Читать интересную книгу Пулковский меридиан - Лев Успенский

И он — стоял.

Теперь, когда его весной призвали в Красную Армию, он обрадовался. Конечно: жаль отца! Что будет он делать один в большой бабушкиной квартире окнами на Неву и на крепость, со своим пайком, с удостоверением на имя «гражданина Жерве Н. Р., инженера, выполняющего особые задания Советского правительства по производству вооружения для РККА», с едкой досадливой тоской по «этим поганкам и дурам», маме и Люсе?.. Ну, ничего, как-нибудь: отец — человек крепкий!

С такой же радостью, с великим интересом узнал он о назначении на Ладогу, в десантный отряд; грузился на пароход; знакомился с новыми товарищами… «Большевик?» «Нет, какой я большевик, ребята… Просто… Думайте как хотите, а жизнь-то на этой стороне… Там-то плесень; что-что, а это мне ясно!»

Вот! Прибыли… Вторые сутки готовился к новому, большому: первому бою. И вдруг, как мальчика на побегушках… Ну, что же поделаешь: солдат! Зато — папа как обрадуется? «Тимашев, Володя»… А?

Нет, все это было — ни с какой стороны не случайно.

Но когда он, собрав свое барахлишко, встал, чтобы итти наверх, на палубу, глаза его остановились на самодельном, каким-то судовым художником писанном плакате. Этот плакат висел на дереве мачты, которая, как деревянная колонна, пронизывала бывший «салон» пассажирского парохода, Рабочий в кепке с электрическим фонариком, зажатым в поднятой левой руке, освещал скорченную фигуру, а правой срывал розовую маску ангелочка с уродливо-клыкастого звериного лица. «Бдительность!» — кричали большие красные буквы.

И Лев Жерве вдруг остановился, точно его ударили. Лицо его переменилось. «Погодите?.. — пробормотал он. — Постойте!.. Почему же — «Тимашев»? Его же фамилия была «Щегловитов»? Конечно — Щегловитов! И они жили где-то около Таврического сада… Что такое?»

Комиссара батальона не оказалось на месте. Лева хотел уже итти разыскивать комбата Волкова, но вдруг заметил на корме другого человека. Усатый пожилой моряк этот, комиссар десантного отряда кораблей, прибыл утром на «Кибальчиче» и, видимо, еще не уехал на флагманское судно. Он стоял теперь один и в бинокль рассматривал что-то на берегу. Может быть, с ним посоветоваться?

— Товарищ военком! — сказал Лева, подходя, — я хотел бы у вас спросить. Понимаете, все дело в том, что у меня дьявольски плохая память на фамилии… Я не знаю, насколько правильны мои предположения, но все-таки мне кажется…

Усатый человек выслушал его, не спуская с него сердитых глаз. Он был крупен телом, плечист, суров на вид. Но почему-то суровость эта казалась наложенной на него извне, как бы надетой до случая вместе с грубошерстным бушлатом… Наверное, он мог, по миновании надобности, расстегнуть ее, как бушлат, и спрятать в рундук.

— Гм… Веселый выходит у нас разговор, товарищ красноармеец! — густым, низким голосом проговорил он, когда Жерве замолчал. — А ты сам? Тоже — из бывших? Вес-селый разговор! Покажь-ка мне его сюда, этот конвертик…

Взглянув на адрес, он покрутил носом. Могучие бушприты его усов пошевелились. Не надрывая письма, он сунул его в карман бушлата.

— Зан-нят-ное дело! Так — памятью своей недоволен? Жалуешься? Ну, а мою фамилию, по крайности, помнишь? Нет? Вот чёрт тебя задави! Действительно уж — память!.. Так-то я пожаловаться не могу: белые мою фамилию помнят… Но и тебе следует: ночью вместе в огонь пойдем!.. Кокушкин фамилия моя; Василий Спиридонов-сын Кокушкин. Цусимских времен матрос.

Память! На этот раз, молодой товарищ, твою плохую память ругать особенно не приходится: она тебе, по всему видно, довольно интересную рыбину в мутной воде поймать дала… А ну, Власенко, живо! Бери свой инструмент, вызывай мне «Уссурийца»… Комиссара корабля давай. Сигналь: «У вас на борту… под видом военного врача Тимашева… скрывается сукин сын Щегловитов… Немедленно… Ну, ясно: арестовать. Об исполнении — доложить семафором. Кокушкин».

— Вот так-то, товарищ Жерве… Неси, брат, свой чемоданчик вниз. Просмотри еще разок винтовку: до боя — считанные часы. От меня — матросское спасибо, а от командования… Ну, от командования — подожди, пока твою худую память мы проверим. В нашем деле теперь без проверки — шагу ступить нельзя!

* * *

В полночь нашу флотилию обстреляли береговые батареи белофиннов. Корабли, не открывая ответного огня, подались прочь от берега и, воспользовавшись длинным облаком тумана, двинулись в сторону Усть-Видлицы; там, в поселке старого Видлицкого завода, в двух десятках километров от фронта, разместился армейский штаб и склады врага.

