в том числе гадал по солнцу. Силин сказал, что Медведев раскрыл перед ним заговор: учинить бунт, убить царя Петра, царицу Наталию Кирилловну,,и весь род их изгубить"; князю Василию Голицыну жениться на царевне Софье и стать царем; Федору Шаклови-тому „быть под царем первым князем; а патриархом бы быть ему, Сеньке; а патриарха б Иоакима сослать в ссылку". Продолжая эти бредовые показания, Силин утверждал, что Медведев гадал по звездам и вычислил, будто все бояре стоят за Голицына, а стрельцы - за царей (?!).
Далее Силин описал свое нелепое с точки зрения астрологической прогностики XVII века „гадание" по солнцу с колокольни Ивана Великого, совершенно не соответствовавшее тем знаниям, которыми обладал в это время московский двор, не говоря уже о столь образованных людях, как Медведев56. Однако, по его словам, Сильвестр воспринял гадание с полным доверием.
Этого Силину (а точнее, новой следственной комиссии) было мало, и он описал, как прятался у Сильвестра в келье „между чулана и печи", подслушивая секретные совещания князя Голицына, Шакловитого и Медведева: говорили, разумеется, о царском убийстве. Следствию было известно, что Голицын в действительности никогда не приезжал к Сильвестру, а разговоры Медведева с Шакловитым не мог подслушать даже племянник Сильвестра Иван Истомин. Но показания Силина были так полезны, что он продолжал с еще большим воодушевлением: Медведев-де дважды посылал его гадать и „смотреть в животе болезни" к самому канцлеру Голицыну. Один из образованнейших дипломатов Европы, говоривший с иноземными послами на их языках и напоминавший им просвещенного итальянского князя, якобы не только допустил до себя волхва (которых, кстати, страшно боялся), но откровенничал с ним о заговоре и своей личной жизни!
Воодушевленный вниманием следственной комиссии, Силин добавил, что после того Медведев заставлял его гадать (вновь по солнцу) об исходе первого Крымского похода 1687 года. Комиссия столь увлеклась, что записала это показание, хотя оно сводило на нет всю историю с „заговором": ведь получалось, что он совершенно сформировался за годы до того, как борьба при дворе достаточно обострилась. Но эти „мелочи" (например, противоречие с картиной „заговора", нарисованной розыском 1689 года) не имели значения, коли власть была в руках тех, кто направлял следствие. А с их точки зрения, работа была проведена вполне целесообразно.
Прежде всего надо было юридически оформить убийство Медведева. Его начали допрашивать - точнее, истязать - 14 января 1691 года, причем, согласно сохранившимся разрешениям на допрос, новое дело на него уже было заведено. По-видимому, палачи вновь ничего не могли добиться, а потому известное нам дело,,началось" более чем через две недели, когда, спасая свою жизнь, начал давать показания только что схваченный Стрижев (все равно затем уничтоженный). Проведено оно было молниеносно: Стрижев был взят 29 января, а в последний раз Медведева допрашивали, по словам генерала Гордона, 4 февраля. Через неделю Медведев был казнен, но дело не закрыли, а переориентировали.
Теперь в центре внимания был князь Голицын, который еще мог надеяться на возвращение из ссылки: ведь серьезных обвинений ему в спешке не было предъявлено. Поэтому в показаниях Силина было записано прямо противоположное первоначально задуманному (и использованному уже для убийства Медведева). В новом виде дело было готово к 7 марта, а вскоре князья Василий и Алексей Голицыны допрашивались по нему в Яренске. Им было объявлено, что „великим государям о всех их винах известно, и за те вины довелся он, князь Василий, смертной казни, а сын его князь Алексей наказанья… И если они великим государям вину свою принесут - и великие государи его, князь Ва-силья, смертью казнить и сыну его наказанья чинить не велят". Приговор был заранее вынесен - ссылка в Пустозерск с женами и детьми, без имущества и почти без слуг.
Но как для Медведева любовь к истине, так для Голицына чувство чести исключало ложное признание даже ради спасения жизни. „Как я целовал крест отцу их, великих государей, царю Алексею Михайловичу, и брату их царю Федору Алексеевичу, и им, великим государям - так им и служил верно, - отвечал Голицын. - А вины своей перед великими государями не ведаю". С достоинством опальный канцлер отвел все обвинения:
- Алешкино имя Стрижева я слыхал, а в лицо не знаю. Про Ваську-иконника не слыхал. Медведева знал по Симеоне Полоцком и в доме его бывал всего однажды или дважды, тому лет с семь или восемь. А был ли у них умысел на государское здоровье - про то не знаю и никогда не думая. Поляка Митьку Силина не знаю и не слыхал. Что они там в допросах говорили о умысле на государей, о московском разорении, о возмущении народа и гадательстве - про то не ведаю, не слыхал и на разум не всхаживало. И в монастыре в келье у Медведева не бывал. Кроме профессиональных докторов Симона и Лаврентия, ни у кого не лечился - на что явное свидетельство их врачебные рецепты. А жизнь моя и смерть в их царской воле.
Несогласие с фантастическими обвинениями не помогло князю Василию Васильевичу Голицыну. Лишенный чинов, чести и имущества, он так и скончался в далекой ссылке. Со временем и про него историки скажут: „Он опередил свое время". Но погубило его не время, а люди: те же, кто пытал, а затем убил Медведева.
* * *
11 февраля 1689 года толпы москвичей и приезжих собирались на Красной площади- На Лобном месте, там, где менее двух десятилетий назад кончил жизнь Степан Тимофеевич Разин, должны были казнить просветителя. Страшен был облик человека, учившего, что все люди имеют право мыслить, что наука есть источник силы и славы государства, что только справедливость может быть основой власти. Кутаясь в шубы, люди смотрели, как втаскивают на эшафот истерзанного бичами, обожженного огнем, съеденного полутора годами заточения в каменном мешке старца 50 лет и 16 дней от роду.
Медведев не знал, останется ли что-нибудь из совершенного им в человеческой памяти, уцелеет ли хоть строка из его сожженных книг. Его бесцензурная типография была разгромлена, училище разогнано - и кому ведомо, сколько столетий будет ждать Россия свободного, доступного для всех университета, где бы „трудолюбивые студенты радовались свободе изысканий", независимых от идеологических разногласий! Кому известно, сколько столетий понадобится, чтобы борьба Сильвестра за свободный разум потеряла свою актуальность? Медведев уходил из жизни с клеймом государственного преступника и еретика-западника, будто бы прокляв и оплевав распространенные им „заблуждения". Видел ли он в последние свои мгновения хоть один сочувственный взгляд, таящий будущие всходы