Читать интересную книгу Край навылет - Томас Пинчон

– Пап.

– Не веришь нам, спроси у своих друзей из ФБР, знаешь, у тех добрых полисменов с их базой данных НЦКИ?[134] Пятьдесят, сто миллионов досье? Они подтвердят, я уверен.

Она понимает это как приглашение – это, очевидно, оно и есть.

– Послушай, пап. Мне надо тебе рассказать… – И все наружу. Неумолимый вакуум отбытия Виндуста. Отредактированный с учетом дедовских тревог, ессессно, как без упоминания и эпизода Зигги на крав-маге.

Эрни выслушивает ее:

– Видел что-то в газете. Загадочная смерть, его там описывали как эксперта мозгового центра.

– Еще бы. Киллер, там про это говорилось? Наемный убийца?

– Не-а. Но, я полагаю, раз ФБР, ЦРУ, тут наемный убийца бы не исключался.

– Пап, сообщество мелкого жулья, с которым мне приходится работать, у нас там свой кодекс лузеров, вроде верности, уважения, не стучи, покуда не придется. А эта банда, они выходят продавать друг друга еще до завтрака, Виндуст доживал заемный срок.

– Считаешь, его свои прикончили? Я бы решил – месть, все эти серьезные обозлившиеся третьемирники, которых парняга, должно быть, насобирал себе по пути.

– Ты его видел еще до меня, ты мне его карточку передал, мог бы и сказать что-нибудь.

– Больше того, что я и так говорил? Когда ты была маленькой, я всегда старался, как мог, удерживать тебя от этого всеобщего безмозглого обожания копов, но с какой-то отметки начиная ты сама свои ошибки делаешь. – Затем, осторожно, каким она его раньше не видела: – Макселе, ты не?..

Глядя больше себе в колени, чем на отца, она делает вид, будто объясняет:

– Все эти мелкотравчатые мошенники, я никогда никому никакого спуску не давала, но вот первый же военный преступник большой лиги, с которым столкнулась, – и я пресмыкаюсь перед звездой, он мучает и убивает людей, ему это сходит с рук, а мне это претит, шокирует меня? нет, я думаю, он может исправиться. Он еще может повернуть назад, не бывает таких плохих людей, должна же у него быть совесть, еще есть время, он сможет все наверстать, вот только теперь уже не может…

– Ш. Шш. Все хорошо, детонька, – застенчиво тянясь к ее лицу. Нет, с крюка ее это не снимает, она знает, что была не вполне честна, надеясь, будто Эрни, либо для самозащиты, либо из истинной невинности, взломать которую она не в силах себя вынудить, лишь примет все это буквально. Что он и делает. – Ты всегда такая была. Я все ждал, когда ты это бросишь, отпустишь, станешь такой же холодной, как все мы, а сам только и молился, чтобы этого с тобой не произошло. Возвращалась, бывало, из школы, с уроков истории, какой-нибудь новый кошмар, индейцы, Холокост, преступления, к которым я закалил свое сердце много лет назад, преподавал их, но уже не настолько их чувствовал, а ты так сердилась, тебя так яростно это ранило, ручки в кулачки сжаты, ну как можно творить такое, как они потом с собой могут жить? Что я должен был говорить? Выдавали тебе салфетки и успокаивали, это взрослые, некоторые себя так ведут, тебе не нужно быть такой, как они, ты можешь быть лучше. Что тут еще придумаешь, убого это, но знаешь что, я так никогда и не выяснил, что в таких случаях надо было говорить. Считаешь, я этим очень доволен?

– Мальчишки у меня теперь то же самое спрашивают, я не хочу, чтоб они стали своими одноклассниками, циничной маленькой мразью, хорошо умеющей только пререкаться, – но что будет, если Зигги и Отису станет слишком уж не все равно, пап, этот мир, он же тогда их растопчет, ему раз плюнуть.

– Другого выхода нет, доверяй им, доверяй себе, и то же самое с Хорстом, который, похоже, снова у нас в кадре…

– Вообще-то уже какое-то время. А может, из него и не выходил.

– Ну а что до того другого парня, лучше пусть кто-то другой занимается цветами, панегириками. Как всегда грит Джо Хилл, не скорбите, организуйтесь. И вот тебе совет по части моды от твоего стильного старика: носи что-нибудь цветное, сторонись слишком черного.

38

И вот наутро у Шона, конечно, вот где она позволяет себе дезорганизоваться в тряпки, не с родителями или мужем, или дорогой подружайкой Хайди, нет – перед каким-то идиотом-сёрфа́нтом, для кого худшее представление о незадавшемся дне – волны в фут высотой.

– Так ты… у тебя к этому парню и впрямь чувства?

– Чувства к кому-то, – калифорнийская абракадабра, переведи, пожалуйста, нет, постой, не надо. – Шон? ОК, ты был прав, а я – нет, знаешь чего, иди-ка ты нахуй, сколько я тебе еще должна, нам надо расплатиться, потому что я никогда больше сюда не приду.

