Читать интересную книгу Возвращение к любви - Георге Георгиу

— Как я понимаю, моего дражайшего крестника нет дома? — сурово произнес Мога, и его глаза против воли уставились на Кристину. Она уже успела накинуть пальтишко на плечи и отошла в сторонку, пропуская его к двери.

— Прошу, прошу вас в хату! Осторожно, не заденьте головой притолоку…

Ох, как не нравились Моге эти низкие двери! Чтобы войти в дом, ему приходилось сгибаться почти вдвое. Вот и сейчас… Он заколебался, но Кристина настаивала.

— Просим! — одной рукой она старалась стянуть пальтишко на груди, но ей никак не удавалось прикрыть свою наготу, а другой рукой придерживала дверь.

— Что это за «просим»?! — ворчливо сказал Мога. — Сперва оденься, как положено, а тогда приглашай в хату! — И стал просовываться в дверь.

Комната была большая, чистая, на окнах — тюлевые занавески, посреди комнаты — стол с четырьмя стульями вокруг. На восточной стене шерстяной ковер ручной работы — на зеленой поляне крупные красные и желтые лилии… Это был свадебный подарок Моги, ковер, сотканный руками его матери… Теперь Моге показалось, что цветы как-то увяли, словно задохнулись.

Следом вошла Кристина, одетая в то же самое пальтишко с черным бархатным воротником, — видно, под руками не оказалось ни платья, ни халатика. Она придерживала полы пальто, чтобы не распахнулись, и несла кувшин вина. Поставив на стол, она примостилась на краешке стула напротив Моги.

— Что за напасть свалилась на вашу голову? — спросил Мога, припомнив недавние слова Кристины.

— С недавних пор Костика ночует где-то в селе…

Кристина поспешила наполнить стакан. Мога молча отпил глоток. Вино было доброе, отдавало клубникой… И было то вино чуть-чуть горьковато, как воспоминание о чем-то, утраченном навсегда…

— Еще стаканчик?

Голос Кристины показался ему чужим и странным. Он бросил на нее короткий взгляд и лишь сейчас увидел ее старенькое, вышедшее из моды пальтишко, которое придавало ей такой жалкий вид и возвращало ее в то время, когда вся Стэнкуца ходила в такой одежде. Словно ничего не изменилось с той поры, словно весь его труд был напрасным…

— Послушай, Кристина! Неужели до того дошло, что ты носишь рваные тряпки Костики? Ладно, Костика беспутный человек… Но ты-то, ты!!

— Крестный! — Кристина была уже не рада, что пожаловалась ему. Она ждала поддержки, а он ее корит…

— Ты помалкивай и слушай! Теперь мой черед! Я дал Костике хорошее место, вы просили меня быть крестным — я согласился, колхоз помог вам построить дом… Где же благодарность? Не мне — колхозу! Ведь он сделал нас всех людьми! На колхозные деньги учился в институте твой Костика… Колхоз тебя одел в шелковую рубашку.

На глаза Кристины навернулись слезы, она выскочила из комнаты, чтобы не разрыдаться.

Дом застыл в глубокой тишине. Мога продолжал угрюмо смотреть на стул, на котором сидела Кристина. Он еще видел ее, сжавшуюся в комочек, как для защиты скрестившую руки на груди.

В доме тихо, тепло, чисто, вещи на своих местах — во всем чувствовалась заботливая рука хозяйки, и это создавало атмосферу домашнего уюта. В комнате стоял слабый аромат клубники. И на все его дневные и вечерние волнения словно спустился тихий вечер, и он уже видел себя не в доме Кристины, а в пахучем винограднике, лунной ночью, прекрасной, как молодая невеста…

Вошла Кристина, и Мога поднял глаза…

— Крестный… — Кристина была в зеленом платье с серебряными нитями, точно явилась из снегопада. Оделась, как на праздник, но глаза были заплаканными.

Мога молча глядел на нее из-под насупленных бровей.

— Я знала, что вы когда-нибудь придете… — произнесла Кристина и тихо вздохнула. — Говорила же я Костике: крестный долго терпеть не будет…

— Как он относится ко мне — его дело. Но его отношения к колхозу я не прощу. Он получит то, что заслужил, — сурово сказал Мога.

— Вы сильный, а он слабый человек, — Кристина стала вдруг невольно просить снисхождения к мужу.

— Слабый, говоришь?.. Но у Костики есть ты. В то время как у меня…

— Вам бы только захотеть… — разрумянилась Кристина. — Вы знаете Тинку Урсаке — такая высокая, красивая, ладная, умная женщина. Знаете, еще в прошлом году она прогнала своего мужа, этого пьяницу Тоадера. — Она сделала паузу. Мысли унесли ее к мужу: с недавнего времени его тянет к этой Тинке. — Так вот Тинка…

— К ней, значит, зачастил Костика!

