Этот эпизод стал ещё одним экспонатом моей коллекции кошмаров – отрезанные лошадиные головы в луже крови, окно моей спальни в пентхаусе Алана и двадцать два этажа возможности выйти из этой ситуации быстро, бездонное белое небо в снегу, и бонусный уровень, который пришёл гораздо позже – ковёр на полу в коридоре, с которого я не могу встать, хотя пытаюсь изо всех сил. Я это помнила до мельчайших подробностей – мои рассыпанные коробки, обвязанные верёвкой, подол серого платья, неловко подогнувшиеся ноги в осенних полусапожках и дрожащие мокрые руки. Почти выветрившийся запах скотской вечеринки, полусмытый потоком свежего воздуха с улицы, с запахом сухих листьев и первых осенних заморозков, которые на этой высоте ощущались по-зимнему, сильный запах роз от свежевымытого пола и запах пороха от моих волос и рукавов, слабый, но ощутимый. Вкус крови и слёз во рту, как будто я их литр выпила, и они наполняли меня изнутри целиком. И шершавой петлёй на шее ощущение полного, абсолютного и окончательного краха, грандиозного провала, после которого жизнь уже никогда не будет такой, какой была до.
«Так и вышло.»
Это был третий раз, когда я ощущала эту петлю, первый был в шесть лет, когда меня оставили в пансионе, я думала, что умру от этих слёз. Второй – в двенадцать лет, когда меня опять оставили в пансионе, на этот раз я знала, что не умру, но думала, что теперь точно останусь здесь навсегда. После второго раза я больше не позволяла себе расслабиться и поверить в счастье, и даже на каникулах, когда виделась с Юри, каждый раз прощалась с ним так, как будто завтра он исчезнет из моей жизни навсегда, и когда он действительно исчез, меня это не убило, я больше не верила в смерть от боли. И когда мы попрощались с Аланом, я точно знала, что смогу это пережить, но было обидно, как тогда, в двенадцать лет, когда меня забрали из пансиона домой в первый раз, позволив поверить в то, что кошмар закончился и теперь всё будет хорошо, а потом вернули обратно, после двух недель с Юри.
«Мистический какой-то срок.»
Мои сотрудники обычно брали отпуск на две недели, я подписывала и вопросов не задавала, но про себя думала о том, на что можно потратить целых две недели, и не могла придумать. Мои «запои» занимали один вечер и ночь, на второй день я отсыпалась и отдыхала, на третий выходила на работу. Когда я уезжала на конференции, то давала себе день до и день после на экскурсии по городу, день после обычно проводила в компании кого-нибудь, кто меня приглашал продолжить знакомство, обычно это были стареющие богачи в «одностороннем разводе», я так это для себя называла. Они не носили кольцо, до последнего молчали о своём статусе мужа и отца, а когда я задавала прямой вопрос, делали такое лицо, как будто я публично села в лужу, но они мне это великодушно простят и забудут сию же минуту. Я не понимала, в какой момент интересоваться семейным положением у мужчины, который пытается тебя поцеловать или зовёт подняться в номер, вдруг стало неприлично, я даже в книгах искала, не нашла – видимо, о таких вопросах предпочитали умалчивать даже учебники этикета. Я не могла понять, что ими движет, и ещё сильнее не могла понять, почему именно я их так привлекаю. Я знала, что хорошо выгляжу, но этого было явно недостаточно, мои гораздо менее симпатичные коллеги получали приглашения от молодых свободных мужчин с более низким достатком и прекрасно проводили время, а я молодых и бедных почему-то не интересовала вообще, они меня даже как будто боялись и специально держались подальше. Зато старые богачи выстраивались в очередь.
Однажды меня пригласил холостяк, стареющий и богатый, но всё же свободный, я удивилась. Мы всю ночь до утра проговорили о работе, было очень интересно, мы потом даже переписывались и высылали друг другу наработки, но романтики в наших отношениях ни разу не мелькнуло, хотя все вокруг считали, что она есть, мы с ним шутили по этому поводу. Он как-то признался, что чувствует себя ужасно неправильным и странным из-за того, что воспринимает романтические отношения как источник большого количества проблем и крохотного количества удовольствий, и поэтому не хочет их иметь вообще. Я заверила его, что тоже так считаю, но неправильной себя из-за этого не чувствую, и ему не советую.
Тот вечер, который подарил мне в поезде Алан, оставался лучшим вечером в моей жизни, до сих пор. Подобных эмоций у меня больше никто ни разу не вызывал, даже сам Алан потом не вызывал, а остальные мужчины вообще в пыль не попадали. Я соглашалась на встречи из любопытства, иногда это было интересно, я наблюдала этих мужчин как объект исследования, но со временем поняла, что алгоритм действий у них одинаковый – навешать лапши о том, как я вскружила им голову своим великолепием, угостить материальными благами и впечатлениями, а потом попытаться залезть под юбку. В этот момент я спрашивала о семейном положении, мужчина смущался и убирал руки, дальше следовал душещипательный рассказ о том, как плохо ему в браке, о том, что женился он по глупости либо под давлением, а не разводится из чувства долга, продолжая страдать в доме, в котором ест и меняет рубашки, и искать утешения для истосковавшейся души за пределами этого дома. В особо сложных случаях я слушала и подливала в бокал до самого утра, а пациент рыдал и жаловался на всю свою жизнь, от родителей до внуков. В итоге я отдавала половину денег по счёту и уезжала в свой отель с пополненным резервом и абсолютной уверенностью, что брак – дело гиблое. Исключения случались, но итог всё равно был один – я отдавала половину денег и уходила, предлагая продолжить общение по телефону или через письма, никто мне потом не звонил, им было не интересно со мной общаться, им было интересно залезть мне под юбку, и если это не удавалось в первый же вечер, они шли искать другую юбку.
Телефон лежал передо мной как ящик Пандоры, мне нравился этот миф, я была уверена, что Пандора была первым рукотворным демоном –