на обращенные к нему с любопытством лица. Одни были возбужденные, задорные, другие спокойные.
До него доносились восклицания:
— Братва, аджимушкайцы идут!
— Это, кажется, комиссар Ковров! Вот он какой!
— Еще совсем молодой.
Люди были одеты в шубы и папахи, в пальто и шинели, в бушлаты и черкесские бурки. Мелькали папахи, солдатские шапки, заячьи ушанки, матросские бескозырки с ленточками, кубанки. И во всем, не только в движениях людей, но даже в этих разнообразных рваных одеждах, чувствовалось боевое, непоколебимое бесстрашие. Казалось, никто из этих людей и в осаде не был, и перехода не совершал, и не был в бою на железнодорожной насыпи, где каждому в глаза глядела смерть.
Вдруг галерея наполнилась нежными звуками пианино, захваченного в помещичьем обозе. А откуда-то из глубины, точно из самой страшной тьмы, пробивался могучий голос. Он запел «Дубинушку». Песню подхватили десятки разных голосов. Это чудесное пение разливалось и наполняло холодную тьму могучим порывом жизни.
— Где же ваш командир отряда? — спросил Ковров у группы матросов.
— Командир наш там вон, подальше будет, товарищ комиссар! Он у нас всегда в середине. Мы его бережем, как свой глаз, — весело отвечали бойцы. — Вот, пожалуйста, тут будет перекресточек, и там вам укажут его «кватеру».
Дидова застали аджимушкайцы одного. В небольшой нише он лежал на куче соломы лицом кверху, с заложенными за голову руками, о чем-то глубоко задумавшись.
Боец доложил о приходе Коврова. Дидов, словно подстегнутый, спрыгнул с соломы.
— А, Сергей! — взволнованно сказал он и шагнул навстречу.
Оба горячо пожали друг другу руки.
Вбежали Байдыков, Мышкин, Слесарев, Коськов, Григорий и Петька Шумный.
— Ну? Атакуете? — весело сказал Дидов, ласково поглядывая на Коврова. — Комиссара поглядеть бегут…
— Нет, не поглядеть, а поблагодарить товарища Коврова за то, что он выручил нас из ловушки, спас наш отряд, — возразил Байдыков.
— Да… верно… — медленно, виновато произнес Дидов. — Спасибо тебе, Сергей! Ты здорово помог! — добавил он и, схватив руку Коврова, с благодарностью пожал ее. — Прямо скажу — выручил ты нас из большой беды. Эта белая сволочь обхитрила меня. Никогда себе не прощу!
— Ну, что тут благодарить! Долг каждого из нас — помогать друг другу, выручать из беды, — мягко сказал Ковров. Он не хотел касаться сейчас опрометчивости Дидова. Об этом надо сказать так, чтобы он понял, какой вред для партизанского движения могут принести подобные поступки, и чтоб он извлек из этого для себя полезный урок.
— Помощь друг другу должна у нас быть самым первым делом, — сказал Мышкин.
Дидов оглянулся на него и, усмехаясь, кивнул Коврову.
— Это у меня партейные. Они тут и политика и пропаганда. Беда с ними, все командовать хотят, — пожаловался он.
Мышкин улыбнулся.
Ковров тоже улыбнулся и зорко оглядел окружающих. Во взгляде его было выражено: «Так, ясно. Понимаю».
Дидов предложил пойти позавтракать.
— Мне надо бы с народом поговорить, — попытался было задержать его Ковров.
— Пойдем, пойдем… Что ты за комиссар, если не хочешь с нами поесть! После таких схваток надо подкрепиться, а потом и другими делами заняться…
— Да, но белые…
— Да леший с ними! — опять не дал сказать он Коврову. — Надо поесть, а потом и драться.
Лицо Коврова и хмурилось и улыбалось.
