Читать интересную книгу О любви - Роман Казак-Барский

Накануне призыва Давид Аронович со своей семьей подал бумаги на выезд на постоянное место жительства в свою историческую родину Израиль. Однако вместо разрешения на выезд его срочно призвали в армию и отправили на Космодром, где определили в хозвзвод скотником. А чтобы служба не казалась медом, в его обязанности вменили содержать в образцовом порядке сортиры при так называемых охотничьих домиках для гостей.

Я предполагаю, что те, кто решал судьбу Иоанна Денисовича и Давида Ароновича, объединив их в одном хлеву, надеялись, что их антагонизм обломает идеологические рога и тому, и другому. К их великому разочарованию, рядовые Варфоломеев и Гутман не только поладили, но даже подружились. И, поскольку пользовались уважением у личного состава, хозвзвод считался одним из самых дисциплинированных подразделений не только в части, но и на Космодроме, так как в самоволку ходить было некуда, в пьяном виде в общественных местах за неимением оных не появлялись, стрельбы не учиняли в виду полного отсутствия оружия.

Я быстро набирал в весе и к лету вымахал в хорошего подростка. И выглядел вполне привлекательно.

В очередное свое посещение вверенного ему подразделения прапор Харченко, проснувшись к воскресному вечеру после всяческих злоупотреблений с Зинаидой, наконец, обнаружил меня. Он долго смотрел, не понимая, откуда взялась эта животина, вроде бы совсем бесполезная, а только потребляющая фураж.

"Дневальный! Ко мне!" - просипел прапор Харченко, обдавая меня зловонным духом перегоревшего у него в желудке спирта. Должен признаться, я не переношу до сих пор этого дурного запаха. Понятное дело, я задрал голову и отвернулся, хватая ноздрями свежий норд-ост.

Рядовой Варфоломеев представился по уставу, что де он и есть дневальный.

"Это что за уродина еще?" - пытаясь быть строгим, спросил прапор. "Это верблюд, товарищ прапорщик". - "Я и так вижу, что не жираф. Где взяли? Никак спиздили у населения?" - "Никак нет, товарищ прапорщик. Бабаева верблюдица от страха сбросила, когда рвануло изделие. Вот он его и бросил. А я подобрал. Теперь вот подрос". - "Ну и чем ты его собираешься кормить, Варфоломеев?" - "Да сколько он съест, товарищ прапорщик? А когда подрастет, будет хорошей тягловой силой. И ещё шерсть от него будет".

Прапорщик Харченко задумался. Доводы рядового Варфоломеева были вполне убедительными. К тому же он вспомнил теплые пушистые одеяла в госпитале, где ему вырезали аппендицит. И Зинаида просила купить ей в военторге на "десятке" пушистую шерстяную кофту. Мохеровую. Может, она тоже верблюжья? Хрен его знает...

"Ладно. Под твою личную ответственность. Но штоб не в ущерб молочно-мясному скоту. Сами изыскивайте резервы. На дополнительный фураж не надейтесь".

Прапорщик Харченко обошел вокруг меня, похлопал своей тяжелой ладонью по крупу. Ну, я, понятно, все время отворачивался, чтобы не дышать этой гадостью, что лезла из его дыхала.

"Ты посмотри, какие мы гордые! - просипел прапор, приняв мое нежелание с ним общаться за высокомерие. - Ишь ты, прямо, как Гутман. Кстати, где это жидяра запропастился?" - "Отдыхает после наряда, товарищ прапорщик". - "Я вижу, у него тут сплошной отдых, т-твою мать, - незлобливо, а так, для порядка, заметил прапорщик. - Ну и как же зовут твою вельблядь?" - "Это "он", товарищ прапорщик. А имени у него пока ещё нет". - "Ну вот и назовем его ... - задумался прапорщик. - Как ихнего премьера кличут?" - "А хрен его знает. Я ж на политзанятия не хожу", - уклонился от ответа Иоанн Денисович. - "Хитришь, Варфоломеев, а ведь со мной нечего хитрить. Я ж вам зла не делаю. И сквозь пальцы смотрю на все ваши шалости. Хоть давно обо всех вас трибунал плачет". - "Так мы ж тоже, товарищ прапорщик..." - "Чего тоже?" "Сквозь пальцы..." - "Вижу, Варфоломеев. Не пальцем деланный. Впрочем, я и сам забыл, кто там у них кто..." - "Где?" - "Ну в Израиле... Так, ну поскольку у нас худая память, дадим ему кликуху..., скажем, Исак. Не возражаешь?" - "Отчего же. Жеребец Миттераном может быть. Вот и верблюд пусть будет Исаком". - "Вот и хорошо. Принеси рассольчику, Варфоломеев, а то во рту, как в казарме перед подъемом. Не в службу, а в дружбу".

Вот так меня окрестили. Впрочем, имя мне даже очень понравилось. И с тех пор я стал Исаком.

Уже к концу мая белое громадное солнце повисло прямо над головой, а его испепеляющие лучи выжгли вокруг всю степь. Ящерицы и змеи, оттаявшие от зимней спячки, балдели на солнцепеке и резво гоняли всякую мелкую насекомую. Скорпионы гуляли свадьбы и были особо опасны для тех, кто им мешал. Овцы сжевывали вместе с высохшей травой трупики незадачливых скорпионьих молодых супругов, выполнивших свой долг, и не брезговали ещё живыми. Мне-то вся эта канитель была по барабану. Жара меня не мучает. Лежу себе спокойно, жую ароматный хлопковый жмых и мечтаю. Благодать.