Кристина испуганно вздрогнула: Мога угадал ее мысли. И она ответила, улыбаясь через силу:

— Осенью, на уборке винограда, Тинка сказала мне: «Я пошла бы за Максима Дмитриевича с закрытыми глазами, даже так, без венчания…»

— Лучше бы она открыла свои глаза! — резко ответил Мога.

— Ну вот, вы всегда такой! — покачала головой Кристина. — Вы видите все, что творится в селе, но не видите того, что под боком!

Мога почувствовал, что гнев снова подымается в нем, и заторопился уйти. Кристина проводила его до веранды. Мога кивнул ей на прощание и вышел. Лишь тут, освеженный холодным ветром, почувствовал он облегчение. Так порой бывало с ним, когда он покидал правление после трудного заседания, где решалась судьба какого-нибудь человека.

Шоссе снова было залито ярким светом, и на его обочине тихо стояла «Волга», белая, как и тот снег, что укрывал село. Пес Костики лаял где-то вдали. В сотне шагов от машины маячил мужчина.

— Кто это? — спросил Мога у Горе.

— Савва Ходиниту, бульдозерист. Он, видно, заложил за галстук. Его жена в больнице, вот-вот должна родить. А он места себе не находит, — ответил Горе. Он давно сидел за рулем, ожидая приказаний.

— Он и без повода места себе не находит, — сказал Мога. — Поехали…

Услышав рокот мотора, Савва Ходиниту кинулся к машине и поднял обе руки: дескать, стойте!..

Чтоб не наехать на него, Горе вынужден был притормозить. Он открыл дверцу, выскочил из машины и схватил Савву за воротник.

— Оставь его, Горе! — крикнул Мога, видя, что шофер готов столкнуть того в канаву.

Все же Горе пнул его в бок и лишь тогда, успокоенный, вернулся к машине.

— Только тебе жизнь улыбнется, тут как раз под колеса лезет какой-нибудь дурак, — проворчал Горе. — Но я еще ему покажу кузькину мать!

«Какая сегодня долгая и тяжелая дорога!..» — подумал Мога. Ему хотелось поскорей добраться домой, никого больше не видеть и не слышать, сбросить с себя эту тяжелую одежду, зажечь плиту, поставить чайник…

И тут же ему в голову пришла старая, как жизнь, мелодия:

«Старость — тяжкая одежда…»

Сколько женских лиц промелькнуло сегодня перед ним! У каждой свои радости и печали, а он все один да один…

8

Уже светало. В комнате стало прохладно, окна покрылись серебристым налетом инея. Михаил сбросил с себя одеяло, но продолжал еще лежать, думая о Вале. Выдалась ли ей сегодня ночью хоть минутка отдыха? Вечером она забежала домой предупредить его, то может на всю ночь задержаться в больнице. «Ты не сердись, но я не могу оставить ее на попечении одних лишь медсестер!..» Жена Саввы Ходиниту должна была родить. Роды могли быть трудными, и Валя вторую ночь дежурила у ее постели.

Утренняя свежесть заставила наконец его вскочить с постели. Полураздетый, он вышел в коридор, где стоял телефон, и попросил соединить его с больницей. «Хорошо, но надо и честь знать!.. Сколько Валя может выдержать?.. Я возьму Могу за горло и заставлю добыть еще одного врача…» — думал Михаил в то время, как длинные, пронзительные, как сигнал тревоги, звонки долетели с того конца провода.

Неужели в больнице что-то случилось и некому подойти к телефону?

Михаил наспех умылся, вынул из гардероба теплую фланелевую рубашку, оделся, напялил на голову шляпу, обмотал шею шерстяным шарфом и на ходу натянул на себя пальто. Он должен был поехать в Лунгу, в соседний район, но до этого хотел увидеть Валю.

Его семья была — он и Валя, Валя и он. Их дочка умерла от воспаления легких четырех месяцев от роду. Именно тогда положили в больницу в тяжелейшем состоянии мастера Жувалэ.

Валя металась между больницей и больной дочерью, боролась за обе жизни. В одном месте победила, в другом понесла утрату.

Когда Жувалэ вышел из больницы, он первым долгом пришел к ней домой. «Проклятущая эта жизнь… — горестно сказал он Михаилу, — Зачем должен был выжить я, старый, одинокий человек, а чистая, как росинка, девочка — умереть?»

Был и у него когда-то свой дом, жена, дети. Все было, а остался один-одинешенек. Это случилось летом сорок пятого года. Он уехал на жатву, а жена осталась дома печь хлеб и готовить обед… Сыну было тогда пять годиков, дочке — семь. Мальчик нашел в глубине двора в сорняках гранату и побежал домой показать ее матери. Граната взорвалась в его руке, когда он вошел в дом. Погибли все трое. От разрушенной горячей печи загорелся и дом… С той поры Жувалэ жил один… Попробовал жениться, да баба оказалась вздорной, и Жувалэ ушел от нее. Он работал в строительной бригаде, а в свободное время нанимался то ставить крышу, то тесать столбы для веранды, то делать ворота… Он и Лянке смастерил ворота неописуемой красоты в благодарность за то, что Валя вернула его к жизни.