Но была надежда как–нибудь предупредить тебя или Н. И. о готовящемся против него деле. Я нашел человека, который показался мне честным. Он обещал помочь, передав вам информацию. И я тянул, тянул, то вроде раскалывался, то упорно отмалчивался. Подписывал какие–то пустяковые бумаги, вроде протокола описи имущества в нашей тогдашней квартире на набережной, расписания вечерних моционов твоего отца и прочую чушь – в общем, делал вид колеблющегося. И ждал самого худшего.
Вдруг мне объявляют – "ваше дело закрыто, вы свободны. От души рады, что столицу к Первомаю украсит ваша рука. Должность и все полномочия мы вам, разумеется, сохранили. Но величайшая и крайне настоятельная просьба молчать о случившимся. Во всяком ведомстве бывают ошибки. Особенно там, где столы завалены доносами. Вы ж не мальчик, сами понимаете, безопасность государства требует повышенной бдительности…"
Подлечили и чуть ли не с букетом цветов выпроводили. На носу Первомай. По улицам Москвы гуляют школьницы в белых фартуках, пахнет сиренью и ландышами. Ребята в управлении Моссовета встречают меня с почестями после ответственной командировки и запрягают в интереснейшую работу по праздничному убранству города. Моя Варенька с сыном встречают меня дома! И тесть – как ни в чем не бывало. Боже, как я был счастлив! Как опьяняюще, сумасшедше счастлив! Представляешь – вернуться из преисподни, не заложив душу дьяволу!
Варя, чтобы тебе ни говорили, какие бы доказательства ни приводили, верь – в аресте отца я не повинен. Знаю, что Серафима Генриховна убеждена в обратном.
Там, в камере я даже немного молился. Я не мог, не имел права рваться с просьбами в высокие небесные инстанции, я обращался к стеклышкам из Мишиного калейдоскопа. К тому, что сумел спасти от преданного нами всеми прошлого. Мало, слишком мало, чтобы ожидать прощения.
Тогда же в мою больную, изувеченную голову впервые закралась мысль: мы все ошиблись. Мы – заблудившиеся дети – гадкие и послушные, добрые и злые, умные и дураки – все–все "строители нового мира". Маленькие, потерянные, кем–то обманутые, проклятые…
На мне нет креста, клянусь стеклышками Храма – ни перед тобой, ни перед Николаем Игнатьевичем я не виновен.
Хочется думать, что когда–нибудь, кто–нибудь отомстит за нас или сделает что–то очень хорошее, отвоевав нам прощение…
Не спрашивай, кто виноват. Я не знаю. Думаю, Миша разберется.
Михаил Львович Горчаков.
Будьте счастливы, родные мои.
Май 1941 года."
Глава 19
Глубоко под землей расходились темные низкие тоннели. Выше остались затопленные подвалы Ленинки, сбоку – укрепленный древними дубовыми сваями ход к Кремлевскому лабиринту. Низкорослый помощник Деймоса, махнул рукой влево. Четверо мужчин последовали за ним. На оранжевых касках циклопическим глазом горели фонари, выхватывая из темноты влажный блеск камней и грунта, укрепленного новенькими металлическими сваями. Все четверо, одетые в одинаковые оранжевые комбинезоны иностранной фирмы с люминесцентной эмблемой на спине в виде тройной молнии МWМ, шагали молча. Впереди коротышка – главное доверенное лицо Мефистовича, за ним, гордо распрямив плечи, словно атлет на цирковом манеже, сам грек, чуть сзади – Пальцев. Шествие замыкал единственный допущенный сюда представитель Пальцева – его личный охранник Альберт Осинский.
Утром к Пальцеву в "Музу" явился Шарль и доложил, торжественно сияя:
– Свершилось! Наши специалисты обнаружили сокровища. Пожалуйте взглянуть.
– Невероятно… – забеспокоился Альберт Владленович, находящийся в преддверии эпохальных событий.
Основательная подготовка событий была произведена во всех направлениях. Иностранные компаньоны, не вникая в детали, разместили по ходу подземных работ в лабиринтах под основанием Храма некие ящики. "В целях оборонной подготовки. На случай войны", – пояснил Пальцев, делая суровое, проникнутое гражданственным пафосом лицо. Никто не стал уточнять насчет войны. Специалисты фирмы MWM точно и правильно (проверял Оса) расположили в подземельях контейнеры со сверхмощной взрывчаткой. Храм сметет до самого основания, в этом сомнений нет. Значительно больше волнений вызывала заключительная часть триумфа нового духовного лидера, а именно – вторичное возрождение уничтоженной святыни.
Для осуществления самой важной части плана требовались колоссальные деньги. Пальцев здорово подсуетился, принимая деятельное участие в подготовке "Черного понедельника" и рассчитывал на хороший кусок в дележке пирога.
