— Синьор? — раздался в полумраке конюшни голос.
Уоллингфорд уткнулся лбом в шею коня и глубоко вдохнул.
— Не утруждайтесь, мисс Харвуд. Я знаю, кто вы.
— О дьявол, — произнесла Абигайль уже менее сладко. — В таком случае, зачем вы сюда пришли?
Герцог еще раз вздохнул, а потом выпрямился и обернулся.
Она стояла в окружении роящихся в воздухе пылинок. Ее голова была покрыта тонкой шерстяной шалью, карие глаза смотрели на него вопросительно, а их внешние уголки слегка приподнимались, как у старшей сестры. Хотя одно небольшое отличие имелось. Уоллингфорд всегда сравнивал глаза леди Морли с кошачьими, в то время как мисс Абигайль казалась ему эльфом — грациозным, озорным и очень обворожительным. Она сняла с головы шаль, и ее волосы заблестели в тусклом свете фонаря, напомнив своим оттенком глянцевую скорлупу спелого каштана.
— Ваша светлость?
Уоллингфорд выпрямился и произнес высокомерно:
— Я пришел сюда, чтобы указать на крайнюю неуместность назначения встречи с незнакомцем в конюшне. Сожалею, что ваша сестра этого не сделала.
— Но вы не незнакомец, — с улыбкой сказала Абигайль. — Мы целый час беседовали за ужином.
— Даже не пытайтесь состязаться со мной в остроумии, юная леди.
— О! — Абигайль поежилась. — Скажите это еще раз, прошу вас.
— Я сказал, даже не… — Герцог осекся и сложил руки на груди. — Послушайте, что вы все-таки здесь делаете? Вам, как и мне, прекрасно известны правила.
— О да, правила мне известны. Но ведь они для того и созданы, чтобы их нарушать. — На губах Абигайль все еще играла очаровательная улыбка, освещающая все вокруг.
«Чтобы их нарушать…»
Плоть Уоллингфорда внезапно восстала, движимая неожиданно пробудившимися инстинктами.
— Святые небеса, — с трудом вымолвил он, — вы же не хотите сказать…
Абигайль рассмеялась и протестующе подняла руку.
— О нет! Все не так, как вы думаете. Я понимаю, что предвкушение играет в амурных делах не последнюю роль.
— Предвкушение, — ошеломленно повторил Уоллингфорд.
— Да, предвкушение. Я знаю, что в любви вы настоящий эксперт, но сегодня нам лучше ограничиться всего лишь поцелуем. Вы со мной согласны?
— Поцелуем?
Абигайль вновь рассмеялась.
— Вы ведете себя прямо как конюх, с которым я встретилась перед ужином. Точно таким же тоном, как вы, он произнес: «Un bacio».
Уоллингфорд ошеломленно сделал шаг назад.
— Конюх?
— О да. Он был немало удивлен, как мне показалось. Но быстро пришел в себя…
— Представляю.
— …и очень мило выполнил мою просьбу. Это ваш конь? Ты чудесное животное, да, мой дорогой? — Абигайль прошла мимо графа и взяла морду Люцифера в ладони. — Да, мой милый, ты действительно восхитителен. Замечательный породистый конь.
Обрадованный Люцифер тихонько заржал.
Уоллингфорд покачал головой:
— Послушайте, мисс Харвуд. Вы хотите сказать, что целовались с конюхом? Здесь?
— Да, а еще мы обнимались. И кстати сказать, поцелуй итальянца был намного приятнее, чем у конюха нашей конюшни.
— У конюха вашей конюшни? — Уоллингфорду показалось, что пол закачался и начал проваливаться у него под ногами. Ему даже пришлось ухватиться за деревянное ограждение стойла Люцифера, чтобы не потерять равновесие.
— Да, его зовут Патрик. — Абигайль повернулась к герцогу: — Он брат одной из служанок моей сестры. О! Ха-ха-ха! Я знаю, что вы подумали. Нет, нет, уверяю вас, я не целуюсь с кем попало и где попало. — Абигайль принялась гладить голову Люцифера, и Уоллингфорд готов был поклясться, что конь ему подмигнул.
— Прошу прощения, мисс Харвуд, что пришел к подобному неуместному умозаключению.
— О, какой вы грозный! Вы всегда так вскидываете брови? Как там у Шекспира? «Пускай над ними нависают брови, как выщербленный бурями утес над основанием своим, что гложет свирепый и нещадный океан» [3].
— Вы совсем с ума сошли?
— Нет, совсем немного, поверьте. Я уже сказала, что, как правило, не целуюсь с конюхами. А если подобное вдруг случилось, то это всего лишь часть эксперимента.
— Да вы действительно сошли с ума!
— Вам легко говорить. Уверена, у вас отбоя нет от молочниц и служанок всех возрастов с тех самых пор, как вам сменили панталоны на брюки.
Уоллингфорд вознамерился возразить, но не нашел слов.
— Вот видите? В то время как я, благовоспитанная молодая леди, которая всего месяц назад отпраздновала свой двадцать третий день рождения…
— Двадцать третий!
— Да. — Абигайль вздохнула. — Понимаю, что выгляжу смешно. И тем не менее я стою здесь с вами и пребываю в совершенном отчаянии. Ведь я вознамерилась подыскать себе любовника до конца этого года.
— Любовника? А почему не мужа?
— О, я не собираюсь выходить замуж. Ну, если только дядя не принудит выйти замуж за какого-нибудь отвратительного богача, подвесив Александру над ямой с гадюками, чтобы вырвать у меня согласие…
— Над ямой с гадюками?
— Ну или с кобрами. Они тоже весьма ядовиты. Или с какими-то другими гадами. Знаете, я где-то прочитала, что шесть из десяти самых ядовитых змей в мире обнаружены в Австралии. Остается лишь удивляться, почему люди вообще соглашаются там жить. Хотя, думаю, у них просто нет выбора.
Абигайль замолчала, и Уоллингфорд откашлялся.
— Но вы все же хотите избежать подобного развития событий и собираетесь вести жизнь, полную бесчестья, и сознательно грешить перед Богом и людьми.
— Нет, ты только послушай! — Абигайль почесала Люцифера за ушами, а потом грустно улыбнулась. — Скажите, ваша светлость, сколько лет вам было, когда вы впервые переспали с молочницей?
Пятнадцать. Это слово едва не сорвалось с губ захваченного врасплох Уоллингфорда, но он все же успел сдержаться. Да, ему было пятнадцать лет. Он проводил лето в родовом поместье на севере, в то время как мать поправляла здоровье на побережье, а отец испускал последний вздох в старинной спальне Уоллингфордов, подорвав здоровье чрезмерными возлияниями и падением с лошади, нанесшим решающий удар по его многострадальной печени. Да, Уоллингфорду было всего пятнадцать лет, и он чувствовал себя очень одиноким. Сестра вышла замуж, а брата отправили к тетке. Предоставленный себе, он целыми днями бродил по поместью под грузом готового свалиться на него титула, одинокий и возбужденный, каким может быть лишь подросток. Молодая работница с фермы — да, именно она, черт бы побрал проклятую проницательность мисс Харвуд! — без труда завоевала его внимание.
И кстати сказать, тогда Уоллингфорд совершенно не чувствовал себя согрешившим. Все это пришло позже.