Читать интересную книгу Ночь печали - Фрэнсис Шервуд

— Я продала тебя, Малиналли, потому что ты внесла разлад в наш дом. Ты всегда считала себя принцессой. Помнишь, как ты себя вела? Ты была дерзкой. Ты все знала. Ты думала, что знаешь больше матери. Твой отец разбаловал тебя, и ты отказывалась подчиняться отчиму. Ты не слушалась его, а ведь он был главой нашего дома. Муж сказал мне, что ты неисправима и ты ведешь себя как взрослая женщина. Ты была… я уверена, что сейчас, став взрослой, ты понимаешь, что женщина должна знать свое место, а девочка…

— А где сейчас твой муж? — поспешно перебила ее Малинцин, испугавшись, что расплачется и проявит свою слабость.

— Он умер от оспы.

— Мне жаль. Надеюсь, он не страдал.

— Оспа — это ужасное заболевание.

Завезенная на земли Мешико африканским рабом из кубинской экспедиции, направленной против Кортеса, оспа распространилась по континенту, словно лесной пожар. К началу осады Теночтитлана в 1521 году более половины жителей города умирали или уже умерли от этой болезни. Брат Моктецумы, избранный императором еще при жизни самого Моктецумы, тоже умер от оспы. Оборону города и командование войсками ацтеков взял на себя другой родственник Моктецумы, Куаутемок. После поражения ацтеков он умолял о смерти, но его помиловали, а затем пытали. Испанцы выиграли эту войну не только из-за нехватки воды и продовольствия в городе (акведук с Холма Кузнечиков перекрыли). Испанцы победили из-за оспы. Во время осады в Теночтитлане умерло двести сорок тысяч человек. Тела складывали в кучи, и они разлагались, а умирающие выдергивали травинки из щелей между камнями и ели их. Говорили, что сорок тысяч мешика умерли, бросившись в каналы вместе со своими женами и детьми, чтобы их не забрали в рабство. Из союзников испанцев умерло тридцать тысяч тласкальцев. Около шестидесяти кастильцев были убиты. В конце концов оказалось, что, хотя город и был взят во имя Господа и славы, золота в нем почти нет. Кортесу пришлось расплачиваться со своим войском какао-бобами.

— Такой большой дом, Малиналли. Он весь твой?

— Да.

— Он твой, и ты живешь в нем одна?

— Да. — Малинцин продолжала этот разговор как ни в чем не бывало.

Она попыталась вспомнить мать, которую когда-то любила, но все, что она смогла вызвать в памяти, — образ женщины с распущенными волосами, напоминавшими воронье гнездо. Когда Малинцин была маленькой, мать казалась ей огромным мохнатым животным, о котором ходили легенды на севере. Это животное, ростом выше человека, бегало быстрее пса и карабкалось на деревья, словно обезьяна. По слухам, это животное питалось медом и не издавало никаких звуков. На самом деле Малинцин в детстве боялась матери, и сейчас ее удивляло то, что эта жалкая старуха по-прежнему может причинить ей боль.

— Какой большой дом, Малиналли. — Старуха осматривала все вокруг жадным взглядом.

— Да.

— Он слишком большой для одного человека.

— У меня сын.

— Я имею в виду, что он слишком большой для одного взрослого.

— У меня часто бывают гости.

— Могу себе представить. — Мать скривилась, так что ее лицо стало похоже на сгнивший плод. — Сейчас люди думают, что им повезло, если у них просто есть крыша над головой. Я имею в виду после войны.

Иногда Малинцин нравилось ходить по дому и пересчитывать вещи. Пол сложили из крупных серых камней, выровненных и отполированных. Из-за толстых кирпичных стен с побелкой летом тут было прохладно, а в сезон дождей комнаты обогревались большими каминами, встроенными в стены. В кухне стояли деревянный стол и стулья с сиденьями из тростника. Ее циновка лежала на деревянной раме кровати с ножками и свисавшими с потолка веревками. Каждый вечер веревки натягивали, чтобы разложить кровать. Такая же маленькая кроватка стояла в спальне у Мартина, и вечером Малинцин говорила ему: «Спи крепко и пусть тебя не кусают мошки», а затем щекотала его. «Hijo, hijo». — «Madre, madre»[68]. Подушки были набиты гусиными перьями, а в гостиной с потолка на железных цепях свисал канделябр, сделанный из двух металлических колец. Его можно было опустить вниз, чтобы зажечь свечи, которые вставлялись в кольца. Кортес настоял на том, чтобы у Мартина над кроватью прибили небольшое распятие, а в коридоре, идущем вокруг двора, в стенах имелись небольшие ниши со статуями Девы Марии и небольшими обсидиановыми фигурками ацтекских богов. В спальне у Малинцин стояла большая каменная статуя Кетцалькоатля в пышном убранстве и с метелкой в руке. Зеркала в оловянных рамах с небольшими отверстиями для свечей крепились к стенам комнаты с большой деревянной ванной. «Все это мое. Мой дом, мои вещи. Я, мое, мне. Yo, mío, mí». Она теперь обладала этими словами, личными и притяжательными местоимениями. Она владела своей жизнью. Владела собой.