Семнадцатое августа приближалось, Пальцев приступил к проведению операции. Вчера он организовал террористический акт на окружной дороге, как раз на новенькой, недавно открытой развязке. Затем, потрясенный трагедией, собрал внеочередное заседание "прогрессистов", на котором с надлежащими драматическими эффектами сложил с себя полномочия председателя. Сдрейфил, мол, смалодушничал, простите Христа ради.
Именно завтра он предполагал в полном смятении чувств прорваться к мэру, броситься в ноги, рвать на себе волосы, полностью "расколоться". Мол, не могу больше молчать: антиправительственный заговор, пуск психогенератора, сумасшедший, рвущийся провести сеанс внушения и способный совершить любую глупость… Тут завертится такая карусель! Предотвратить катастрофу не успеют. Когда Храм взлетит на воздух и заговор откроется, "прогрессистам" крышка. На авансцену выступит Пальцев, чтобы исполнить свою коронную арию. Измученный, якобы, сознанием вины, честный гражданин предложит умопомрачительную финансовую помощь в великом деле скорейшего возрождения святыни.
О мифическом кладе и обещаниях компаньонов Пальцев и думать забыл. Ясное дело – туфта. И тут объявился опьяненный радостью де Боннар, словно заполучивший уже обещанные триллионы. По случаю делового визита он был одет в костюм легкой шерсти цвета слоновой кости, щедро украшенный золотым позументом, пуговицами и был похож на капитана океанского лайнера, отправляющегося по весьма экзотическому маршруту.
– Неужели это… это и в самом деле возможно? Вы не ошиблись? Не шутите? – насторожился Пальцев.
– На все сто. То есть уверен на сто процентов и вовсе не расположен шутить, – Шарль с видом победителя развалился в вертящемся кресле, закинув ногу на ногу.
– Где же все это? – директор "Музы" нервно взъерошил чубчик, с изумлением обнаружив, что носок туфля иностранца отливает чистейшим золотом.
– Пока на месте. Мы работали без передышки, выполняли условия контракта. А вы ведь сомневались в успехе, уважаемый, признайтесь?
– Напротив, я очень рассчитывал на вас, – уверенно солгал Пальцев.
– Не ошиблись, Альберт Владленович! Поздравляю. Автомобиль ждет. Вы, естественно, пожелаете прихватить для моральной поддержки сугубо доверенное лицо. Хорошенько продумайте кандидатуру. Вы не менее нас заинтересованы в том, что бы сокровище превратилось в хорошо отмытую твердую валюту.
Рассудив, что необходимо лично ознакомиться с сомнительной ситуацией, Пальцев оказался в подземелье, вместо того, что бы готовить свой покаянный визит в верхи.
– Сюда, сюда, осторожненько… – шагавший впереди коротышка завел всех в узкий проход, перекрытый стальным шлюзом. Дышать стало трудно, давил потолок. Когда позади группы с лязгом обрушился металлический заслон, Пальцев почувствовал себя в ловушке. Сразу стали ясны гнусные намерения иностранцев: шантаж, требования выкупа. Встревоженный, но не сломленный, Пальцев ждал неприятных заявлений, сзади в сильном напряжении сопел Оса.
Коротышка что–то нажал в стене. Стальное перекрытие с гулом отъехало в сторону, складываясь гармошкой. Открылся круглый, увенчанный шатром из дубовых балок зал, размером с фонтан у Большого театра. В центре его тускло мерцал металлический контейнер не меньше саркофага Тутанхамона.
– Пришлось перегрузить. Деревянный ларь начисто развалился. Схватились за кованную крышку, а там – катастрофа! – пояснил молчаливый Мефистович. – Прямо в гнили в земле, в камнях… Взгляните сами.
Крышку контейнера подняли. Пальцев шагнул вперед и застыл с открытым ртом. Так вот людей и хватает инфаркт. Емкость из нержавейки, вроде кузова трехтонного самосвала, заполняла сверкающая лава. Пальцев заметил темное литое золото каких–то кубков и крупные капли рубинов на них, разноцветное мерцание драгоценных камней, украшавших художественные изделия далекого прошлого, россыпь неведомых монет, тяжелые цепи, змеившиеся среди несметных сокровищ. Все это покрывала искрящейся сеткой ликующая игра алмазов. Осинский крякнул.
– Не сортировали еще, – объяснил краснорожий коротышка. Только–только пересыпать успели.
Пошуровав в сияющей массе, он извлек массивный кубок и передал Пальцеву:
– Личный ночной сосуд Ивана Грозного. В честь покорения Казанского ханства из золота отлит. Годок проставлен – 1552. Рубинчики неслабые, с вишню будут.