По одной из версий, именно дочь фабриканта и революционерка госпожа Сталь, бывшая на 7 лет старше Иосифа Джугашвили, явилась поводом для того, чтобы он избрал себе в 1912 году псевдоним Сталин и уже с ним вошел в историю. По другой версии, Людмила Сталь в свое время познакомила Сталина с дамой, которую потом ему будет напоминать булгаковская рыжеволосая Елена Васильевна Турбина. Но едва ли в этом была причина многочисленных приходов Сталина на "Дни Турбиных". Он ходит туда за другим. Именно в театре, глядя на интеллигентных, порядочных и наивных булгаковских героев, раз за разом Сталин испытывает глубочайшее удовлетворение от того, что они, такие духовно породистые, истреблены, уничтожены навсегда. Каждый раз в ложе МХАТа в темноте он торжествует свою победу над этими людьми, которых в 1932 году уже и в лагерях-то остается немного. Последние из этих Турбиных в то время, когда он сидит в театре, уже на Беломорканале. А там из всех радиоточек по всей стройке днем и ночью они слышат: "Канал строится по инициативе и заданию товарища Сталина!" Эти Турбины валят там сейчас лес без пил и без топоров. Пилы и топоры не выдают. Там обвязывают деревья веревками и бригадами их тянут — расшатывают в разные стороны, а потом валят.
Так что возобновление "Дней Турбиных" во МХАТе — не знак внимания Булгакову и не случайная прихоть Сталина. В театре он не отвлекается от работы.
В 1926 году на премьере булгаковской пьесы многие бывшие царские офицеры, перешедшие на службу в Красную армию, плакали, когда со сцены звучал старый российский гимн. По указанию Сталина все проявившие в театре эмоции были внесены поименно в списки ОГПУ.
У Сталина с Булгаковым давняя история отношений.
В середине 20-х годов Сталин и Булгаков ухаживали за одной и той же женщиной — Ольгой Сергеевной Бокшанской. Она личный секретарь директора МХАТа Немировича-Данченко, отличная стенографистка и лицо, абсолютно компетентное в жизни театра. Она жена актера МХАТа Евгения Калужского. Он внештатный сотрудник ОГПУ и НКВД. Когда в 1936 году после статьи в "Правде" запретят булгаковскую пьесу "Мольер", Калужский напишет в отчете в НКВД: "Булгаков все время спрашивает: "Неужели это действительно плохая пьеса?" Когда моя жена сказала ему, что, на его счастье, рецензенты обходят политический смысл его пьесы, он с притворной наивностью спросил: "А разве в "Мольере" есть политический смысл?'"
Жена Калужского Ольга Сергеевна Бокшанская — родная сестра Елены Сергеевны, на которой впоследствии женится Булгаков и которая проживет с ним самые мучительные, последние его годы.
Сталин смотрит из ложи на мхатовскую сцену. Конечно, булгаковская независимость с его Турбиными в 1932-м производит впечатление, не может не производить. Елена Сергеевна Булгакова вспоминает: "Сталин сказал Хмелеву, игравшему Алексея Турбина: "Хорошо играете. Мне даже снятся ваши черные усики, забыть не могу"". Скучно без этих Турбиных. Но без них все идет как надо.
Е. С. Булгакова
1923 год. XII съезд. При появлении Сталина на трибуне в стенограмме приветствие зала не зафиксировано. После его доклада — аплодисменты.
1924 год. XIII съезд. После отчетного доклада Сталина — продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию.
1925 год. XIV съезд. Политический отчет Сталина. Бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают.
1927 год. XV съезд. — Бурные продолжительные аплодисменты. Овация всего зала. Крики "ура!".
Следует заметить, что на этом съезде так же встречают Бухарина и Рыкова.
1930 год. XVI съезд. Политический доклад Сталина. Бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в бурную длительную овацию. Крики "ура!". Съезд стоя приветствует товарища Сталина.
1934 год. XVI! съезд. Так называемый "съезд победителей". Весь зал встает. Бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в длительную овацию. Возгласы "Ура! Да здравствует наш Сталин!".
1939 год. XVIII съезд. Бурной овацией стоя съезд встречает товарища Сталина. На всех языках народов великого Советского Союза раздаются возгласы "Да здравствует товарищ Сталин. Ура! Вождю, учителю и другу товарищу Сталину — ура! Да здравствует наш родной, любимый Сталин". Звонок председателя тонет в буре аплодисментов.
