Правда, уподобляясь мольеровскому портному, он мерил не саму уходящую реальность, а ее отражение в зеркале — зеркале НФ. В первом варианте «Чужаки…» имели название «Повесть об ирреальности» и рождением своим, как ни странно это звучит, были обязаны «Миру Реки» упоминавшегося несколько выше Филипа Джоуза Фармера. Связь, впрочем, чисто ассоциативная — как при движении вверх по Реке, по мере проникновения героя в Пеллуцидар, обстановка этого последнего становилась все ирреальнее и сюрреалистичнее. Но в процессе многократных переработок и переписываний первоначальный замысел радикально изменился, придя к варианту, который вы можете прочесть сейчас. Собственно, кирпичи, из которых возведено здание плутонического мира, отлично узнаваемы, а для совсем уж неначитанных автор в последних строках напрямую приводит перечень некоторых (хотя и далеко не всех) своих доноров-вдохновителей. Но это не лихая постмодернистская игра. Главное здесь — пронизывающее весь текст ощущение недоступного рациональному постижению хаоса окружающего. И в нем, в хаосе этом, идеи и образы, ранее казавшиеся привлекательными и, может быть, даже спасительными, совершенно бесплодны и бессильны, как тщетны любые попытки приложить эвклидовы штудии к миру, где параллельные прямые могут пересекаться под любым углом. И славным витязям, этим отважным жертвенным[11] диссидентам, не остается ничего иного, как, подбадривая себя красивыми словами, глотать самогон. Бессилен всяк Муравей-однодневка, вознесенный к вершинам всевластия, но имманентно неспособный эту власть реализовать в мало-мальски осмысленных формах. Бессилен даже Колдун, этот мир сотворивший, ибо против хаоса, как и против глупости (опять Шиллер!) бессильны бороться даже боги. И бессилен герой, мечтающий об одном — вернуться в привычное бытие, из которого он был вырван не по своей воле. И неважно совсем, что не Золотой шар, а прозрачно нареченный протагонист Антон П. тщетно пытается дать счастье, счастье всем сразу, прямо сейчас, и чтобы никто не ушел обиженным — Антон Первушин прекрасно понимает всю безысходную неосуществимость этого тезиса, рожденного неверием и отчаянием.
С «Войной по понедельникам» и того проще, ибо она предлагает уже не растерянность перед лавиной изменений, а позицию куда более конструктивную, — поиск в рухнувшем мире того, что не должно пропасть. Не тоскливое сожаление, но рачительный взгляд, приправленный горестным осознанием, что выполнить великолепное это намерение не только непросто, но и почти невозможно. Не случайно, готовя повесть к публикации и как бы заново осмысляя написанное, Первушин поставил в эпиграф слова министра иностранных дел Веймарской республики Вальтера Ратенау, того самого, кто 16 апреля 1922 года, незадолго до своей трагической гибели, подписал советско-германский Рапалльский договор. В наши дни они звучат донельзя актуально. Не стану утомлять вас цитированием — пролистайте книги и перечитайте. Важна суть: ни одну эпоху нельзя просто отринуть, отвергнуть, откреститься и забыть, а всякая такая попытка неизбежно окажется если не гибельной, то опасной для эпохи следующей.
Однако на Ратенау Первушин наткнулся позже. А вот рассказ Вячеслава Рыбакова «Давние потери» читал до — и начинал повесть под немалым его влиянием. Здесь тоже узнаваемы все непременные фантастические атрибуты — тут тебе и азимовская Вечность, и андерсоновский Патруль времени, и Всадники Времени, невольно вызывающие в памяти абрамовских «Всадников ниоткуда», и многое, многое другое. Но и на этот раз, играя чужим антуражем, Первушин строит и собственный мир и собственное отношение к этому миру, где, как писал — давно и по совсем другому поводу — Василий Бетаки,
Ни ахейцы, ни троянцыМне ни хороши, ни плохи:И ахейцы, и троянцыСыновья своей эпохи.Я бы всем им в меру выдалИ презрения, и славы,Потому что в этих битвахВсе и правы, и неправы…
И притом это не попытка красиво встать над схваткой и взирать с белого коня — нет! Просто автор здесь — впервые, насколько я понимаю, — не с кем-то против кого-то, и не один против всех (ситуация, столь излюбленная фантастикой героической), а со всеми. Позиция диктует и отношение: рядом с неизжитой еще патетикой прорезаются те два главных чувства, которые призывал Анатоль Франс дать людям в свидетели и судьи — ирония и сострадание. Оттого-то ранняя, во многом неумелая еще повесть по-прежнему читается сегодня, конкурируя с произведениями гораздо более поздними и зрелыми.
IV
Хотя обе повести этого сборника — несомненная «литература от книг», делать на их основе прогнозы о дальнейшем развитии Антона Первушина было бы по меньшей мере неосторожно. Во-первых, за прошедшее десятилетие он если и не достиг еще творческой и вообще человеческой зрелости, то значительно к ним приблизился, накопил немалый опыт, вследствие чего при внимательном рассмотрении на произведениях, выходящих из-под его пера[12] в последние годы, заметен все отчетливее проступающий пуп, свидетельствующий о связи с реальностью не только литературной. И невольные — не от жанровых предпочтений, а от следования квазиреальности прочитанного — постмодернистские игры сменяются мало-помалу нечастым, но куда более умелым применением отработанных приемов.
Но обо всем этом — не здесь и не сейчас. Надеюсь, нам еще выпадет возможность поговорить об Антоне Первушине не юном, но современном, не о «начале славных дел», но об эволюции, продолжительной, отнюдь не линейной и чрезвычайно любопытной. Когда-нибудь, по поводу какой-нибудь из следующих его книг.
В «Чужаках…» и «Войне…» Первушин прощался с невозвратно ушедшим миром его юности. Издавая их теперь, прощается с собой — юным и тоже ушедшим в прошлое.
Но книга все-таки величайшее из изобретений человечества — она сохраняет и то, и другое.
Коротко об авторе
ПЕРВУШИН Антон Иванович родился 27 мая 1970 года в городе Иваново. Среднюю школу закончил в 1987 году в Мурманске. В 1988 году поступил в Санкт-Петербургский государственный технический университет (тогда — Политехнический институт) на кафедру турбиностроения энергомашиностроительного факультета. Обучение в Университете закончил в 1998 году в качестве аспиранта-очника как прошедший полный курс аспирантуры.
Сразу после переезда в Санкт-Петербург начал посещать Литературную студию Андрея Балабухи. С этого же момента принимал участие в работе Секции по фантастической и научно-художественной прозе при СП СПб. В 1993 году был принят в Семинар Бориса Стругацкого на правах кандидата в члены семинара, в декабре 1997 был принят в действительные члены.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});