– Наша первая размолвка.

– Последняя. – Она почему-то не движется с места.

– Макси, пора. Я достигаю этой точки со всеми. Тебе сейчас надо иметься с Мудростью.

– Здорово, я тут у стоматолога.

Шон затемняет жалюзи, ставит пленку марокканской трансовой музыки, зажигает благовонную палочку.

– Готова?

– Нет. Шон…

– Вот она – Мудрость. Готовься к приему. – Вопреки себе она остается на своем коврике для медитаций. Глубоко дыша, Шон объявляет: – «Есть то, что есть, есть… есть то, что есть». – Дав снизойти молчанью, длительному, но, может, не настолько глубокому, как вдохи, что он делает. – Поняла?

– Шон…

– Вот она – Мудрость, повтори мне.

Подчеркнуто вздохнув, она подчиняется, добавив:

– В зависимости, конечно, от определения, какое есть у «есть».

Ну да, что-то несколько иное. Какой вообще была альтернатива? Затребованная мелочной повседневностью, делая вид, будто жизнь Вернулась К Норме, закутавшись и дрожа от зимы непредвиденности в каком-то протертом одеяле издержек первого квартала, школьных комитетов, нестыковок в счетах за кабель, буднего подергивания от подоночных фантазий, для которых «мошенничество» – термин часто слишком элегантный, соседей сверху, которым заделка швов ванны совершенно чужда как понятие, симптомов верхне-дыхательных и нижне-кишечных, и все это – в затейливой убежденности, что перемена всегда будет достаточно постепенной и с ней можно справиться – страховкой, средствами защиты, здоровыми диетами и регулярной физнагрузкой, и что зло никогда не налетает, ревя, с небес и не взрывает ничьих громоздящихся заблуждений касаемо собственной исключительности…

С каждым днем, видит она, который Зигги и Отис невредимо переживают, прибавляется тысячная пункта к ее уровню уверенности, что, быть может, никто на них вообще-то и не охотится, может, никто не обвиняет ее в том, что совершил Виндуст, может, вероятный убийца Лестера Трюхса, Гейбриэл Мроз, не проецирует злую энергию в самую сердцевину ее семьи посредством Ави Дешлера, который все больше и больше напоминает того пацана в подростковом ужастике, как выясняется – одержимого.

– Не-е, – Брук блаженно, – он, вероятно, экспериментирует. Может, у него что-то готическое. – Странное дело, Максин нынче самонаводится на свою сестру, понимая, что из всех признаков и симптомов городской патологии Брук исторически – ее лучший индикатор, ее токсический датчик высокой чувствительности, и теперь ее интригует наблюдение, что в манеру себя вести у Брук в последнее время вкрадывается некая странная антикветчевость, некая готовность отказаться от старых своих маний касаемо людей и покупок, какое-то… свечение? Аахх! Нет, не может быть. Или может?

– Ладно, выкладывай, когда срок?

– Хмм? «Что мне делать»? Ты в смысле, типа, весь день или… О. О, Макси-Такси, ты уже сообразила, что ли? Я Ави только вчера вечером сказала.

– Сестринство сверхчувственно, смотри больше ужастиков, будешь образованной. Как Ави отнесся?

– Обалденно?

Сам Ави так бы не сказал. У него теперь завелась еженедельная привычка проскальзывать в грузовые ворота за углом и мимо Дейтонова неодобрительного пригляда, рассказывать Максин свои печальные истории про «хэшеварзов», как будто у нее в распоряжении целый арсенал супернавыков.

Его рабочее место превратилось в крысиное гнездо имперского строительства, защиты своих полян, карьеризма, ножей в спину, предательства и стукачества. То, что раньше Ави воображал простой паранойей насчет конкуренции, теперь фактически системно, а внутри врагов больше, чем снаружи. Он ловит себя на том, что и впрямь произносит слово «племенной». А кроме того:

– Не против, если я на минутку воспользуюсь твоим туалетом?

Что у Ави стало Часто Задаваемым Вопросом. Плюс красные глаза, полуприкрытые веками, сопливый нос, дурошлепский и разрозненный базар, звоночки еще как звенят. Однажды Максин дает ему короткую фору, затем следует за ним по коридору и в туалет, где обнаруживает своего зятя с соплом компьютерной продувалки в носу, злоупотребляет аэрозолем.

– Ави, ну ты даешь.

– Это же воздух в банке, безвредно.

– Этикетку прочти. На какой-нибудь планете, где атмосфера – фторэтан, может, и «воздух». А меж тем тут, на земле, неплохо бы помнить, что ты станешь патёрфамильныйхез, еще и сообразить не успеешь.

– Спасибо. Мне тотальная эйфория полагается, да? Так вот, представь: ее нету, у меня тревога, я знаю, что надо найти другую работу, Мроз меня держит за яйца, как мне выплачивать ипотеку, кормить семью, без зарплаты?