куда-то вверх. Я заморгала, прогоняя навернувшиеся слезы с ресниц.
– Как тебе это нравится? – обращался он, по-видимому, все-таки не к широким потолочным балкам. – Любая рана может быть вылечена. Любая чума нейтрализована прежде, чем причинит какой-то значительный вред. И все это ушло, утекло водой сквозь пальцы... и нас призывают смириться, бережно лелеять оставшиеся крохи! Ну уж нет. Если понадобится, я сотру с лица земли все королевство от Снежных Гор и до пустыни — но найду ответ. И если мне удастся поговорить с одним из волшебных существ...
– Чума? – я наконец отняла ладонь от щеки.
– А. Да. – Ротт махнул на меня рукой, как будто только что вспомнил. – Вирдо. Песчаная лихорадка, приходящая из барханов как минимум раз в двести лет. И за все это время от нее не придумали лекарства. И за все это время не придумали средств безопасности. Караваны продолжают ходить – иначе не прожить, вольные города по-прежнему стоят – люди привыкли к своему родному месту, не решаясь переехать.
Чума... Умирающие люди на улицах. Запертые дома. Монотонный голос вестника-тарга. Испуганные толпы осиротевших детей – лихорадка редко цепляется к детям и старикам, предпочитая взрослых мужчин и женщин.
И даже без болезни – кашель, красное солнце, всегда красное, из-за песчаных туч, лица, исполосованные кровавым ветром пустынь, острым, как бритва. Устало бредущие караванные звери и пустые седла на их спинах, обозначающие нынешних жертв акул. Можно было бы изменить все это?
– Впрочем, – Ротт рассеянно почесал переносицу, – если ты действительно не знаешь, зачем дракон показался тебе... Вероятно, он знал, что я легко могу тебя поймать? Вдруг в этом и была его цель? Может, тебя действительно стоит исследовать повнимательней? Конечно, я не мог ничего упустить, но...
– А давай ты мне просто скажешь, о чем хочешь его спросить. И я, если еще раз увижу, обязательно передам! – с преувеличенным энтузиазмом сообщила я. Слово «исследовать» меня совсем не порадовало. Вряд ли он собирается ограничиться измерением моего роста, веса и прослушиванием сердца через специальную трубку.
– Маловероятно, – отмахнулся Ворон. – Слишком никчемен шанс. Слишком слаба вероятность. Слишком нелогично будет тебя отпускать – теперь. Якорь у меня есть и так… А ты пригодишься для других целей.
Он улыбнулся. Все та же добрая и ласковая преподавательская улыбка, «подойди сюда, сейчас мы разберем твою контрольную, чтобы в следующий раз ты не допустила таких ошибок»...
Ледяной ужас пробрал меня от макушки до пяток, приморозил к полу безо всякой магии. Следующего раза не будет. Обычная логика сказок «если враг с тобой говорит, необязательно будет убивать» тут не годилась, это было совершенно ясно. Совсем некстати вспомнилась странно оборванная реплика Зелля – «он не теряет концентрации, даже когда занимается... чем угодно». Тогда-то я поняла его однозначно – подумаешь, нашел необразованную девочку, необразованных в Мастерской не бывает, нам госпожа Матильда такие лекции читала, опасаясь за здоровье студентов, что Вилли потом полдня ходил пунцовый, как кора Весеннего Дерева. Но тут... вероятно, Зелль думал о другом. Чем мог заниматься Ротт-Ворон, таким, что даже циничный маг решил лишний раз меня не пугать?
Исследованиями?
Экспериментами?
Пытками?
Я попыталась сглотнуть. Горло ощутимо пересохло. Взгляд, не выдержав вида лица мага, опустился ниже – как раз на его правую руку, свободную от книжки. Вот оно, ленивое движение пальцев, сейчас из стен, послушные его приказу, появятся тени-ремни, обездвиживающие любого, а я даже шевельнуться не могу...
Не знаю, что все-таки сдвинуло меня с места.
Вероятно, воспоминание, прорезавшееся, как отблеск молнии – взгляд умирающего, искалеченного, окровавленного человека на выжженной траве. «Хаос – зерно, которое прорастает только в сердце разумного. Надо вовремя собирать урожай». Собирать урожай – так? Воспитывая учеников и отправляя их на верную гибель – чтобы Хаос, высвободившись из тела умершего, вернулся обратно к учителю?
Мои губы шевельнулись. Ротт, явно заинтересованный («что же напоследок она нам сообщит?»), наклонился поближе. Зря.
– Да пошел ты! – наконец выговорила я.
И ударила. Не рукой — остатками того, что дал мне умирающий пособник Ворона на той поляне. Чистым, отчаянным Хаосом. Не зная даже, чем бью, без заклинаний, без рун – просто поймав вспыхнувшую перед глазами картинку и выбросив вперед руку.
Атака оказалась простой – из моей ладони словно выросла серо-серебристая трехметровая плеть, хлестнувшая вперед и наискось. И, разумеется, я промахнулась – в первый-то раз, да незнакомой силой, да против того, чья реакция раз в десять превышает реакцию среднего человека! Я успела увидеть, как Ротт, чья добрая улыбка почти не угасла, воздел вверх ладонь – и вокруг него замерцал, потек воздух, становясь щитом. Еще бы, от своей-то магии да не создать противодействия? Плеть скользнула по щиту, не причинив тому видимого вреда, отлетела вбок. И, непослушно извернувшись в моей руке, как живая, подрезала короткие резные ножки огромному шкафу, перед которым мы и стояли. Исчезла.
Шкаф начал заваливаться. Наверное, это заняло сущие мгновения – мне же показалось, что все происходило постепенно и плавно, медленными, завораживающими движениями крупных рыб в воде.
Вот в глазах Ворона мелькает удивление и беспокойство, вот он спешно снова воздевает руку, и щит мерцает голубым. Вот разлетаются, трепеща страницами, книги. Вот хрустят, словно вафельное пирожное, ломаются полки. Вот...
Вот я. Я, которая успевает подумать: это мой шанс.
Я каким-то невероятным заячьим скачком миновала Ротта. Схватила со стола призму с ключом, едва не поскользнулась на подвернувшейся брошюрке, но удержалась – и так, как никогда еще в жизни не бегала, рванула туда, где плыл серыми волнами проход между шкафами. Туда, где еще стояли смерть-ворота, созданные Вороном для демонстрации – просто потому, что