Читать интересную книгу Как слеза в океане - Манес Шпербер

Вассо сел за стол и пододвинул к себе зеленую папку. Три листа бумаги с машинописным текстом, поправками и замечаниями, сделанными незнакомым ему почерком. Все параграфы были пронумерованы. Девять параграфов, которые он должен выполнить, если хочет остаться жить.

Конечно, ему не терпелось узнать, что там, в этих параграфах, но времени у него было целых два часа. Он откинулся на стуле, вытянул ноги, положил очки на стол. В комнате было тепло, даже слишком, он впервые за много месяцев не мерз. Женщина, сопровождаемая человеком в форме, привезла на тележке бутерброды, пирожные, чай и водку. Вассо решил ни к чему не притрагиваться до тех пор, пока не прочтет условия. Он встал, подошел к окну и отодвинул тяжелые гардины. Вдали виднелся мост. Фонари были слишком слабые, их отражения в воде он не видел. Он пожалел об этом, словно ему очень важно было увидеть реку.

Он взял со стола папку и быстро пробежал глазами все девять параграфов. Первый требовал, чтобы он написал покаянное заявление. Далее шли пункты, перечисляющие все краткие тезисы, которые должны содержаться в этом заявлении. Таких пунктов было довольно много. Он перечел первый параграф, уже медленнее, и сосчитал: их было девятнадцать. Часть их касалась событий, к которым он не имел никакого отношения, часть же — тех ошибок, с которыми он боролся, акций, придуманных самим «непогрешимым вождем». То, что Вассо когда-то удалось сделать, следовало объявить его неудачей, а неудачи других он должен был приписать себе, признать их собственным преступлением. Лишь в одном они были правы. Он всегда воздерживался от яростных нападок на оппозиции, как того требовал византийский обычай, за что теперь должен был обрушиться на нее еще более жестоко, громогласно и убедительно.

Второй параграф требовал направить открытое письмо «вождю мирового пролетариата», «гениальному кормчему революции», где не менее чем в двухстах пятидесяти строках подтверждалась бы его непогрешимость, громились все противники «великого кормчего», а под конец указывалось бы, что они не просто заблуждались, а с самого начала действовали по преступному умыслу, что и подтверждается не только всей их жизнью, но и каждым их действием, каждым распоряжением.

Жаль, что Джуры нет, пожалел Вассо. Он выпил водки, медленно съел бутерброды и налил себе чаю. Джуры ему не хватало: он разделил бы с ним и водку, и чай, и хорошую еду, и сигареты. А потом Джура сделал бы из всего этого замечательную деревенскую историю — с болотом или без, но во всяком случае с людьми, каждый из которых странным образом погибает. Для такой трансформации в стиле Джуры особенно подходил четвертый параграф: Вассо предписывалось дать ужасающие обвинительные показания против каждого из четырех времен года и Карела, сообщив, что они — озверевшие агенты Муссолини, провокаторы кровавого Александра Карагеоргиевича и принца-регента, гнусные воры и обманщики, «субъекты, душой и телом продавшиеся великосербскому империализму» и тому подобное, то есть попросту вынести им смертный приговор. Замечательнее всего было требование разоблачить Карела, Зиму и Весну как людей, на самом деле никогда к партии не принадлежавших, а обманом проникших в нее и лишь прикрывавшихся ее именем. Да, какая жалость, что нет Джуры. Однажды он сочинил пародию на какого-то немецкого историка литературы: «Генрих Гейне был абсолютно бездарен, но, будучи евреем, так наловчился обманывать, что написал больше сотни прекрасных стихотворений, только чтобы внушить легковерным, наивным немцам, что умеет писать стихи».

Остальные параграфы были довольно скучны — за исключением двух. Один предписывал Вассо в течение двух месяцев сочинить опус не менее чем в шестьдесят машинописных страниц о том, что в Советском Союзе благодаря гениальному руководству величайшего теоретика и практика полностью построен социализм и уже начался переход к его высшей стадии, к подлинно коммунистическому обществу. Далее ему предлагалось заявить, что процессы, на которых приговаривали к смерти старых вождей Коминтерна, были надежнейшей мерой для спасения мира во всем мире. И, наконец, последний. Вассо должен был сделать все, чтобы Мара немедленно вернулась и тоже написала заявление, в котором среди прочего признала бы, что не была полностью свободна от влияния своего «социального происхождения», и обещала впредь «решительно бороться со всеми пережитками того мира, в котором ее прадед, дед и отец творили свои антинародные, кровавые злодеяния».

