Читать интересную книгу Кундалини. Эволюционная энергия в человеке. - Гопи Кришна

Этот метод стоит посредине между свободными ассоциациями Фрейда, когда человек свободно переходит от одного образа (слова, мысли) к другому, не имея представления о цели, и традиционной духовной дисциплиной с ее жесткой фиксацией на определенном предмете. Активное воображение дает волю более личным психоло­гическим фантазиям. (Хотя лотос — не личный образ. На нем может фокусироваться любой адепт, независимо от своей психической структуры. Это не «его» лотос, а «тот» лотос.) Активное воображе­ние имеет дело с отношением «эго» к ментальным образам и личны­ми реакциями на эти образы. Эмоциональная вовлеченность и спон­танная реакция на эти образы не менее важны, чем характер самих образов. Если о качестве свободных ассоциаций можно судить по отсутствию их подавления (или, по крайней мере, минимальному подавлению), а о качестве дисциплинированной медитации — по не­нарушимой фиксации и отсутствию отвлечения, то качество актив­ного воображения может быть оценено по эмоциональной напря­женности. Напряженность же определяется противостоянием «эго» и сознания в различных фигурах, образах и намерениях бессозна­тельной психики. Этот метод называется активным воображением, поскольку здесь «эго» не только подавляет все то, что «не имеет от­ношения» (как при духовных упражнениях), но и является актив­ным участником драмы или диалога, где задаются вопросы, прояв­ляются эмоции, происходит поиск решений.

Более того, цель активного воображения часто бывает экстравертной. Этим я хочу сказать, что при такой медитации человек ищет совета у внутренних образов для решения практических лич­ных проблем, тогда как духовные дисциплины направлены на то, чтобы преодолеть (макушка головы) тот мир, в котором возникают эти личные проблемы и в котором их окончательное решение невоз­можно. При активном воображении ответ не может сводиться к «дол­жен ли я сделать то или это?»; скорее нужно думать о том, какое от­ношение является правильным, на какой комплекс следует обра­тить внимание. Духовная же дисциплина направлена на выходящее за рамки отношений и комплексов достижение божественного.

Автор стремится «достичь трансцендентального состояния чис­того познания», и путь к этому — медитация. Эта цель являет собой разительный контраст с задачей психоанализа. Поскольку цели разнятся, методы достижения этих целей также выполняют различные задачи. Таким образом, метод свободных ассоциаций и ме­тод активного воображения не могут быть средством достижения освобождения или обретения просветления в традиционном смысле. Иногда в глубинной психологии об этих различиях забывают, пола­гая, что от метода можно ожидать большего, чем то, что является его непосредственной целью. Кроме того, метод свободных ассоциа­ций также направлен на исцеляющее раскрытие причины травмы — на «чистое познание», способное избавить пациента от невроза. Но методы психологии не ведут к достижению тех целей, которые ставит Йога. Кроме того, активное воображение — это не метод «чистого познания». Попытка заглянуть, подобно пророку, преодо­левающему пространство и время, в завтрашний день — не более чем ошибка. Ценность и подлинность активного воображения не определяется ни синхронностью событий, ни сверхъестественными прорывами. Поэтому активное воображение — техника саморегуля­ции и циркуляции. Ее цель — установление психологического кон­такта с доминирующими архетипами.

Традиционная цель мудрецов стоит в отдалении от патопсихо-логических и парапсихологических феноменов. Наш автор говорит об этом прямо. Фантомы, странные вспышки и звуки не способны отвлечь его от главной цели. Ни содержание непостижимых виде­ний, ни телепатические инсайты, ни «удивительные свойства тела и ума» не могут удовлетворить его. Он устремлен к истоку как естест­венных, так и сверхъестественных явлений, чтобы познавать по­средством знания, которое знает его (чистое познание), а не стано­виться медиумом этого знания, обладающим оккультным даром и случайным доступом к знанию. Чтобы служить этому знанию, он должен познать его, а не стать его жертвой. Вот почему в этой книге автор останавливается на теоретической структуре своего опыта. Знание происходящего не менее важно, чем сами происходящие со­бытия. С этой точки зрения источник явлений нельзя определить лишь как «бессознательное», поскольку мы не сознаем их истинное происхождение. Психологические определения ничего для него не определяют — ведь слово «бессознательное» признает несостояте­льность когнитивного влечения. Автор не намерен останавливаться на вторичных явлениях духа (оккультных способностях, особых ощущениях, спорадических озарениях и т.п.), тем более не намерен он принимать вторичные определения за первопричину. С его точки зрения несостоятельность наших западных объяснений (в свете пато- и парапсихологии) идет рука об руку с низшим видом опыта. В свете такого опыта и объяснений Кундалини будет казаться потре­воженной, но застрявшей на месте; начавшей поднятие, но не за­вершившей его. С его, традиционной, точки зрения, из чистого по­знания и завершенного поднятия Кундалини проистекают как адек­ватный опыт, так и адекватное объяснение.