— Аламинос, твой брат, вырос и стал очаровательным юношей, не так ли? — спросила мать.

— У него испанское имя? — Малинцин забыла ацтекское имя брата. К тому же он сидел так тихо, что она вообще забыла о том, что брат пришел в ее дом.

— Я сменила ему имя. Текаюацин звучит так… по-ацтекски.

Теперь Малинцин вспомнила. Ее брата звали Текаюацин, хотя суффикс «цин» полагался лишь людям благородного происхождения, а его отец не был аристократом. Интересно, этот мальчик вообще умеет говорить? Затем Малинцин вспомнила, что когда-то ее мать была очень молчаливой и ее молчание наполнялось невысказанным.

— Ты так и не вышла замуж, Малиналли? — Слова матери прозвучали как обвинение и осуждение.

— Нет, я не хочу выходить замуж. — Малинцин вспомнила те времена, когда ей столь отчаянно хотелось выйти замуж, что она напоминала себе утопающего, цепляющегося за соломинку в бурном течении.

— Никто не хочет брать тебя замуж?

Малинцин смерила мать тяжелым взглядом. Ей хотелось сказать: «Это мой дом, и ты должна уважать меня».

— Не знаю. Мне все равно.

— Тебе, должно быть, очень одиноко. — Мать заговорила печальным голосом, как будто все пятнадцать лет ее волновало лишь одиночество дочери.

— Нет, я вовсе не одинока. У меня есть Мартин и мои друзья.

Когда Одудува приезжал из Оаксаки, они поднимались на крышу и спали под открытым небом, глядя на звезды и созвездия. Малинцин и Одудува всегда пытались найти на небе Кетцалькоатля — в определенное время года мертвый бог оживал, воплощаясь в вечерней звезде. Он скрывался за небосклоном, переходя в подземный мир, а затем возвращался утренней звездой. Говорили, что Кетцалькоатль спускается на землю на своем большом корабле.

По четвергам приходил Агильяр. Он пил вино и рассказывал о книге стихов на языке науатль, которую он составлял. Они с Малинцин не поднимались на крышу, как с Одудувой, а оставались в ее спальне. Малинцин нравилось это слово — «спальня», cuarto de alquiler. На покрывале для кровати — cubrecama — из чистого белого хлопка были вышиты небольшие фигурки: богиня Тлацольтеотль, Тецкатлипока в черно-красных одеждах, торговец, воин, игрок в мяч, женщина из племени тарасков благородного происхождения, которую вели на свадьбу, микстек в макстлатле. Это покрывало изготовила для Малинцин племянница касика Семпоалы.

После воскресной мессы в гости к Малинцин приходил отец Ольмедо, и они говорили о Франсиско и старых добрых днях в пути. Во время воскресного обеда отцу Ольмедо нравилось отодвигать еду в сторону и наслаждаться телом Малинцин на столе, словно она была еще одним блюдом. Малинцин и подумать не могла, что отец Ольмедо окажется столь изобретательным. «Ах, отец Ольмедо!» — стонала она, а затем они смеялись до слез.

— Отец ребенка, Малиналли, ну, как бы это сказать, он…

— Богатый и могущественный? — Малинцин знала, на что намекает мать.

— У вас хорошие отношения?

— Да.

Малинцин мирно общалась с отцом своего ребенка. С самого начала Кортес озаботился благополучием Мартина и еще до того, как тот научился сидеть, привез для него из Испании пони. Усаживая малыша в седло, Кортес водил пони по двору и с восторгом рассказывал о том, что когда-нибудь научит Мартина стрелять из ружья. Дворец Кортеса в Куэрнаваке, области неподалеку от Теночтитлана, где климат был столь мягким, что воздух отдавал сладостью, был украшен лепниной лимонно-желтого цвета. Ветви палисандровых деревьев затеняли скамьи, стоявшие у стен во дворе, переплетаясь над террасой.

Супруга Кортеса Каталина, приехавшая с Кубы после поражения Теночтитлана, казалась худой, скромной и молчаливой; она не могла играть роль властной первой жены вице-короля или губернатора, и это разочаровывало Кортеса. К несчастью, однажды вечером она умерла во сне после ссоры с Кортесом по поводу обращения с рабами. Ходили слухи о том, что ее смерть вовсе не была столь естественной, как утверждал Кортес, но император Карл не стал расследовать это дело. Во-первых, его не волновали такие мелочи, а во-вторых, король побаивался Кортеса, его энергии и уникального образа мыслей, всего того, что выделяло Кортеса как военачальника, и потому Карл дал Кортесу небольшие полномочия. В Новую Испанию приехали чиновники, чтобы представлять интересы императора на этом континенте. Карл решил, что Кортес прекрасный завоеватель, но кропотливая, бесславная и в первую очередь лояльная работа по управлению империей — это явно не для него.