В 1932 году Сталин не выступает с широкими публичными заявлениями. В начале года на 17-й партийной конференции он присутствует, но не выступает. На двух пленумах 1932 года он не поднимается на трибуну. Он подает только реплики с места. Возникают слухи о болезни Сталина. На вопрос представителя агентства "Ассошиэйтед Пресс" о своем здоровье Сталин отвечает: "Как это ни печально, а против фактов ничего не поделаешь. Я здоров". После этого Сталин на три месяца уезжает на юг, в отпуск. В Сочи.
Он выезжает в сопровождении Карла Паукера. Карл Паукер прошел путь от парикмахера во Львове до начальника оперативного отдела ВЧК-ОГПУ-НКВД. Этот отдел ведает охраной руководителей партии и правительства, а также обысками, арестами и наружным наблюдением. Одновременно Паукер был председателем общества "Друг детей" при ОГПУ-НКВД, а также заместителем председателя общества "Динамо". Паукер долгое время человек очень близкий Сталину. Его расстреляют в 1937-м. В 1932-м он со Сталиным на юге. Годом раньше, в 1931-м, в Москве снесен храм Христа Спасителя, построенный по всенародной подписке в ознаменование победы в Отечественной войне 1812 года. И на юге в 1932-м Сталин занимается проектом Дворца Советов, который должен быть возведен на месте храма Христа. Сталин предпочитает вариант, предложенный Борисом Иофаном. Он пишет в Москву Ворошилову, Молотову и Кагановичу: "Надо бы обязать Иофана верхушку Дворца оформить в виде высокой колонны. Если нельзя поднять колонну над "Дворцом" — поставить колонну возле Дворца. Если можно, вышиной в Эйфелеву башню или немного выше". В это же самое время, в отпуске, Сталин собственноручно пишет декрет "Об охране имущества государственных предприятий колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности".
7 августа ЦИК и Совнарком утверждают написанный Сталиным декрет. За хищение государственного и колхозного имущества предусматривается расстрел, который при смягчающих обстоятельствах мог быть заменен сроком не менее 10 лет с конфискацией имущества. В историю этот закон вошел под названием "Закон о трех колосках". Хищение социалистической собственности начиналось в буквальном смысле с двух картофелин и нескольких колосков. Принят этот закон не раньше и не позже, а в разгар страшнейшего в истории страны спровоцированного властью голода.
В начале 1932 года с Поволжья к себе в деревню на Урал приехал проведать родителей один из так называемых "двадцатипятитысячников". Под таким названием проходили двадцать с лишним тысяч партийных рабочих, мобилизованных в помощь ОГПУ на выстраивание работы в колхозах. Так вот, один из этих двадцатипятитысячников приехал в свою обнищавшую, голодную деревню и начал успокаивать земляков. "Разве это голод у вас, — говорил он, — вы еще ребячьего мяса не ели". Во всю мощь, до людоедства, голод развернется осенью и зимой с 1932 на 1933-й, как раз в момент подведения итогов первой пятилетки.
Страшнее всего на Украине, на Северном Кавказе, на Кубани, в Поволжье, в Южном Зауралье, в Казахстане. За исключением Казахстана, где голод спровоцирован реквизицией скота, все остальные регионы — активные производители хлеба. Хлеб повсеместно изъят и отправлен на экспорт. По разным данным, за два года голода страна потеряла от 5 до 7 миллионов человек.
"В райцентре возле автобусной остановки, в скверике, прямо на утоптанных дорожках, на пыльной травке валялись те, кого уже не считали людьми.
Одни из них — скелеты, обтянутые темной морщинистой кожей, скелеты с огромными, кротко горящими глазами.
Другие, наоборот, туго раздуты — вот-вот лопнет посиневшая от натяжения кожа. И вели они себя тоже не как люди.
Кто-то задумчиво грыз кору на березовом стволе.
Кто-то расплылся на земле студнем, не шевелился, а только булькал нутром.
Кто-то запихивал в рот мусор с земли.
Больше всего походили на людей те, кто уже успел умереть.
Но перед смертью кто-нибудь из тех, кто грыз кору и жевал мусор, вдруг бунтовал — вставал во весь рост, обхватывал ствол березы, прижимался к нему щекой, открывал рот, собирался, наверное, крикнуть испепеляющее проклятие, но вылетал хрип, пузырилась пена. Бунтарь сползал вниз по стволу и затихал насовсем.
Вокруг идет обычная жизнь. Люди торопятся на работу".
Это пишет писатель Владимир Тендряков, вспоминая виденное в детстве.
Перенесшие тот голод говорили: "Голод страшнее войны".
Из воспоминаний: "В Киеве умерших от голода свозили в Бабий Яр и хоронили. Привозили и полуживых, которые там умирали". Захоронения жертв спланированного голода — это первая братская могила в Бабьем Яре.