Разгримировываясь, я объяснил своему собеседнику, что на подготовку киносъемки уходит так много времени потому, что, помимо творческих, чисто актерских, задач, приходится одновременно решать целый ряд сложных, самых различных по характеру технических заданий. Однако как бы ни была усложнена киносъемка разнообразнейшими требованиями технического порядка, разного рода предложениями оператора и звукооператора, актер обязан в нужную минуту выполнить любые задания, сохраняя основное — авторский, режиссерский и свой актерский художественный замысел, — суметь раскрыть образ и его действенную функцию в конкретных условиях данного кадра.
— Как много усилий приходится вложить, чтобы выполнить требования, предъявляемые к актеру сложной техникой съемки, — сказал мой товарищ. — Как же в таких условиях вам удается сохранять творческое состояние?
— Дело в том, что на протяжении всего времени работы над картиной актер думает о своем художественном образе, живет им, фантазирует, импровизирует, ставит его в различные обстоятельства, порой даже не относящиеся к сценарию. Тем самым он подготавливает себя к киносъемке, к выполнению самой неожиданной задачи, которая может быть поставлена перед ним кинопроизводством в любое время суток.
— Скажите, вас не раздражают технические замечания режиссера, кинооператора, звукооператора, даваемые в последнюю минуту, перед самой съемкой, когда вы, насколько я понимаю, уже вошли в должное творческое состояние?
— Нет, не раздражают. Для актера, снимающегося в кино, это привычно. Но вот если после того, как все выслушано и дан сигнал к съемке, вдруг возникают какие–то новые поправки и замечания, актер легко выбивается из должного состояния. В этих случаях кадр получается менее удачным.
— Когда же актер начинает входить в должное состояние?
— Точных правил не существует. Я лично начинаю сосредоточиваться за несколько секунд до хлопушки, а в особо трудных сценах — значительно раньше. Заметили ли вы, что перед началом последней съемки режиссер давал мне свои указания? Знаете, какие? Он напоминал мне предшествующий ход развития действия, еще не заснятый на пленку, и тем самым помогал мне войти в должное состояние той сцены, точнее — того отрывка, который мне непосредственно предстояло играть. Видя в своем воображении всю картину в целом, режиссер напоминает актеру о предшествующем и последующем развитии действия и тем самым контролирует творческое состояние актера, помогает ему войти в образ на данном отрезке его развития.
— Да, насколько я понимаю, процесс создания художественного фильма напоминает работу живописца над сложной многофигурной композицией, когда вначале возникает идея, основной замысел произведения, затем уточняется общая его композиция, потом разрабатываются и отделываются детали, которые в конечном итоге складываются в единое целое. Не так ли? — спросил мой собеседник.
— Совершенно верно. Только живописец в момент творчества находится в уединении, тогда как актер — в зависимом положении от различных компонентов: художественных, технических, музыкальных.
— Что же больше всего мешает актеру на киносъемке?
— Неподготовленность. Горе актеру, если, придя в павильон на съемку, он услышит от режиссера такую фразу: «Мы тут придумали одну сценку — текст небольшой, поэтому решили снимать ее сегодня же сверх намеченных кадров». В подобных случаях актеру приходится преодолевать большие трудности. Обычно мы избегаем такой импровизации, особенно когда работаем по талантливому, литературно и режиссерски отредактированному, «железному» сценарию. Правда, я вспоминаю случай, когда на одной из съемок «Ивана Грозного» режиссер обратился ко мне и в обычном шутливом тоне заявил: «Дорогой царь, мы решили записать одну новую фразу!» Для непосвященного в процесс кинопроизводства это звучит примерно так: «Подойти к столу, взять карандаш, клочок бумаги и записать пять–шесть слов». В переводе же на язык кинопрактики это означало, что я должен был произнести текст большого монолога, который я, естественно, не успевал выучить, тем более, что я срочно был направлен для перегримирования в другой возрастной грим Ивана. Поэтому текст был крупно написан мелом на доске, и я, поглядывая на него одним глазом, должен был выполнить трудное действенное задание, сохранив атмосферу сцены. Съемка прошла творчески малопродуктивно, хотя все же при монтаже этот кадр улучшил содержание целого эпизода. В подобного рода случаях режиссер рассчитывает на мастерство актера, забывая, что, не будучи согрето подлинным переживанием, подлинным художественным творчеством, оно не в состоянии подняться до уровня искусства.
— Да, — подчеркнул я, стараясь выделить это положение, — именно незнание текста нарушает творческий покой. Актер начинает терять под собой почву, как бы проваливается в какую–то пропасть, путается и сбивается. В результате съемка останавливается. Режиссер кричит: «Стоп!» и успокаивающе обращается к актеру: «Ничего, ничего, не волнуйтесь, снимем еще раз». Бывает и так: как–то на одной съемке, где текст был дан слишком поздно, а сцена оказалась сложной, артист, непривычный к работе в кино, начал теряться и делать ошибки. Раздраженный режиссер сделал ему замечание в несколько резком тоне. Наступила длительная пауза, после чего артист взволнованно ответил: «Если б я только знал, что это так трудно, я бы на тысячу шагов не подошел к этой работе!» Действительно, у него было тяжелое внутреннее состояние. И все же, как опытный профессионал, он взял себя в руки и выполнил задание, произнеся текст со сложной технической терминологией. Не забывайте, что актер переживает каждую ошибку, зная, что она влечет за собой затрату усилий большого коллектива и немалый материальный ущерб — лишний расход кинопленки и огромного количества электроэнергии.
Увлеченный нашей беседой, мой приятель выразил желание прийти завтра на очередную съемку, хотя я и предупреждал его, что вначале будет сниматься тот же монолог Стасова на среднем плане с панорамой, с движениями аппарата от начала и до конца кадра.
На этот раз актеры, игравшие судей, обвинителей и других присутствующих на суде, были вызваны на съемку позже. Вначале снимали меня одного. Мне следовало представить в своем воображении отсутствующих партнеров и мысленно общаться с ними.
Снова произнося монолог, я на этот раз должен был двигаться и останавливаться по меткам, отмеченным на полу павильона мелом.
При некоторых поворотах у меня появлялось желание поднять руку, а на словах: «Лети вперед! Зови вперед!» возникало естественное стремление поднять голову. Однако я должен был подчиниться требованию кинооператора: руку не разрешалось поднимать высоко, иначе она выходила из кадра, поднимать голову также запрещалось, потому что большая окладистая борода отходила от туловища, что, в свою очередь, нарушало композицию кадра. Съемка осложнялась еще тем, что по просьбе звукооператора мне приходилось подавать отдельные фразы, несколько форсируя звук, так как иначе микрофон, по техническим причинам расположенный в некотором отдалении от меня, не мог уловить моего голоса на должной силе звучания.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});