— Согласен, — кивнул Макиавелли. — Но разве есть иной вариант?
— Если не считать правителей города, которые преследуют собственные корыстные цели, ты убежден, что у остальных все еще своя голова на плечах?
— Как оптимист, я бы надеялся на это, — ответил Макиавелли.
— Я считаю, что они следуют за Монахом не по собственной воле, а из страха или по принуждению.
— Никто кроме Доминиканца или политиков это не оспорит.
— Тогда предлагаю использовать это в наших интересах. Если мы заставим замолчать его подручных и воодушевим недовольных, Савонарола отвлечется, и мы получим шанс нанести удар.
Макиавелли улыбнулся.
— Умно. Должно быть прилагательное, описывающее таких людей как ты… Я поговорю с Ла`Вольпе и Паолой. Они все еще в городе, хоть и вынуждены были уйти в подполье. Они помогут организовать бунт, когда ты освободишь районы.
— Значит решено.
Макиавелли заметил, что Эцио встревожен. Он привел его в спокойную обитель с небольшой церковью неподалеку и усадил на скамью.
— Что тебя печалит, друг мой? — спросил он.
— Две вещи, но они очень личные.
— Расскажи.
— Мой старый семейный дворец — что с ним? Вряд ли я осмелюсь пойти и взглянуть на него.
Тень упала на лицо Макиавелли.
— Дорогой Эцио, постарайся быть сильным. Твой дворец по-прежнему стоит, но Лоренцо защищал его только пока продолжались его власть и жизнь. Пьеро пытался следовать примеру своего отца, но после его изгнания французами, дворец Аудиторе был конфискован и использован в качестве казарм для швейцарских наемников Карла. После того, как французы ушли на юг, Савонарола вытащил из дворца все, что можно, и приказал заколотить. Мужайся. Однажды ты сможешь его восстановить.
— А Аннетта?
— Слава Богу, сбежала, и теперь находится в Монтериджони вместе с твоей матерью.
— Ну, по крайней мере, хоть что-то хорошее…
После недолгого молчания Макиавелли спросил.
— А что второе?
— Кристина… — прошептал Эцио.
— Ты заставляешь меня рассказывать тебе о жестоких вещах, друг мой. — Макиавелли нахмурился. — Но ты должен знать правду, — он помолчал. — Друг мой, она мертва. Как и многих из их друзей, Манфредо не сбежал от двойной чумы Савонаролы и французов. Он был уверен, что Пьеро организует контратаку и отобьет город. Вскоре после того, как Монах пришел к власти, наступила ужасная ночь. Дома тех, кто отказался добровольно возложить свои вещи на костры тщеславия, которые организовал Монах, дабы сжечь и уничтожить все роскошное и мирское, были разграблены и преданы огню.
Эцио слушал, заставляя себя сохранять спокойствие, в то время как сердце его разрывалось.
— Фанатики Савонаролы, — продолжал Макиавелли, — ворвались во дворец д`Арценты. Манфредо пытался защищаться, но их оказалось слишком много для него и его людей. Кристина не оставила его. — Макиавелли надолго замолчал, борясь со слезами. — Находясь в состоянии безумного помешательства, эти религиозные маньяки убили и ее.
Эцио неотрывно смотрел на белую стену перед ним. Каждая ее деталь, каждая трещинка, даже муравьи, ползущие по стене, были отчетливо видны.
Глава 27
Когда напрасны все наши надежды,
А всем надежным планам вдруг конец придет,
Когда царят вокруг одни невежды,
Хозяйка наша, Смерть, свой голос подает.
Один всю в развлеченьях жизнь прожил,
Другой клянется посвятить себя искусству,
Иной на мир лишь ненависть скопил,
Четвертый же свои скрывает чувства.
Пустые мысли, глупая тщета
Над всеми нами вновь преобладают,
Пока в Вселенной правит суета,
Песком сквозь пальцы время протекает.
Непостоянны в мире мысли, нравы, моды,
Лишь Смерти власть бессменна над природой.
Эцио позволил книге сонетов Лоренцо выпасть у него из рук. Смерть Кристины укрепила его в решении довершить дело. Его город уже достаточно настрадался под властью Савонаролы, слишком многие из его сограждан попали под влияние Монаха. Те же, кто был не согласен, были вынуждены либо уйти в подполье, либо бежать. Пришла пора действовать.
— Многие, кто мог помочь нам, сбежали, — объяснил ему Макиавелли. — Но даже злейшие враги Савонаролы за пределами города-государства, — я говорю о Герцоге Милана и о нашем старом друге Родриго, папе Александре VI, — не сумели вытеснить его из города.
— А эти костры?
— Самая безумная задумка из всех. Савонарола и его ближайшие помощники организовали группы последователей. Они ходят от двери к двери, требуя сдать все, что они считают сомнительным, включая косметику и зеркала, не говоря уже о картинах и книгах. Это все считается аморальным. А еще все виды игр, включая шахматы, и, ради Бога, даже музыкальные инструменты. Монах и его последователи полагают, что люди после этого будут больше уделять времени религии. Они свозят все вещи на площадь Синьории, собирают огромные костры и сжигают. — Макиавелли покачал головой. — За это дни Флоренция утратила много ценного и красивого.
— Но город уже сыт по горло этими действиями?
Лицо Макиавелли просветлело.
— Верно. И эти настроения являются нашей главной опорой. Думаю, Савонарола искренне считает, что не за горами Судный День. Беда в том, что никаких знаков приближающегося конца нет. Даже те, кто страстно верил ему, начали сомневаться в этой вере. К сожалению, многие из тех, кто обладает влиянием и властью, продолжают его поддерживать. Если бы их можно было устранить.
Так для Эцио начался безумный период выслеживания и убийства сторонников Савонаролы. Они действительно были из совершенно разных слоев населения — среди них был художник, старый вояка, торговец, несколько священников, доктор, фермер и один или два аристократа. И каждый из них фанатично цеплялся за идеи, что внушил им Монах. Некоторые перед смертью осознавали безумие, творимое их руками, другие оставались непоколебимы в своих убеждениях. При выполнении этого неприятного задания, Эцио чаще обычного подвергался смертельной угрозе. Но скоро по городу поползли слухи — о них говорили под покровом ночи, шептали в подпольных тавернах и мрачных переулках. Ассасин вернулся. Ассасин пришел, чтобы спасти Флоренцию.
Эцио глубоко печалило, что город, где он родился, где жила его семья, где осталось его наследие, запачкан ненавистью и безумием религиозного рвения. С тяжелым сердцем нес он смерть. Ледяной ветер смерти очищал испорченный город от тех, кто лишил Флоренцию ее славы. Как и всегда, он убивал с жалостью, понимая, что иного пути для тех, кто так отдалился от Господа, просто нет. Действуя в темное время, он всегда следовал велению долга перед Кредо.