Так, с разговорами, они вошли в просторный тупик, где жарко пылала куча углей. Над ней висел котел, в котором Данило помешивал своим тесаком. С жирным лицом и засученными рукавами он напоминал заправского повара. За костром громоздилась огромная каменная плита, покрытая брезентом, на ней лежали два каравая хлеба, кружки и стоял дубовый, ведерного размера, винный бочонок.
— Ну, как там каурма[10]? — осведомился Дидов.
— Готова, — коротко произнес глухим голосом Данило, поднимая свое красное, лоснящееся лицо и поглядывая на Коврова дикими, недовольными глазами.
— Давай усаживайся, товарищи, — скомандовал Дидов. — Огня! Больше света!
Через несколько минут порядочный таз с шипящей бараниной был поставлен на стол.
Дидов, передавая чайную кружку с красным вином Коврову, сказал:
— Разрешаю по одной — и то ради тебя, Сергей. Пьем, ребята, за здоровье товарища Коврова!
Все подняли кружки.
— А я предлагаю выпить за наши общие успехи в борьбе, — живо произнес Ковров. — Здоровье же мое подходящее. За скорейшую нашу победу, товарищи!
— Это само собой! — одобрительно ответил Дидов и залпом выпил вино.
Ковров сообщил собравшимся последнюю новость: Красная Армия отбросила белых от Каховки, подошла к Крыму и ведет ожесточенные бои на подступах к Перекопскому перешейку. Красная Армия заняла Одессу, Херсон, Николаев. Ковров рассказал о восстании французских моряков, о том, как они отказываются стрелять по красным, заявляя, что не будут воевать против Советов.
Это сообщение взволновало всех собравшихся. Лица озарились радостью, глаза сверкали счастьем. Обширный тупик, казалось, содрогался от движения людей и восторженных возгласов:
— Браво!
— Да здравствует Красная Армия!
— Идет долгожданная!
— Товарищи, свобода, свобода близится!
— Ура!..
Петька Шумный заметался. На глазах у него появились слезы. Он подбежал к Коврову, хотел было обнять его, но вдруг смутился и скрылся в темноту — вытирать нахлынувшие слезы радости.
По туннелям разнеслись голоса Мышкина и Байдыкова:
— На митинг, товарищи! На ми-ти-и-и-инг!
2
Дидов вскочил на лежанку и поднял свою огромную руку над толпой партизан.
— Вот что, хлопцы, товарищи, тут у нас комиссар Военно-революционного штаба. Пришел он сюда с Аджимушкайских каменоломен и хочет вам что-то интересное сказать. Вы послушайте его.
Крепкая и стройная фигура Коврова, затянутая в серую шинель, поднялась над людьми у стены галереи, где мигали два огненных языка коптилок. Он снял фуражку и заговорил:
— Товарищи! Прежде всего я хочу поблагодарить вас за все ваши бои, проведенные с врагами. И за ваш смелый переход сюда. Сейчас каждый меткий выстрел из ружья, удачный налет на военный объект, разгром воинской части наших врагов есть огромная помощь нашей спасительнице Красной Армии.
Товарищи! Красная Армия быстро продвигается сюда, к нам. Она уже подошла к крымской земле, бои идут уже недалеко от Перекопского перешейка…
— Неужто это правда? — выкрикнуло сразу несколько голосов.
— Правда, товарищи! — подхватил Ковров с жаром и энергией, но его слова прервали оглушающие выкрики:
— Братцы, свобода идет!
— Ура-а! Да здравствуют Советы!
— В бой! Истребляй буржуев, золотопогонников!
— Берегись теперь, гнусное отродье!..
— Подождите же, товарищи, дайте сказать товарищу комиссару… — пытался кто-то успокоить партизан.
— Свобода! Свобода!
— Ура! Конец нашим мукам!
Глубокая вера в близость освобождения долго торжествовала в подземелье и своей огромной силой потрясала своды, как будто расширяла галереи, вытесняла тьму. И казалось, ярким солнцем уже входила сюда свобода.
Как только выкрики стали затихать, Ковров продолжал: Красной Армии нелегко ворваться в Крым. Крым, товарищи,