его идей? Даже если и не оказалось человеческого лица среди тупых рыл охранников, лавочников, придворных дельцов, Медведев не мог раскаяться в деле, которому отдал жизнь, не мог бы жить иначе. Когда-то Иннокентий Монастырский с грустным юмором писал Сильвестру: „Солнцу подобает светить, если и знает, что смрадное место по просвещении такое же пребывает смрадное, как и прежде просвещения".
Топор упал. Тело казненного было брошено в общую могилу нищих при убогом доме близ Покровского монастыря. „Мудроборцы" расписались в своем поражении. Еще одна страница истории русской общественной мысли была перевернута.
Как бы ни были ограниченны люди, стоящие у власти в церкви и государстве, как бы ни ненавидели они проявление свободной воли, как бы ни боялись за свои привилегии, они не могли сопротивляться требованиям времени. Огрызаясь и убивая, „мудроборцы" всех мастей отступали. „Дело" Медведева со всей очевидностью показало, что церковная организация не способна более эффективно удерживать верующих в повиновении, что ее позиция весьма чувствительно приходит в противоречие с интересами россиян, способствует углублению кризиса религиозного мировоззрения. Попытка канонизировать патриарха Иоакима позорно провалилась: „верхи" церкви все отчетливее понимали связь его политики с падением престижа православной иерархии среди народа и правящих сословий. В течение нескольких лет практически все участники травли и убийства Медведева потеряли свои должности и влияние.
Первым был изгнан с Печатного двора Евфимий Чу-довский, ибо „от приписных его, Евфимьевых, нововводных странных речений, которые… напечатаны, многие люди сомневаются, и в церквах божиих чинятся мятежи, и великих государей денежной казне от переделок (книг. - А. Б.) убытки многие". Обличительные материалы фиктивного священного собора и памфлеты против Медведева издать так и не удалось, несмотря на то что Афанасий Холмогорский получил было предисловие к ним от патриарха Адриана. Напротив, стали появляться книги, направленные в защиту казненного литератора.
Горькая судьба ожидала просвещенных людей, по тем или иным соображениям находившихся во время борьбы с Медведевым в стане „мудроборцев". Братья Лихуды - действительно образованные и любящие свое дело учителя - после того как послужили орудием против Сильвестра, попытались расширить программу своих „еллино-греческих схол", начали преподавать латинский язык, логику, метафизику, философию… По доносу патриарха Досифея, пославшего их в Москву, учителя были обвинены в превышении полномочий и сосланы. В ссылке оказался крупный русский поэт Карион Истомин, бывший в описанное время секретарем патриарха Иоакима, а затем возглавивший государев Печатный двор58. Сознательно боровшийся с „ересью" Медведева ученый, литератор и композитор Игнатий Римский-Кор-саков уже в сане митрополита сибирского и тобольского выступил в защиту внешнеполитического курса, который горячо отстаивал всю жизнь - и наткнулся на такую же стену церковной иерархии, как и Сильвестр. Схваченный в палатах патриарха, он был объявлен сумасшедшим и уморен в монастырской темнице [59].
Адриан, патриарх Московский и всея Руси
Это событие, прошедшее почти незамеченным в бурных политических катаклизмах, произошло близко по времени к кончине патриарха Адриана. Реформирующееся феодальное государство не могло более терпеть ослабления своей духовной опоры. Потеряв ряд прежних функций, российская православная церковь надолго превратилась в духовный департамент империи. Петр I и его сторонники, неутомимо трудясь над укреплением крепостнического военно-полицейского государства, использовали в своих целях многие идеи, которые проповедовал казненный монах Сильвестр.
Секуляризации научной мысли сопутствовал и был тесно связан с нею достаточно долгий и драматический процесс полного подчинения Русской православной церкви самодержавному государству. При этом отнюдь не просветители и рационалисты из православного духовенства выступали в роли „сдающихся" на милость полицейской империи. Именно те, кто привлекал вооруженные силы для борьбы со староверами и убедился в невозможности сопротивляться вождям староверов без действенного вмешательства светской власти летом 1682 года, те, кто не мог одолеть Сильвестра Медведева, не прибегая к помощи карательных отрядов и мастеров заплечных дел, оказались готовыми предать церковь в кровавые руки тирана и грязные длани его наймитов.
Как ни старались и в XVII веке, и столетия спустя доказать хоть какую-либо полезность деяний „мудро-борцев", это оказалось невозможным без явных подлогов. Даже попытка выдать основанные Иоакимом „еллино-славянские схолы" за предтечу Славяно-греко-латинской академии провалилась. Так и не став академией, „схолы" влачили жалкое существование до начала нового столетия, когда их возглавил ученик Вилен-ского, Нисского, Оломоуцкого университетов и Римской коллегии Палладий Роговский, некогда пытавшийся получить образование в „схолах", но разочаровавшийся в них и выехавший „ради совершеннаго учения" в Западную Европу. Как и все, что строили „муд-роборцы", „схолы" были построены на песке. К тому времени, когда по прямому указу Петра I за строительство академии взялся известный общественный деятель Стефан Яворский, в строениях патриарха Иоакима потолки обрушились и печи рассыпались. В первом десятилетии XVII века безотлагательность реализации многих идей Сильвестра Медведева стала очевидной.
Просвещение было признано первоочередной государственной задачей, приобщение России к достижениям научной революции из „ереси" стало повседневной политикой. Контроль за развитием науки перешел, как и требовал Медведев, к государству. Еще не скоро (и не в полной мере) страна получит университет, о котором мечтал просветитель XVII века, но светские учебные заведения уже создавались. Лозунг „Не рассуждать!" пуще прежнего витал над отечественными просторами, но слова „понеже" (потому что) и „поелику" (поскольку) настолько часто встречались в указах, что стали своего рода символом петровского законодательства. Драгунские команды жестоко преследовали старообрядцев, но уже в 1702 году было объявлено: „Совести человеческой приневоливать не желаем и охотно предоставляем каждому христианину на его ответственность печься о блаженстве души своей". Память о Сильвестре Медведеве оставалась оскверненной - но его книги читались и переписывались. На ученом-рационалисте долго еще держалось клеймо „еретика", а его „злую мысль" повторял сам император: „Выше всех добродетелей - разсуждение, ибо всякая добродетель без разума пуста" [60].
Глава V Духовное ведомство империи
Регламент
Полное подчинение церкви государству, столь основательно подготовленное историей, столь закономерное при неуклонном усилении абсолютной самодержавной власти, было произведено столь же демонстративно, так же грубо и варварски, как и прочие реформы Петра I - „Отца Отечества". „Духовный регламент", составленный Феофаном Прокоповичем и дополненный Петром I (действовал в 1721 - 1917 годах), является ярким образцом тех петровских указов, которые, по меткому выражению А. С. Пушкина, „кажется, писаны кнутом". В нем сочетаются свойственные царю Петру Алексеевичу патологический страх, ненависть и отвращение, даже брезгливость к отечественным традициям. Феофан Прокопович, этот талантливый наемник и авантюрист, имевший одну веру - в беспредельную власть монарха (и за это превознесенный историками), сумел