вернусь.
Она пошла на восток по извилистым улицам, затем свернула на юг к реке в Блэкфрайарсе. Нигде не звонили в то воскресное утро церковные колокола – ни в городе, ни за его стенами. Слышался только тот неумолчный пугающий рев. Люди бежали к реке, толкая перед собой тачки, таща вещи, какие успели собрать, прижимая к груди плачущих детей. Старики спотыкались, стараясь не отстать. В лицо ей бил теплый ветер, несущий запах горящего дерева. В воздухе мерцали крошечные искры. Иногда над головой пролетал более крупный горящий уголек. Было очевидно, что пламя распространяется на запад, в их сторону. Идти дальше не имело смысла. Фрэнсис развернулась и стала прокладывать себе путь сквозь толпу, двигаясь навстречу испуганному потоку, к дому.
Нэйлер, работавший, несмотря на воскресенье, в кабинете, услышал новость о пожаре от слуги примерно в восемь утра. Он немедленно поднялся на крышу Вустер-хауса, чтобы посмотреть. В миле отсюда вдоль Темзы над городом поднималось огромное черное облако. Поначалу пламени разглядеть не удалось, но затем из мрака появился большой желтый шар и взорвался клубами дыма. Вскоре Нэйлер различил яркую оранжевую линию, червяком пробирающуюся вдоль скоплений домов у Лондонского моста. Зрелище было настолько зловещее и неестественное, что он сперва принял его за обман зрения. Потом опомнился, вздрогнув от ужаса, и скатился по лестнице разыскивать лорд-канцлера.
Хайда везли в коляске к его личной часовне, леди Кларендон шла рядом, слуги тянулись позади. Канцлер никак не мог уразуметь значение того, о чем толкует Нэйлер.
– Так в Лондоне каждый день пожары.
– Но не такие, как этот, милорд. Он добрался до моста.
– И что вы от меня хотите?
– Чтобы вы созвали Совет – или всех его членов, каких удастся найти.
– В воскресенье утром? – Хайд раздраженно постукивал по боку коляски. – Разузнайте все подробнее и доложите мне после того, как я вернусь со службы. Которые и вам, кстати говоря, не мешало бы посещать почаще.
– Милорд. – Беспокойно переминаясь с ноги на ногу, Нэйлер поклонился.
Он велел подать во двор экипаж и лично проехал по Стрэнду до самого Блэкфрайарса, где был остановлен толпой и стеной жара. На ступенях у реки шайка вооруженных дубинками юнцов избивала человека. Судя по всему, они собирались его убить. Нэйлер выпрыгнул из кареты.
– Кто это такой? Что происходит?
Один из нападавших обернулся.
– Это француз, – сказал он, отдуваясь. – Они устроили пожар!
– Папистский заговор! – добавил другой.
– Отпустите его.
– А кто вас уполномочил?
– Лорд-канцлер Англии. – (Юнцы тупо уставились на него, растерявшись.) – Не верите? Смотрите, вот карета лорда Кларендона с его гербом на дверце.
Пнув лежащего еще пару раз и осыпав плевками, молодчики ушли.
Нэйлер ухватил француза за руку и рывком поднял на ноги.
– Бегите, – сказал он ему. – И не открывайте рта, пока не окажетесь за пределами города.
Потом Нэйлер забрался обратно в карету.
– В Вустер-хаус, – приказал он кучеру. – И гоните, как только сможете.
Добраться до реки Фрэнсис и ее семейству удалось лишь далеко за полдень. Там их ждал пандемониум. К этому времени пожар бушевал не далее как в полумиле от них. Над близлежащими домами вздымались клубы дыма и языки пламени; осыпаемые дождем искр, тысячи людей толпились на берегу Темзы, толкаясь у пристани. Фрэнсис нырнула в гущу толпы, таща за собой детей, Хуки протискивались за ними. Наконец они добрались до причала. Деньги потеряли цену – лодочники заламывали, сколько им заблагорассудится. Фрэнсис пришлось отдать половину их сбережений, чтобы купить места на угольной барже, способной перевезти пассажиров в безопасное место. Дяде Уильяму и тете Джейн помогли взобраться на борт. Фрэнсис передала детей, потом вскарабкалась сама. Посудина была перегружена и, на взгляд молодой женщины, опасно низко сидела в воде. Когда они все устроились в угольной пыли и лодка отвалила, ветер захлестнул воду через борт.
Гребцам пришлось постараться, чтобы преодолеть быстрое течение и добраться до противоположного берега. В Бэнксайде Гоффы и Хуки долго брели в изнеможении между измученными людьми, растянувшимися на траве на пойменном лугу, прежде чем удалось найти местечко, где можно сесть. Отсюда открывался вид на бушующий за рекой пожар. Он казался живым существом: сатанинский, злобный, он взбирался по церковным шпилям, раскаляя их докрасна, перепрыгивал промежутки между домами и улицами и неуклонно двигался на запад. Среди рева огня слышался грохот рушащихся зданий. Громадное облако дыма повисло над городом. По мере того как мерк дневной свет и наступала ночь, небо окрашивалось алым заревом, достаточно ярким, чтобы дядя Уильям мог раскрыть и читать свою Библию. Он объявил, что они наблюдают разрушение Содома и Гоморры. Люди собрались вокруг послушать его проповедь.
– «Боязливых же, и неверных, и скверных, и убийц, и любодеев, и чародеев, и идолослужителей, и всех лжецов участь в озере, горящем огнем и серою. Это смерть вторая…»
– Заткнись, старик! – крикнул кто-то.
Другие взывали к Господу, умоляя помиловать их. Разгорелась ссора. Фрэнсис раскинула руки, прижимая к себе всех пятерых детей, и стала читать двадцать второй псалом: «Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях…»
В том месте беглецы провели следующие два дня, согреваемые пожаром, заставившим отступить холода ранней осени, питаясь захваченными из дома припасами и тем немногим, что Фрэнсис удавалось купить. Они смотрели, как баржи перевозят пожитки богатеев, и слышали взрывы близ Тауэра и Уайтхолла – это солдаты ломали дома, чтобы остановить распространение огня. Главная надежда заключалась в том, что речка Флит, протекающая всего в сотне ярдов от Вест-Хардинг-стрит, остановит пламя. Но утром во вторник пожар перешагнул через нее словно через какую-нибудь канаву.
До поры величественный шпиль собора Святого Павла, окруженный в ходе ремонтных работ дощатыми лесами, стоял нетронутым посреди огня и дыма. Но вечером во вторник дядя Уильям вскрикнул и вытянул руку, указывая на огненные змейки, что взбирались по брусьям и скользили по крыше. Свинцовая кровля раскалилась докрасна, и через час огромное здание обрушилось у них на глазах, а мгновение спустя послышался ужасный грохот осыпающихся камней кладки.
– «Господь – Пастырь мой…»
В среду утром Фрэнсис проснулась на рассвете в мокром от росы платье и, поднявшись, увидела, что самое страшное, похоже, миновало. Ландшафт, представлявший собой с воскресенья перемещающуюся панораму из всех оттенков красного: алого, багрового, малинового – обрел теперь статичность и стал по преимуществу черным и серым, за исключением островков оранжевого там, где пламя находило еще что пожрать. В сотнях мест, где некогда возвышались церковные шпили, виднелись теперь лишь призрачные тонкие столбы дыма.