Суда прибыли на место уже совсем засветло, в шестом часу утра 28 июня.

Все дело было в том, что, по плану, утвержденному командованием, и здесь, как у Красной Горки две недели назад, удар должен был быть комбинированным. Между действиями армейских частей на суше и маневрами кораблей была установлена абсолютная синхронность.

В пять часов двадцать минут артиллерия ударила одновременно и на фронте и с кораблей во фланг врагу. Суда с десантниками ворвались под жарким огнем в устье Видлицы. Одни на шлюпках, другие по грудь в воде, бойцы кинулись на низменный берег.

Вместе с другими по песчаной отмели бежал к соснам, видневшимся на окраине местечка, и Лева.

Со всех сторон слышалась оживленная перестрелка. Впереди, закурчавив над собой лохмы тяжелого дыма, большим огнем горел Видлицкий завод. Свистели пули, но Лев Жерве, так же как и его ближайшие товарищи, не слышал их. Бойцы поднялись наизволок, на крутой береговой холм, и залегли, взяв под обстрел длинный серый забор, тянувшийся над пожарищем, группу ив у берега реки и дорогу на север, по которой от времени до времени пытался прорваться к бечевнику то серо-зеленый вражеский солдат в английской шинели, то тяжело груженая повозка…

Охваченный совершенно новой для него лихорадкой, юноша еще плохо мог отдать себе отчет в том, что вокруг происходило. Как на матовом стекле, рисовались перед ним и двое еще безусых красноармейцев — соседей по цепи, Зотов и Савватеев, яростно стрелявших вправо от него, и фигура человечка, там, вдали, на пыльной дороге, у того забора… Вероятно, это был раненый финн: он лежал у обочины шоссе, так плотно прижавшись к земле, точно его сбросили на нее с большой высоты и расплющили ударом… Иногда он вдруг резко сгибал ногу в колене: значит, был еще жив. Но не отползал в канаву, хотя она пролегала метрах в двух от него: видимо, ранение его было тяжелым.

Сердце Левы Жерве стучало очень часто и очень сильно; ему хотелось есть; как-то немного неловко было дышать, точно после быстрого подъема на гору… Но, странное дело: страха он не испытывал. Напротив, в голове у него вдруг воцарилась небывалая ясность.

Неторопливо, совсем в другом ритме, чем двигались его руки, чем щелкал затвор винтовки, чем вылетали медные гильзы, помимо его воли, проходили одна за другой отчетливые бесспорные мысли. Мысли, не имеющие, казалось бы, никакого отношения к тому, что он должен был непосредственно делать.

— Лев… Лев, Жерве! — закричал вдруг ему сквозь какой-то кустарник Зотов, — а ну… Калитку-то видишь? Правее — щель… Пулемет видишь? А ну, братцы, разом, залпом… Нельзя дозволить! Кучней, кучней бей…

Левушка Жерве торопливо перезарядил обойму, хотел снова открыть огонь и вдруг увидел высокую фигуру и длинные усы комиссара Кокушкина.

Комиссар быстрым шагом, не нагибаясь, шел прямо к цепи по тропинке вдоль фронта.

— Эй, Жерве! — окликнул он, как только приблизился на расстояние голоса, — что тут у вас еще? Плевать на этот забор: без вас доделают… Видите — вон уже наши где, с правого фланга обходят… Снимайтесь! Сколько вас тут? Мне человек пять надо… Да кораблишко здесь под берегом ихний трехмачтовый заболтался! Уйти-то — нет, не уйдет; а вот затопить очень свободно могут, дьяволы белые… Давайте со мной в шлюпку: на абордаж пойдем… Чего там: завод, завод! Без вас этот завод возьмут; пехота… Там завод, а тут — корабль, судно… Одно другого стоит…

Лев Жерве, потный, грязный, вскочил и побежал рысцой вслед за комиссаром к берегу. И тут только впервые опять вспомнился ему Щегловитов. Арестовали ли его? Наверное — да. Правильно ли он сделал, выдав школьного товарища, друга детства, человека из «своего круга»… Нет, правильно, правильно…

— Ну, — точно подслушав его мысли, в этот самый миг на бегу бросил ему Кокушкин… — Приняли на учет твоего… давних лет приятеля… Молокосос!.. Сразу течь дал: во всем признался… Не ошиблась твоя дурная память-то: Щегловитов он и есть… Молодец ты, студент, правильный курс берешь! Так держи и дальше!

* * *

Наступление под Видлицей захватило белофиннов врасплох. Организовать сопротивление удару с Ладоги, с фронта, а затем и с Онежского озера они оказались не в состоянии. Взаимная поддержка флота и армии и здесь дала свои плоды. Уже к полудню белые дрогнули. Они стали откатываться к северу от Олонца.