достигнуть новых со-глашений.
Всё это сказано было с минимальными паузами на набор воздуха, что, с точки зрения Саши, выдавало в этом небольшом монологе здоровенную концентрацию вранья.
– Ну ладно, – улыбнулась она самой милой улыбкой, которая была у нее в арсенале. – Допустим, я поверила.
– А ты так и будешь стоять на моей кухне в одних трусах, а? – Спросил Роман, и дотронулся ладонью до ее груди. Ладонь была холодной. Саша инстинктивно отдернулась.
– Что такое, не нравится? – осклабился Роман и придвинулся ближе. Опять потянулся к груди, уже не ладонью, а двумя пальцами.
– Ты прав, – сказала Саша. – Я, пожалуй, пойду оденусь и поеду работать.
– Ну зачем куда-то торопиться, – продолжал с улыбкой Роман, придвинувшись еще ближе, – мы могли бы устроить, например, эротическую фотосессию. У меня и камера есть, такое, знаешь, ретро… Откровенные полароидные снимки, м-м-м?..
Он то ли сознательно, то ли нет всё давил ее в сторону стены, так что скоро у Саши не осталось бы пространства для отступления. Ее бросило в холодный пот, и она стремительно увернулась от объятий Романа.
– Нет, Ром, прости, не сейчас. Я…
– Роман. У тебя роман с Романом, ты не забыла?
– Хорошо. Роман, давай потом, мне просто правда пора работать и…
Саша выскользнула из кухни, на ходу заплетая себе косу. Позади услышала смешок, короткий и едкий, и дала себе обещание пока что у Романа не ночевать.
В тот же день после недолгого гугления выяснилось, что «Новалайн» – странная ботоводческая ферма, которая как-то была задействована в торговле биткойнами. Но Саша об этом уже спрашивать Романа не стала.
И начала копать сама.
Олег
Когда позвонила мама, Олег занимался делом постыдным, но, как ему казалось, вполне нормальным: смотрел порно, актриса в котором была похожа на Сашу. Актрисе было хорошо, актеру, наверно, тоже. А вот Олегу было хуево, поэтому фильм он смотрел без особенного возбуждения или даже радости за веселящихся друг с другом партнеров. Странная выходила прокрастинация. Он должен был просматривать материалы дела, до которых их уже любезно допустили филин Уланов и ходящий в рубашках, подчеркивающих бицепсы, Сергеев, но зацепиться там было не за что. Больше того: как-то неожиданно выяснилось, что подчиненная Маславской бухгалтер Сорочинская взяла всю бухгалтерскую документацию и… сожгла. Ну, то есть, ее теперь не существовало в природе. А жесткие диски либо исчезли в недрах следствия, либо были отформатированы. То есть иначе, чем показаниями свидетелей, доказать чистоту Цитрина и Матвеева было сложно. Из следственного тупика Олег пока видел только один выход – на «PornHub».
Потом телефон заиграл один из хитов «Led Zeppelin», на экране появилась улыбающаяся мама с одной фотографии двухлетней давности, и Олег стал жать на отказывающийся отзываться трекпад, чтобы остановить ролик. Наконец это ему удалось, он ответил на звонок и поднялся со стула.
– Олежа, привет. Ну, как ты?
Мама всегда здоровалась в подчеркнуто приподнятом настроении, как бы приглашая отвечать ей настолько же воодушевленно; если в голосе Олега такого воодушевления не чувствовалось, мама начинала выяснять, что́ с ним не так, и советовать биодобавки к завтраку, которые могли бы исправить его состояние. Теперь Олег постарался звучать как можно более приподнято, хотя давалось это ему с трудом: на его запросы о поддержке Матвеева в основном не отвечали либо отвечали отписками, полными теплоты, объятий и понимания, и примерно тем же занимались тиндер-мэтчи, которых Олег находил во время ленивой русской сиесты с ногами на небольшом диванчике на кухне и дымящейся тарелкой пельменей на столе. Он чувствовал, конечно, что должен заниматься чем-то другим, но что было делать, если обнаружил себя посреди засасывающего болота безнадеги? Олег пытался себя представить на месте тех правозащитников и правозащитниц, которые с горящими глазами приходили в суды и готовы были ждать задержанных у ворот ОВД до глубокой ночи, лишь бы с их случившимся подзащитным всё было в порядке. Олег знал, что не может так. Этот уровень самоотверженности ему был недоступен.
И поэтому казалось, что каждая минута, проведенная не у ноутбука над документами, а в окошке с порно играет на руку тем, кто решил закрыть театр Шевченко и отправить его сотрудников в колонию. Поэтому Олег мысленно занимался самобичеванием. Каждый день.
Но всего этого Олег говорить не стал. А сказал как можно более непринужденно:
– Да всё в порядке. Нормально. Вот работаю.
Дома в Перепятово Олег бывал примерно раз в две недели. Он хорошо помнил, как, едва поступив на первый курс, думал: ну всё, теперь каждые выходные – домой, чтобы от этого ада отдыхать. Но вскоре оказалось, что и ад не очень-то ад, и тусовки с гитарой в общаге (куда без них) можно не просто терпеть. Так что поездки Олега стали реже, и это давало о себе знать: однажды Олег не был в Перепятово на протяжении трех месяцев, а когда приехал, обнаружил новенький торговый центр там, где раньше была автобусная остановка и пустырь, а на месте яблоневого сада на севере города возник жилой комплекс в духе варламовских «муравейников», который каждое утро собирал на окрестных улицах гирлянду из машин разного пробега и литражности.
И башня из стекла, конечно. «Свеча», будь она неладна.
– А чем занимаешься? Опять этим режиссером?
– Директором, мам. Театральным директором. И нет, сейчас он уже там не директор.
– А кто?
– Сейчас он занимается платоновским фестивалем, хотя из камеры сложно менеджерить целый фестиваль, но… Черт, это неважно всё.
Сейчас опять начнется разговор, которого Олег всякий раз старался избежать, но эти попытки неизменно с треском проваливались. Ну вот, мам, мы опять тут. И снова.
Глубокий вздох по ту сторону трубки. Многозначительный вздох. Как в фильме «Белый шум», когда по ту сторону от радиопомех с тобой пытается общаться кто-то, и не может подобрать слова.
– Ты сейчас на меня рассердишься, но я опять это скажу.
– Да, я знаю. Что с таким образованием я могу работать в нормальной фирме на нормальной должности и хорошо зарабатывать, а вместо этого пашу за копейки и…
– Я просто за тебя очень беспокоюсь. «Общественный защитник» звучит красиво, конечно, но будущее – какое?
Олег прикрыл глаза. Опять одно и то же. Будущее.
– А какое будущее, если никто такой защитой заниматься не будет? А? Тогда сажай кого хочешь, всем будет плевать и никто не придет на помощь. Антиутопия какая-то.
– Есть люди, которые готовы за идею бороться до конца, но не лучше ли им это и оставить? А ты бы работал на хорошей зарплате, сидел бы в