Когда с индейкой почти покончили, Черный Том, очень импозантный в белом жилете и высоком воротничке, разлил по бокалам шампанское. Осторожно держа толстыми пальцами хрупкую ножку бокала, капитан Форрестер оглядел сидевших за столом, посмотрел на миссис Форрестер и провозгласил:
— За счастливые дни!
Он неизменно предлагал этот тост, когда за столом у Форрестеров собирались гости, никогда не забывал о нем и пропуская рюмочку виски со старыми друзьями. Тому, кто хоть раз слышал от него этот возглас, при следующей встрече не терпелось услышать его снова. Ни в чьих устах эти слова не звучали так проникновенно, так галантно. Казалось, наступал торжественный момент, будто при вас стучались в дверь к Судьбе, в дверь, за которой скрыты разные дни — и счастливые, и горестные. Нил, осушая свой бокал, ощутил сладкую дрожь и с удивлением подумал, почему этот краткий тост, всего три слова, произнесенные степенным грузным человеком, вдруг заставляет почувствовать, что жизнь полна неожиданностей, а будущее — непроницаемо и загадочно.
Миссис Огден повернулась к хозяину дома с самой томной из своих улыбок:
— Мистер Форрестер, будьте добры, пожалуйста, расскажите Констанс, как вы впервые увидели эти прелестные места. Тогда ведь тут еще жили индейцы, правда?
Капитан, будто спрашивая согласия, посмотрел на другой конец стола, где между двумя канделябрами сидела миссис Форрестер. Она с улыбкой кивнула, и серьги, висевшие вдоль ее бледных щек, качнулись. В этот вечер она надела свои бриллианты и черное бархатное платье. Капитан придерживался старомодного взгляда на драгоценности. По его мнению, их специально для того и придумали, чтобы муж имел возможность выразить признательность своей жене, не прибегая к пустым, ничего не значащим словам. Драгоценности должны быть дорогими, они призваны свидетельствовать, что муж в состоянии приобрести их, а жена достойна того, чтобы их носить.
Заручившись одобрением миссис Форрестер, капитан начал свой рассказ, коротко описав, как юношей после участия в Гражданской войне, оказался на Западе и пошел служить в компанию по перевозке грузов, которая доставляла товары через прерии из Небраски в Вишневый ручей, как тогда назывался Денвер. Очутившись в безбрежном зеленом океане, раскинувшемся вширь без малого на шестьсот миль, люди теряли счет дням, неделям, даже месяцам. Один день походил на другой, и все они были великолепны — превосходная охота, множество антилоп и бизонов, бескрайнее синее небо, просторы, волнующаяся под ветром трава, вытянутые, заросшие желтыми цветами речные лагуны, где останавливались на водопой во время своих ежегодных миграций бизоны, тут они пили, купались, валялись на берегу.
— Для молодого парня лучше жизни не придумаешь, — заключил капитан.
Однажды, когда ему пришлось свернуть с пути из-за размытой дороги, он направил лошадь на юг, решил разведать, что там, и наткнулся на поселение индейцев — оно располагалось неподалеку от реки Суит-Уотер, как раз на том самом холме, где теперь его владения. Это место его приворожило, и он решил, что когда-нибудь построит там дом. Срубив молодую иву, он сделал столбик и воткнул его в землю, чтобы отметить участок, где ему хотелось обосноваться. Он уехал и не возвращался в эти места много лет — был занят прокладкой через прерии первой железной дороги.
— В ту пору на мне лежала забота о больных, приходилось думать, как им помочь, как обеспечить, — пояснил капитан, — но все те годы не было дня, чтобы я не вспоминал Суит-Уотер и этот холм. Когда я в первый раз попал сюда еще молодым, я сразу представил, где вырою колодец, где разобью сад, где посажу рощу, — уже тогда я задумал выстроить здесь дом, куда могли бы приезжать мои друзья, а хозяйка в нем должна была быть такая, как миссис Форрестер, чтобы им хотелось ездить сюда почаще. И я не уставал повторять, что когда-нибудь мои замыслы сбудутся.
Эту часть своей истории капитан рассказывал не то чтобы смущенно, но сдержанно, медленно подбирая слова, при этом он машинально сжимал сильными пальцами орех за орехом и на столе возле его тарелки росла горка ядрышек. Его друзьям было понятно, что он говорит о своей первой женитьбе, когда ему приходилось содержать вечно всем недовольную больную жену, заставлявшую его работать без передышки.
— И вот, когда мне стало совсем невмоготу, — продолжал капитан, — я вернулся сюда и выкупил этот участок у железнодорожной компании. Они признали мою заявку. Я разыскал свою метку. Ива пустила корни и превратилась в дерево, я посадил еще три деревца, отметил ими углы будущего дома, а через двенадцать лет, вскоре после нашей женитьбы, мы приехали сюда с миссис Форрестер и построили его.
Продолжая свой рассказ, капитан время от времени замолкал, чтобы отдышаться, но внимание слушателей не ослабевало. Безыскусность его воспоминаний, что-то в самой манере изложения придавали рассказу капитана ту же значительность, какой веет от надписей, высеченных на камне.
Миссис Форрестер кивнула мужу со своего конца стола.
— А теперь познакомь нас со своей жизненной философией, сейчас это как раз к месту, — и она лукаво рассмеялась.
Капитан кашлянул и, видимо, смутился.
— Сегодня я думал обойтись без этих рассуждений, кое-кто из наших гостей уже их слышал.
— Нет, нет! Без этого твоя история останется незавершенной. А если кто и слышал, послушает еще. Продолжай!
— Ну что ж, философия моя такова: если вы ежедневно и ежечасно о чем-то мечтаете, к чему-то стремитесь, вы этого добьетесь. Не так, так иначе. Ну, конечно, если вы не из тех несчастных, кому всегда не везет. Такие есть. Я много бывал и в шахтах, и в лагерях у старателей и знаю, что говорю. — Он помолчал, как будто не желал углубляться в эту грустную тему, но не мог обойти ее. — И если вы, Констанс и Нил, не относитесь к числу таких неудачников, значит, и вы добьетесь всего, о чем мечтаете.
— И скажи почему! Это как раз самое главное, — напомнила миссис Форрестер.
— Потому, — капитан оторвался от своих размышлений, — потому, что если мечтать — я имею в виду мечтать по-настоящему, — то мечты сами по себе становятся как бы реальностью. Да весь наш великий Запад вырос из таких мечтаний, из мечтаний фермеров, изыскателей, строителей. Железные дороги, пролегшие через горы, виделись нам всем так же ясно, как мне — мой дом в Суит-Уотере. Будущим поколениям все, что нами достигнуто, покажется обычной повседневностью, а для нас… — Капитан не закончил, только тяжело и протяжно вздохнул. В этом вздохе прозвучала какая-то угроза, гордый вызов и в то же время затаенная тоска — нечто подобное часто слышится в голосах старых индейцев.