длинное узкое тело – рыжая волокнистая шерсть, оскаленная морда да хвост – в большой пластиковый пакет. Будто и не было собаки.
Вечером повезли за город. Далеко везли. Движение на шоссе, милиция то и дело. Осень к зиме, темнеет рано. Наконец на той стороне – ободранный лесочек у обочины. Там сын выкопал яму. Вытащили черный пакет из багажника. Когда через дорогу несли, проезжающие мимо «жигули» даже взвизгнули – так резко затормозила машина. Водитель из окна чуть не вывалился. Шутка ли, двое в темноте волокут чье-то небольшое тело, черное, к свежевырытой могиле.
«Жигули» унеслись, будто кто гнался за ними. Похоронили бедного Джима, а ведь я его тоже знал. «Боюсь уходить из дома, – говорит наша знакомая. – Вернусь, а никто не встречает».
МАГИЯ СЛОВ
Мы – советские люди жили в окружении огромных магических букв и слов: НАРОД И ПАРТИЯ ЕДИНЫ. МОСКВА – СТОЛИЦА НАШЕЙ РОДИНЫ. СССР. Обветшали слова и фразы от частого бессмысленного употребления, постепенно даже замечать их перестали, однако еще действовало. В совершенно пустой степи под Елабугой далеко на всхолмии на фоне багровеющей зимней полоски высились – каждая на бетонном постаменте – гигантские стальные буквы СЛАВА КПСС! – ниже пролегало шоссе. Буква от буквы – метров двести. И надо было долго мимо ехать, пока все прочитаешь. Наконец восклицательный знак отдельно эдакой высоткой в темнеющее звездное небо.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ СОВЕТСКИЙ НАРОД – ВЕЧНЫЙ СТРОИТЕЛЬ КОММУНИЗМА! – начертано было на тряпице, почему-то черной в моей памяти, провисающей между двумя чинарами – впрочем, не уверен в породе деревьев – это в Новом Афоне возле могилы святого Иоанна Златоуста, где вечно шумит водопад.
Над самшитовой рощей у ворот санатория ПРАВДА на Пицунде я видел и такой лозунг: БУДЬ ТЫ СЧАСТЛИВ СОВЕТСКИЙ ЧЕЛОВЕК! – Написали простодушные абхазы, не вполне разумея русскую интонацию. Вот и пришла к ним беда. Воюющие абхазы, чеченцы и грузины умирали ЗА РОДИНУ. А родина была все та же: горы, море, небо. И всё это не имело никакого отношения к магическому, плакатному слову РОДИНА. У кого не забьется сердце, как говорится!
Я сам люблю Пицунду и считаю ее своей, хотя и не абхаз. Это право дала мне любовь. Что любим, то нам и принадлежит. А сражаться и умирать за тех или иных важных чиновников, да пусть они сами друг с другом сражаются!
Мой друг Холин – поэт и старый ветеран – рассказывал мне:
«За родину! За Сталина!» – этого никто не кричал, никогда. Это им теперь кажется, что кричали. А на самом деле, вылезая из окопов, только яростно матерились, когда их гнали в атаку.
«ХУЙ! ХУЙ! ЕБ ТВОЮ МАТЬ!» – я думаю, еще татары вопили, наезжая и карабкаясь по стенам русских городов, а сверху на них лили дымящуюся смолу. Такая сила и агрессия в этих словах – убить и умереть сейчас же! Сильные слова. Наверно, нескоро устареют. Вижу определенно, как наши потомки – гигантоманы возводят и ставят на высоком берегу Волги в голубеющих Жигулях, три конструкции, три буквы-башни, три антенны – в небо, чтобы видели и слышали все окрестные миры.
БОЯЗЛИВЫЙ
Седой небритый мужичонка, всю жизнь боялся чего-то. Боялся говорить, думать, читать. Боялся показать вид, что боится чего-то. Поэтому на той войне не раз был отмечен и награжден медалью «За храбрость». Потому и женился, что сильно испугался в свое время решительной и костистой девушки-женщины. И, представьте, двадцать с лишним лет как у щуки под водой живет.
Вон он, в метро выглядывает из‐за колонны: то ли поджидает, то ли опасается, что встретит кого-то. Глянул я, незнакомый ему прохожий, и странен мне он показался в своей робкой обыденности и обыкновенности, седой, небритый, с цветной орденской планкой – пух на пиджаке. Где-то спал, не дома. С таким же ветераном, видно, засиделся и остался на раскладушке. И кого он ждет? Или просто домой идти боится?
«А помнишь, в Германии длинная фрау с кудерьками, все русских зольдатиков хвалила?»
«Все к ней ночью ходили, задница шире кровати».
«А я не ходил».
«Не может быть!»
«Затащила однажды».
«А ты?»
«Смешно. Вырвался и убежал».
Он всегда себя чувствовал: полугородским довоенным парнишкой. В Москве все – над ним начальники. Работал в милиции. Задержанных, особенно пьяных, бил сразу и крепко. Боялся, что в отделении смеяться над ним будут. Ударит и шеей дергает – назад отклоняется. Пугается, что ответит избиваемый. За двадцать лет никто не ответил. Все равно боялся, привычка…
В следующий раз я увидел его, когда хоронили пенсионера. Как такого не узнать. Лежит под цветами, съежился непривычно остроносенький, совсем ребенок. Руки сложил и плечи втянул, боится, видно, и к доскам гроба, и к торчащим оттуда гвоздям, и к бездушным жестким гвоздикам прикоснуться.
Сама смерть при виде его осклабилась. «Грех так жизни бояться! Лучше уж вообще не жить». Наклонилась над гробом, как затрещит костью-рукой, всеми узлами-суставами. «Р-р-усский раб! Тр-р-р-ус!»
Так испугался, так обиделся за нацию, что воскрес. Можете не поверить, но в новой жизни не боится никого и ничего. Выпрямился. Развелся с женой. Разъехался через пару недель. Какой-то отчаянный стал. Завел себе молодую толстушку. Всегда чисто выбрит. Охранником в банке. Невысокий вроде, впалощек. Но бьет по-прежнему: сразу и крепко. В кровь. И шеей не дергает.
ПОЛЕ ЧУДЕС
Вот так. Ожидаешь одного, а случается другое. Житейская мудрость на все времена. Решили у нас в подъезде железную дверь поставить на черном ходу. А то долго ли до беды. На чердаке бомжи обжились. На площадках захожие мужики толпятся, водку, портвейн распивают. Студенты со своими подружками к горячим батареям прижимаются. Цыганки парами по лестницам шастают, в квартиры звонят. Чего-то не то просят, не то требуют. Воды, говорят, глоток. Откроешь, мигом проскользнут в комнаты, как пить дать, обчистят. В глазок двери посмотришь, так и вовсе незнакомые лица вблизи вытягиваются, глаза выпучены по-рыбьи. Страшновато стало жить в пятом подъезде.
Ходил по квартирам тучный седой жилец сверху, с шестого этажа, скинуться на железную дверь предлагал. Самому ему подвал принадлежал, вот и беспокоился больше всех. Хотя чего волноваться, над его дверью два электронных глаза под козырьком двигаются. Все внутрь квартиры на экран монитора передают. Цыганки? Пожалуйста, и черные косы из-под платка, и серьги фальшивого серебра и глазищи бесстыжие… Не отопрем!
На экране черные кители и красные погоны – мальчишеские лица и девичьи – голубые и розовые дымки