ты…
– Когда мы ночевали на полустанке! – сжалился Тсино. – Они там мед пили, а я…
– А часовые что, тоже пили?..
– Нет, но они не такие умные, как ты думаешь.
– Ты, что ли, умнее? – Тут Хинсдро пришлось закашляться, чтобы подавить непрошеный смешок. Все-таки глубоко внутри он немного восхищался. Восхищался тем, насколько Тсино не похож на него. Нравный, скорее в мать и… не только.
Тсино кивнул с забавной, но неколебимой твердостью и скользнул взглядом по кабинету: вдруг что переменилось за минувшие дни? Но все важное – донесения от ополчений, договоры и хроники времен смерти Вайго – Хинсдро спрятал. Он чувствовал неладное в последнее время… неладное здесь, в надежных стенах терема. Более он не оставлял бумаг на чужое обозрение. Перестал, после того как пару недель назад застал над столом Фело́ро – главу посольского приказа, которого отлучил от переговоров с Тремя Королями, чтобы заниматься ими самому. Без умысла, просто подумал: тонкое дело да грязное, они все время клянчат то больше земель, то больше денег. Вроде Фелоро понял, с охотой занялся прочими союзниками, устроил, к примеру, отъезд Тсино… ан нет. Когда Хинсдро поймал его и мягко спросил: «Ты чего здесь?», красивое, обманчиво свежее лицо вытянулось, темные глаза забегали, и Фелоро буркнул: «Да… плохо у тебя тут убирают в последнее время, не видишь? Пылища…» Хинсдро даже поверил бы, Фелоро с младых ногтей помешан был на порядке: чистой посуде, опрятной одежде, вечно мыл руки и переставлял на чужих столах предметы. Даже находясь с Вайго, мог просто взять и начать полировать платком его трон. Но парой дней ранее Фелоро завел, пусть робко, нехороший разговор, мол: «Слушай… не хотел ведь ты править. Может, попробуем договориться да на девчоночку поближе поглядим?» Хинсдро отрезал: «Поглядим, как повесим». А в рассудке заворочалась премерзкая мысль: «А может, первым повесим тебя?» Но Фелоро сразу поджался, пошел на попятную, и мысль померкла. Мало ли… бес попутал, всем сейчас страшно. И все же.
– Ты что же, Тсино… – Хинсдро обернулся, кидая взгляд в окно. Внизу толпились стрельцы, удерживали рвавшийся на двор народ. – И лошадь украл, чтоб доскакать сюда?
Сын тут же заморгал с видом оскорбленной невинности.
– Я оставил за нее свой смарагдовый перстень! Чтобы я, и обокрал кого-то, да еще в такое время? Ты что? Государи не воруют, не обманывают и…
– Вот умница. – Чем-то оцарапала отповедь, захотелось скорее ее прервать. – Хорошо помнишь уроки. Но скажи, что же ты… – Горло перехватило. Стало дурно. Да что такое? – Зачем ты убежал, опасно тут, я…
Не дослушав, сын сделал к нему пару шагов. Хинсдро решил даже, что он напрашивается на ласку, надеясь умерить гнев. Готов был уступить, потрепать по волосам, лишь бы все скорее закончить. Готов был, взяв обещание более не дурить, отправить обратно с еще парой стрельцов… но Тсино не обнял его. Тонкие пальцы жестко, почти до боли стиснули запястья – и дурнота вдруг усилилась. Даже захотелось вырваться, особенно под взглядом, слишком похожим на собственный. «Ты мне тут не балуй, сам решу».
– Это мой город, отец, – отрезал Тсино. – Единственный, с кем я ушел бы, далеко…
Руки были влажными, горячими. Тсино волновался, поблескивали из-под спутавшихся вихров глаза, но голос не дрожал. Хинсдро обреченно вздохнул. Злоба боролась в нем с тоской и недоумением: ну откуда это? Откуда непрошеные сходства с теми, кого давно нет? Отчаянно, хрипло он спросил напрямик:
– Мне что же, надо было посадить Хельмо на цепь во дворе? Чтобы ты слушался?
Глаза Тсино блеснули яростнее.
– Я все равно не уехал бы в Цветочные королевства. Я пошел бы воевать!
– Воевать? – подавился Хинсдро, и его прошил озноб. – Свет мой, ну куда…
– Хельмо было двенадцать! – пылко продолжил Тсино. – Всего двенадцать, когда Грайно впервые взял его в поход на осфолатскую границу! И он сражался! И на разбойников он ходил! И на волков! И…
– И Грайно носился с ним как нянька, чтобы кто-нибудь не снес его голову, – мягко оборвал Хинсдро.
Он-то это прекрасно помнил. Помнил, потому что сам перед каждой вылазкой, побеждая страх и омерзение, хватал лукавого героя за плечо, вглядывался в раскосые глаза и шипел: «Случится с ним что – тебе со мной считаться. А счеты это ко мне, знаешь?» Грайно усмехался, понимая куда больше, чем от него требовалось… но кивал.
– Пойми, – воззвал Хинсдро к сыну, стараясь не думать о том, каким узлом скручивается все в груди. – Всему свое время, навоюешься еще, а ныне лучше поберечься. И… не ставь-ка себя с ними в один ряд. То были подвиги иного толка. И время их ушло.
Он помедлил, закусил губу. Не был уверен, что слова, которые рвутся с языка, честные. Что-то в них самому ему виделось скользкое, но все же, видя недоуменный, недовольный взгляд, он с неохотой пояснил:
– Грайно не защищал дом так, как мы сейчас. Взять ту же Инаду. Те города, походы – это было… как если бы ты пришел к кому-то из боярских детей на двор и отнял игрушку. – Он помедлил, спохватился: – Да, Вайго укреплял границы! Да, понимал необходимость иногда показывать соседям зубы, а не только кормить их на пирах. Некоторые – людоеды, например, – и не понимают иначе, сейчас я это поддерживаю. Но… ты многое видишь иначе, когда приходят на твою землю. И ныне порой, когда я вдумываюсь в наше прошлое, мне кажется, что по сути это все же были царские забавы, Тсино. Лишь забавы. Мы могли бы прожить и без них. Я не зря настаивал, чтобы мы жили без них. Как чуял: все полезет.
То, чем царь пытался заменить украденную свободу. То, чем тешился, чтобы не сидеть на троне. Трон… Он будто, прости господи, зад ему жег, будто это в трон угодила проклятая молния, убившая царевну Гелину. Гелина! Хинсдро опять ее вспомнил. Златокудрая, высокая и фигуристая, с плечами слишком широкими и голосом слишком басистым, но во всем остальном – чудеснейшая девица. Она-то не забавлялась бы. Она мечтала примерно о том, о чем Хинсдро: чтобы царство – полная чаша, чтобы все больше учились и меньше грызлись, чтобы соседи завидовали и подражали, а не дивились «дикарскому укладу». Никаких чудачеств. И никаких, слава богу, блудливых стражей-подстрекателей.
Слушая, Тсино успел обойти его и достигнуть стены – участка, где висела карта Острары. Карта была трехлетней давности и отражала примерно то, что и есть, кроме лунной заразы, расползшейся от границ. Тсино ткнул пальцем в какую-то точку. Еще в одну. И еще. Обернулся:
– Если мы получили