Солдатики с самого раннего утра, разморенные жарой, слоняются по хозяйству в одних синих сатиновых трусах с карманом на жопе и зеленых выцветших панамах. Нехитрая работа, привычная для деревенских парней, собранных согласно какой-то неведомой инструкции из северных и сибирских областей, не особо утруждает. Как только солнце поднимается, жизнь в хозяйстве замирает. Все заполняет тень. Привычные к этому душному климату аборигены начинают свою "сиесту" не позже одиннадцати. Даже скарабеи прекращают свой сизифов труд - перекатывание говенных шаров вдвое больших их самих к норам.

"Какой мудак придумал строить тут Космодром?" - ворчал младший сержант Псюхин. - "Бог терпел и нам велел, - замечает Иоанн Денисович. - "Да пошел ты со своим Богом...", - огрызается Псюхин. - "Не богохульствуй. Грех это", - опять же воспитывает командира Иоанн Денисович. - "Варфоломеев, будешь возникать - накажу. Тут тебе не храм, а армия. Запрягай Миттерана, поедем по воду. Вон хлопцы все уже выплескали. А ещё обед варить нужно, заканчивал лениво спор Руслан Георгиевич. - Давид, поедешь с нами. Черпаком поработаешь. А то тут некоторые стали намекать, что разводим дедовщину". В общем, это была, конечно, не работа, а скорее купание, и брал Псюхин с собой Давида скорее по причине старых приятельских отношений и чувства землячества, так как оба были из Одессы, а не потому, что решил показать салагам свою высокую справедливость командира. Ни для кого не было секретом их приятельство и совместные самоволки на "двойку" в общежития связисток и гостинки представительниц промышленности.

Должен заметить, что Миттеран каждый раз, как его запрягали в водовозку, ворчал, что он-де потомок породистых верховых лошадей, можно сказать, голубых кровей, вместо того, чтобы ходить под седлом, вынужден, как какая-то беспородная дворняга, телепаться в оглоблях. На что Маргарет замечала, что эти ребята и не таких аристократов обламывали. Своих постреляли, ну а с такими, как он, и вовсе церемониться не станут. Пустят на колбасу - и точка. На что Миттеран обзывал её старой кошелкой и шлюхой. - "Сам блядун", - обиженно возражала Маргарет и отворачивалась к яслям, помахивая кисточкой на кончике хвоста.

В словах обоих была доля правды. Старая Маргарет втайне надеялась, что, застоявшись, жеребец покроет её, и она хоть в последний раз в жизни ощутит в себе настоящего самца и взорвется оргазмом. Но этот хулиган и охальник нашел себе другую забаву и не обращал на неё никакого внимания. Вот тогда-то она и снизошла к ласкам сержанта Аслана Курбанбердыева. К тому же он всегда приносил ей кусок хлеба с солью и кусок сахару, а вот любовница Миттерана - никогда ничего ему не приносила.

"Тем более, - замечал Миттеран, - ты - потаскуха, а я это делаю из любви к жизни. У тебя же нет рук, как у нее. И она хорошо ими пользуется. А как она кричит и трепыхается в экстазе! При этом я извергаюсь, как вулкан. Так что молчи, дубина". - "Извращенец!" - отвечала Маргарет. - "От такой слышу. Я не виноват, что Аслан только и может, что пощекотать тебя своим прыщиком".

Оскорбленная в своих чувствах и отвергнутая Маргарет опускала морду в ясли и хрумкала овсом.

А все началось с шалости Миттерана.

Как-то ранним утром, в субботу, когда было ещё не так жарко, Миттеран привез воду и стоял у кухни в ожидании, когда повар рядовой Гасанов и его напарник рядовой Шубодеров, числящийся рабочим по кухне по причине своей полной безграмотности, вычерпают воду в бачки. Миттеран в это утро проснулся на рассвете, разбуженный грохотом вздымающейся ракеты со сменным экипажем орбитальной станции. Настроение у него было приподнятое, как у всякого причастного к этому выдающемуся действу цивилизации. Накануне прапор Харченко приехал в хозяйство с Зинаидой. Его пыльный газик, уткнувшись носом в стенку канцелярии, стоял с откинутым дверцами, как расхристанный пьяный солдат. После обильных вечерних возлияний под шашлык прапор храпел в комнате отдыха при канцелярии, если этот чулан со старой деревянной кроватью, которую Харченко выменял на "десятке" в гостинице за пудового сома, можно было назвать комнатой. Зинаида же, озабоченная совершенно иными страстями, заспанная и неудовлетворенная в который раз, вышла поутру до ветра. Чтобы едкий тяжелый дух отхожего места поскорее выветрился, она неспеша направилась к кухне, где на врытом столбике голубело алюминиевое полуведро умывальника с примитивным подвижным клапаном. Умывшись и ополоснув рот, она отряхнула с рук капли воды и вытерлась полотенцем. Миттеран, завидев Зинаиду, как натуральный эксгибиционист, вывалил свой розово-черный шланг чуть ли не до земли и косил игриво своим каштановым глазом. Зинаида же не то чтобы не видела так близко лошадей, но не представляла, что жеребцы имеют такой совершенно потрясающий детородный орган.