диван и погладил спящего по плечу. Котёнок тут же проснулся и, зашипев, предостерегающе поднял лапу с выпущенными когтями. Зверюга мало чем отличалась от его коллег.
Место, наверное, тоже пронизано золотыми нитями времени – ведь как-то же работают сейсмологи и метеопредсказатели, не опираясь на человеческую суть. Дитр, рискуя опять подхватить головокружение и тошноту, раскинул текущее, нащупывая прошлое, и стал медленно смотреть.
Трое человек ползали по полу между разложенных бумаг и свитков – Ребус, Равила Лорца и какой-то худой мужчина в очках в форме врача Больничной дуги.
– Получается сущая чушь, если переводить дословно, – сказал мужчина в очках. – Укрепить… слияние… руки исцеляющей и мёртвого?
– Посмертия, – предположила Равила.
– Укрепить слияние руки исцеляющей и посмертия чистотой гласа отвечающего, вот что получилось. – Рука исцеляющая – это мы с вами, – проговорил Ребус, тряся спичками над ухом. Он выглядел ещё не так жалко, но уже превращался в нечто неопрятное и небритое. – Чистота гласа отвечающего – имеется в виду искренность и добрые намерения при заключении контракта со всемиром, если я не ошибаюсь.
– Как с ним говорить? Что ему отвечать? – третий человек снял очки. – Там миллионы голосов, я сегодня на операции…
– Что? – резко вскинулась Равила. – Что на операции, Шорл?
– Я чуть не сошёл с ума, клянусь, – молодой и страшно испуганный Шорл Дирлис принялся протирать очки шейным платком. – А может, и сошёл. «Кто ты?» – оно меня спрашивало, орало, шипело, пищало, плакало, рычало… а ещё дёргало за скальпель. Я, как идиот, стоял с трясущейся рукой, пока ассистент меня не окликнул. Я ничего не ответил. Мне страшно, коллеги.
Ребус поднял голову, словно хотел что-то съязвить, но вдруг передумал и лишь сказал:
– Дальше давай работать. Надо дальше.
Дитр отвёл взгляд назад, и