Все сказанное выше должно напомнить нам об огромном значе­нии концепций и теории о движении психологического сознания. Психика нуждается в психологии — это дает ей пространство для движения. Тщательное, но интуитивное обдумывание необходимо для поддержки и подходящего обрамления ее приключений. Психи­ка и психология слишком точно отражают друг друга, чтобы ради­кальное развитие одной не сопровождалось соответствующим столь же радикальным теоретическим обоснованием другой. Если же вто­рая не успевает за первой, мы называем психические события «чуждыми» и отводим им место в пато- или парапсихологии. Более того, радикальные теории (подобные Кундалини-Йоге), мы называ­ем «мистическими спекуляциями» лишь потому, что наша скудная психическая жизнь была не в состоянии обеспечить существующие психологические теории необходимыми эмпирическими данными.

Снова и снова мы будем встречать отрывки в тексте, где дела­ется ударение на огромной физической цене, заплаченной за этот опыт. Мы должны быть признательны автору за то, что он не утаил этот факт — трансформация личности требует огромных затрат сил. Сознание поглощает сотни калорий в день, и интенсивные за­нятия интровертной дисциплиной требуют не меньших энергетиче­ских затрат, чем напряженная экстравертная умственная деятель­ность. Успехи в работе зависят от тела. Невзирая на семнадцати­летнюю практику, автор страдал дезориентацией сознания, и мы не можем свести это к неврастении или невротической ипохондрии. Таким образом, степень физической цены, подлинности органиче­ских событий оказывается неожиданной. Автор поступил как совре­менный человек, воссоединив дух с телом, не отождествляя дух с душой или умом в ущерб телу. Внимание, в дальнейшем уделяемое телу, — не что иное, как современный пример воплощения духа.

С аналитической точки зрения определенное любопытство вы­зывает констелляция семьи автора, имеющая отношение к архетипическому прорыву. Прежде всего, изначально наблюдались духов­ные амбиции. Его отец проложил путь в этом направлении, и жела­ние нашего автора доказать матери, на что он способен, становится доминирующей темой. Он — единственный сын — преемник психо­логической ноши обоих родителей.

Его воспоминания детства выносят на поверхность два факта, относящихся к его собственному «персональному мифу». Первый — это угроза смерти и чудесное спасение. Мотив ребенка-которому- угрожает-опасность — часть мифологемы героя-спасителя. Это — признак избранности: герой в детстве встречается с силами тьмы и находит избавление благодаря сверхъестественному вмешатель­ству. Боги отмечают еще в детстве тех, кому предназначено нести огонь сознания дальше. Чудо сознания вначале непрочно и легко может быть потушено. Моисей, Христос, Дионис, Геракл — все это примеры ребенка- которому-угрожает-опасность.

Еще в детстве он, как и Будда (только в гораздо более зрелом возрасте), задавал себе глобальные вопросы. Описание детства Юн­га в его автобиографической книге «Воспоминания, сновидения, раз­мышления» повторяет тот же мотив внезапного осознания. Этот же вопрос, лежащий в основе любой философии, и произвел некогда такое потрясающее воздействие на Декарта — хотя опять-таки в более зрелом возрасте.

Детский сон Гопи Кришны может быть сведен, грубо говоря, к «исполнению желаний». В этом сне перед ним открывается мир, «совершенно не похожий на то убогое и шумное место, где я тогда жил». И все же, как мало говорит нам подобная интерпретация! Бе­зусловно, это — компенсаторное исполнение желаний, но здесь он выходит за рамки личного. Это архетипическая компенсация — до­вершение картины земной действительности столь же мощной кар­тиной неземной действительности. Да, это — исполнение желаний, но не на мирском языке, а на языке «weltanschauung». Это то же, что и у Юнга: «Посмотри! Ты не то, чем себя считаешь. Ты не то, чем сделала тебя окружающая среда. Действительность — гораздо больше, чем-то, что определяется социальными условиями и чем-то, что мы видим снаружи. У тебя есть и другая личность, отличная от той, которую ты считаешь «собой». (Я вновь отсылаю читателя к «личности номер один и личности номер два» из автобиографиче­ской книги Юнга «Воспоминания, сновидения, размышления».)