— Влад, я тебя не узнаю, — растягивая слова, произнес Ким. — С каких это пор ты стал прислуживать вздорным бабам? Если это шутка, то она затянулась, и нам уже давно невесело; если ты всерьез, то тогда выметайся отсюда, прочухайся и приходи завтра, а сегодня — ты надоел!..
— Я бы попросила вас прежде думать, чем говорить. Выбирайте выражения.
— Эти бабы его окончательно охмурили, — констатировал задорный парень Роб. — Он о себе уже в женском роде заговорил!
— Не исключено, что он и женщиной себя считает. Как, Влад? Считаешь?
— Я вас в последний раз предупреждаю…
— Послушай, Влад, — Ким теперь смотрел на него с откровенным беспокойством, — что с тобой стряслось? До сих пор, насколько я помню, ты был вполне безобидным мизантропом, в политику не лез, «измы» всех сортов презирал. Что изменилось?
— Ничего не изменилось, — ответил Влад. — А может, я стала умнее. Мне раскрыли глаза. Я ненавидела людей, человечество, а мне на пальцах показали, что ненавидела я патриархат, цивилизацию мужчин, порочную изначально. А женщина — это, скажу я вам, не совсем человек. Точнее — человек, но другого типа, другого подвида. И они объяснили мне: раз до сих пор у цивилизации мужчин ничего путного не вышло, нужно все в корни изменить и посмотреть, что получится у цивилизации женщин. И я подумала, а почему бы и нет? Чем они или я хуже вас, господа Витязи? Разве вы одни имеете право на изменение нашей общей жизни в лучшую сторону?..
— Ты мне только одно скажи, — перебил его Игин, до сих пор молчавший и с непонятным выражением на лице разглядывавший Влада, — у тебя там вата под пиджаком или уже имплантировать настоящие успели?
— К сожалению, пока вата, — не смутился Влад. — Есть более достойные. Их обслуживают в первую очередь. Но честно говоря, я не понимаю вашего интереса. Какое вам до этого дело?
— Что значит «какое»? Должен я такую подробность знать, перед тем как ухаживать… А то такая милая девушка стоит передо мной, а вместо груди у нее, оказывается, вата. Вот тебе и «чудное мгновенье»!
Витязи засмеялись.
— Оставьте ваши пошлые шуточки при себе, — скривившись, процедил Влад. — Почему вы до сих пор не очистили помещение? — перешел он на фальцет. — Я уже потратила двадцать минут на пустую перебранку с вами. Бармен! Немедленно закрывайте заведение, если не хотите, чтобы к аресту добавилась еще и конфискация. Шевелитесь, кому говорю! А вы, Алина, — обратился он к звезде «Пленительного», — вы пойдете со мной. Специальным распоряжением Эмансипированного Адмиралтейства, именем Верховного Военно-Морского Матриархата вы призываетесь на действительную службу.
— Я же предупреждал, — с обреченной интонацией вставил Фил.
— Алина, сиди! — распорядился сурово Ким. — Ты все сказал? — спросил он Влада.
— Я все сказала, — заявил Влад с достоинством, выделив ударением последний слог.
Отшвырнув ногой стул и выпятив челюсть, Ким двинулся на него. За Кимом со своих мест поднялись и другие Витязи. Но вмешательства их не потребовалось. Стремительным сильным ударом снизу вверх в челюсть Ким сбил Влада с ног. Улетели далеко в сторону, блеснув линзами, очки.
— Добавить? — Ким с ожиданием навис над корчащимся у его ног мизантропом.
Тот сплюнул кровью и стал отползать к выходу. Ким перевел взгляд на собственный отведенный для нового удара кулак.
— Скотина, — сказал он уползающему Владу. — Из-за тебя опять кожу на костяшках ободрал. Уматывай домой и проспись. И не смей сюда баб своих вызывать. Будет очень плохо. А лишняя мясорубка нам сегодня совсем ни к чему.
— Сволочи! — крикнул Влад от двери. — Козлы долбаные! Да кто вам право дал?! Кто?!
— Убирайся! — рявкнул Ким.
Влад испуганно хлопнул дверью.
— Он меня замучил, — признался Ким, возвращаясь на свое место. — Налейте, мужики.
Потом они очень долго и смело пили. Антону было за славными Витязями не угнаться, да к тому же первач в силу своего отвратного качества не шел даже под закуску, и поэтому после пятого стакана Антон только успел добежать до туалета и четверть часа просидел там, корчась от безудержной рвоты. Вернулся он несколько протрезвевшим с взлохмаченной шевелюрой и мокрым лицом. Больше к своему стакану он не притронулся, с вымученной улыбкой сидел, наблюдая, как хмелеют, напиваясь, Витязи. Как все творческие люди, пили они поболее лошадей, и Филу очень скоро пришлось одну за другой выставить на стол четыре совершенно необъятные бутыли.
Ким впал в оцепенение. И так сидел с полчаса, а потом вдруг бодро хлопнул два стакана первача и полез плакаться Антону в жилетку. Заплетающимся языком он говорил что-то о том, каким хорошим товарищем был Черномор, как все с ним было просто и понятно. И прежде всего — он никогда не врал. А тут обманул. Обманул своих лучших друзей. Говорил, что не умру, не имею права умереть, пока Муравья не сковырнем, а умер! И больше нет его и не будет! Потом Ким вспомнил о своей недавней стычке с Владом. «Где эти бабы?! — заорал он, вскочив. — Отстоим „Чуму“. В руках у него появился пистолет-пулемет „узи“, и он без предупреждения открыл беглый огонь в потолок над головами присутствующих. Витязи, разбрасывая предметы интерьера, повскакивали, похватались за оружие; напуганный Фил водрузил на стойку крупнокалиберный пулемет. Потом спохватились, отняли у Кима пистолет, сказали: „Уймись, дружище!“, и все на том, вроде бы, успокоилось. Ким же, рыдая, как ребенок, ткнулся лицом в стол. „Мама! Мама! — вскрикивал он. — Хочу домой, мама!“.
Последние часы застолья Антон запомнил смутно. Кто-то громко и над самым ухом спорил с Филом; кто-то грохнул об пол едва початую бутыль, и она разлетелась тысячей осколков; кто-то нагрубил Игину, и тот в ярости вскочил на стол и принялся махать длинным острым клинком, разбрасывая ногами тарелки. Но одно Антон запомнил хорошо. Хотя так и не смог установить, с чем оно связано: то ли с подступающей к горло тошнотой при виде опрокидываемых стаканов, то ли с обострившимся сегодня ощущением «чужаковатости». Но с того момента, как Ким вышвырнул из «Чумы» Влада и все время, пока продолжались поминки, Антона не покидало липкое чувство омерзения, почти гадливости, какое бывает, если идешь по цветущему лугу, вполне радуешься жизни и доброму дню, и вдруг ногой по рассеянности, подняв в воздух стайку хлопотливых мух, въезжаешь в коровью лепешку, подсохшую кое-где, но в целом еще мягкую и пахучую. И опьянение не помогло Антону избавиться от этого чувства, и только глубокий сон, одолевший его, когда Антон ушел из-за стола и прилег на стоявший в углу диванчик, этот сон сумел притушить, утопить омерзение в мутной и темной своей глубине.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});