тёмному небу яркие перья разноцветных искр, я на них не смотрела – фейерверки Верхнего не дотягивали по зрелищности до того, который я смотрела с Аланом в скворечнике посреди океана, а на меньшее смотреть мне было не интересно. Зато мне нравилось слушать – эти глухие удары, пускающие по земле и воде медленную волну, как при землетрясении, вызывали в памяти будоражащие флешбеки. Я закрывала глаза и видела, как небо расчерчивают снаряды, взлетающие из крепости Каста-Либра, это было до жути страшно, до встающей дыбом мелкой демонской чешуи, которая превратилась в крупную там, где война меня уже однажды лизнула. Я была уверена, что не в последний раз.
Фейерверк закончился, на сцену вернулись музыканты, юная девушка опять запела о своих странных романтических предпочтениях, катер развернулся и поплыл обратно в город. Я сидела спиной к сцене, уткнувшись носом в бокал, думала о своей жизни.
«Завтра всё изменится.»
Если Алан решился прийти лично, значит, что-то случилось, что-то по-настоящему серьёзное. Если бы он хотел прийти ради себя, он бы сделал это раньше, времени было море, но он не сделал, значит, не хотел. А теперь у него появилась причина.
Хочу я или нет, но я связана с ним Печатью, и об этом знает если не весь мир, то вся Грань Ис точно. Я называла себя его глазами и руками, отдавала приказы его именем, и передавала привет вражеским иерархам от имени всей крепости – меня там знают, по обе стороны фронта. И если их конфликт обострился, то у обеих сторон может возникнуть закономерный вопрос – а где, собственно, тот самый «новый иерарх», которым я сама себя назвала? И Алан должен дать ответ, как минимум, мелькнуть со мной вместе в одном кадре, чтобы показать всему миру, что в доме Иссадоров всё стабильно.
«Интересно, его дядюшка-владыка вообще жив? Если нет, то Алан – глава государства, а я – первая леди, у нас море обязанностей. А я вместо этого сижу на захолустной Грани и правлю лица человеческим полукровкам на взятом в кредит оборудовании. Не то чтобы недостойно, но вызывает вопросы.»
Мне нравилась моя жизнь, я не хотела её менять. Я потратила море сил на то, чтобы сделать её такой, какая она есть, и была довольна проделанной работой полностью, я реализовалась на сто и более процентов, и как эльф, и как демон. Матери новорождённых пациентов питали мою демонскую сущность так мощно, что я не была с пустым резервом никогда, хотя выкладывала его полностью каждый день. Эти захлёбывающиеся рыдания под дверью операционной всегда были моим оркестром, который прятался в яме, пока я царила на сцене, но без него бы ничего не было. Я нашла своё место.
Работа на скорой научила меня выкладываться полностью, до обморока, работать сутками без передышки, не теряя концентрации, я щупала свои границы каждую смену, каждый раз надевая халат как доспехи, и бросаясь в эту работу как в бой, из которого вернутся не все, я видела смерть каждый день. После такой жёсткой школы, работа в клинике с девяти до шести казалась каникулами, я нашла время на себя, на спорт и искусство, на железные цветы, от которых пришлось отказаться, когда я поняла, что после работы молотом мои руки не так филигранно держат скальпель. Резать пациентов физически мне приходилось редко, я работала магией и высокотехнологичными инструментами из человеческих техномиров, но ради редких исключений, молот пришлось оставить в прошлом. Я не жалела. Почти. На самом деле, жалела. Мне этого очень не хватало, до внутреннего голодного воя, иногда мне снилась мастерская, я просыпалась и вспоминала ощущение отдачи от удара часами, вместо медитации. Но по трезвом рассуждении, работа скальпелем была престижнее и гораздо лучше оплачивалась, и каждый раз, когда я выплачивала очередной кредит за оборудование, и у меня был выбор, брать ли следующий кредит и расширять возможности клиники, или бросить всё на заместителя и уйти из медицины, я выбирала продолжать. Я любила деньги. Мне нравилась красивая жизнь, в которой я тратила деньги, не считая, читала меню в ресторанах слева направо, вызывала такси, не размышляя и не подсчитывая километры, покупала новую одежду просто потому, что она мне понравилась. Не то чтобы у меня было много поводов красиво одеваться, но если они были, я была великолепна.
Фамильные украшения до сих пор лежали в ячейке, я покупала себе новые на каждый праздник, гораздо скромнее, но зато по своему вкусу. На день рождения – кольцо, на Новый Год – серьги к нему, на неделю цветения – кулон или колье. На осеннем фестивале ремёсел в Парке Кузнецов я каждый год покупала кустарные гномьи поделки, и никогда их не носила, но часто игралась ими, сидя перед зеркалом трельяжа. Мне было не с кем гулять в джинсах, уже много лет как, с тех пор, как Сари уехала, а остальные девчонки разбежались замуж. Мы встречались, но редко, по праздникам, в ресторанах – не до джинсов было.
Улли тоже всегда приглашала меня либо на посиделки большой компанией к себе домой, где все одевались в лучшее, либо в пафосные места, говоря, что в места попроще она и с мужем может сходить, а со мной лучше платья прогуляет, хоть раз в году. Я иногда видела её в компании Влады и других оборотней, они носили человеческую одежду, шумно веселились, обвешанные детьми, у Улли их было уже двое, у Влады – четверо. Хвала богам, все были здоровы, и ко мне она обращалась только по вопросам лечения сезонной простуды или выковыривания пластилина из носа, дети у неё были такими же авантюристами, как и она сама.
Я себе такого счастья пока не хотела, и брака не хотела, мне хватило тех двух недель на ближайшие лет сто точно. На самом деле, не хватило. Брака – может быть, но Алана точно хотелось ещё.
В моей квартире не было телевизора, но Алан мелькал на всех экранах где угодно, даже на фасадах зданий, от этого было нереально отгородиться. Иногда он выступал под именем Деймона, иногда под личиной мистера Брауна, но я всегда узнавала его манеру и неповторимый почерк даже в правленных газетных статьях, в нём было что-то, что нереально подделать или скрыть, и оно рвалось из