Вассо раздернул гардины, пододвинул к окну кресло и удобно в нем устроился. Два часа пройдут быстро, и он хотел прожить то, что от них осталось, с удовольствием. Он снял башмаки и положил ноги на радиатор батареи, это было чудесно, главное теперь — не заснуть!

Вошел человек в форме: он хотел получить «написанное». Не отводя взгляда от окна, Вассо сказал:

— Нет, нет написанного!

Через полчаса он явился снова.

— Нет? Нет написанного?

— Нет написанного, нет!

Он вернулся еще через сорок минут и принес коричневую папку:

— Пожалуйста, прочитайте сейчас же! — Он не выпускал папки из рук до тех пор, пока Вассо не встал и не сел за стол; только тогда он начал передавать ему листок за листком. Это были протоколы, составленные по всей форме, с подписями. На одном была подпись Зимы — ясная, четкая, лишь в последний момент рука его, вероятно, дрогнула — два последних слога стояли как-то особняком. Другой был подписан Карелом — сложная, неразборчивая подпись храброго малого, который здорово испугался. Подпись Весны-Звонимира, с характерным наклоном влево, не изменилась — почерк сибарита, которого ничто не в силах лишить спокойствия и аппетита.

Места, которые Вассо предлагалось прочесть, были подчеркнуты. Зима сообщал, что у него, к сожалению, слишком поздно появились подозрения, он слишком поздно разгадал намерение Вассо оторвать партию от Советского Союза и его руководства. Ссылаясь на ленинскую политику союза с крестьянами, Вассо выказывал особые симпатии к вождям правой оппозиции, раскулачивание называл ошибкой, а один раз назвал даже преступлением. После настойчивых расспросов Зима признавался, что Вассо по своим убеждениям никогда не был настоящим коммунистом, что он втерся в партию, чтобы защищать интересы помещиков и кулаков. Сам сын кулака, он остался верен своему классу. На вопрос, не мог ли Вассо ездить за границу, а затем и в Советский Союз по заданию югославской полиции или даже в качестве ее агента, Зима сначала ответил, что так не считает, но потом признал, что это возможно и что, если логически продолжить рассуждение, Вассо с самого начала был не кем иным, как особо опасным агентом белградской тайной полиции, а целью его частых — и всякий раз с фальшивым паспортом! — поездок в Россию была подготовка актов саботажа и покушений, а также шпионаж против Красной Армии.

Показания Весны совпадали с показаниями Зимы. Помимо этого, он указывал, что в течение нескольких лет регулярно посылал ГПУ отчеты о Вассо и его более чем подозрительных замыслах. Показания двух других времен года мало отличались от этих двух.

Карел начал с того, что считает Вассо умнейшим и во всех отношениях способнейшим человеком в стране, а также единственным теоретиком партии. Далее он характеризовал его как слабовольного, слишком мягкого человека, который боится крови и в довершение всего находится под каблуком у жены, умной и высокомерной дворянки. Безмерно честолюбивая и потому склонная к индивидуальному террору, эта женщина отравляла отношения Вассо с товарищами и все более изолировала его от них. Она систематически распространяла панические сообщения, сеяла недоверие между членами партии, подозревала руководящих деятелей партаппарата, в том числе и самого Карела, в сотрудничестве с полицией. Под ее влиянием Вассо опускался все ниже. В январе 1934 года он без ведома партии ездил на родину, пытался наладить связи, чтобы снова захватить руководство партией под тем предлогом, что надо восстанавливать внутреннюю демократию и выбирать руководство непосредственно на местах. В сложившейся обстановке это нельзя было не расценивать как опаснейшую провокацию. Он и сам сеял панику, утверждая, в частности, что руководство виновно в гибели Андрея Боцека и Хрвойе Бранковича.

Вследствие всего этого и именно благодаря своим выдающимся способностям, а также по причине того уважения, которым Вассо и особенно его жена до сих пор пользуются в стране, они создали для партии смертельную угрозу, ликвидировать которую следует любой ценой.

Человек в форме снова забрал протоколы и передал Вассо маленькую, свернутую в трубочку бумажку. Уже на пороге он промолвил:

— Я вернусь через час, это будет без четверти два.

На бумажке стояло всего два слова: «Вот что!»

Добрый, благодарный ученик, думал Вассо, снова усаживаясь в кресло и устраивая ноги на батарее. Он делает все, чтобы облегчить мне путь к спасению. От меня требуется всего лишь один такой протокол и несколько жизней. Он неглуп, но примитивен, этот Мирин. Не умеет додумывать до конца. За десять минут до окончания назначенного срока он сел за стол и написал: