Читать интересную книгу Сюрприз в рыжем портфеле (сборник) - Борис Егоров

Некрасиво получилось у вас, дорогие блондины. Дело, как вы понимаете, не в стоимости предмета. Можно было и без предмета, но с душой.

О случае в школе я рассказал мастеру участка машиностроительного завода… Вопрос для него оказался больным.

— Вот и я скоро уйду, — произнёс он. — Но знаю, что подумают обо мне и что скажут. Наконец-то, мол, отчалил, старый придира. Давно пора. А какой я придира? Требую., учу. Иначе разве имели бы люди на моём участке такие высокие разряды? А благодарности не жди. Вот Максимка из второй бригады, молодой парень, — сколько я ему помогал, болел за него. А на днях знаете как он мне ответил? «Что ты, говорит, Прокофьич, лезешь в мою работу?» А я ему: «Учу тебя. И не в первый раз. За это не огрызаются, а «спасибо» говорят». А он: «Что это вы про «спасибо»? Вам за это зарплату платят»…

Рассказал мастер и про другого Максимку. Тот из бывших учеников в начальники вырос. Вызывает иногда Прокофьича к себе в кабинет, журит по производственной линии, даже излишнюю строгость на себя напускает: «Как это тут вы, понимаете, мне работаете?» О прошлом, о том, что когда-то был фрезеровщиком на участке Прокофьича, никогда не вспомнит, слова доброго не скажет. Так прямо сразу потомственным начальником он и родился.

Я сказал мастеру, что всё это заслуживает фельетона. Он ответил:

— Как хотите пишите. Только фамилии моей не упоминайте. Получится, вроде я благодарность себе выпрашиваю.

Когда я ушёл от него, то вспомнил о письме одной женщины. У неё рано умерла младшая сестра. Осталась дочь сестры Лида — школьница второго класса, которую надо было растить и воспитывать. Теперь девочка стала взрослой. Со своей приёмной матерью часто конфликтует: недовольна жизнью, плохо в комнате, мало нарядов.

Сказала как-то Серафима Васильевна: «Знаешь, Лида, во времена нашей юности поменьше всего было, а работали побольше. И рады были. Ты вот медсестра. Устроилась бы на дополнительную работу. С больным посидеть или подежурить…» Лида возмутилась: «Что вы всё про свою юность?. Наша юность — другая…»

И вот Серафима Васильевна взяла напрокат пишущую машинку — она в прошлом машинистка, но профессию эту оставила из-за болезни рук — и выстукивает по вечерам английские «русские сапожки» для Лиды. Мужа у неё нет. Замуж она не вышла. Из-за той же Лиды. На то, что приёмная дочь отплатит ей в будущем за заботу помощью или просто вниманием, она не надеется…

Потомки доисторического Блондина, который бессердечно ответил попавшему в беду Брюнету «ыт лешп», иначе говоря — «пшёл ты», бывают разные. Одни иронически-снисходительно величают своих преподавателей и наставников «предками» и относятся к ним соответственно, как к индивидам недостаточно высокоорганизованным, странноватым, не способным понять некоторые тонкости современного бытия. Другие, окончив вуз, не выражают желания творчески трудиться во вскормившем и вспоившем их городе Елабуге: очень уж он малостоличный, не столь там респектабельный народ. Третьи в день 9 Мая задают наивный вопрос надевшему ордена и медали бывалому фронтовику: «Что это вы сегодня так вырядились?»

Может, я неправильно называю явление, о котором пишу? Может, слишком резко его квалифицирую?

В толковом словаре сказано: свинство — дурной поступок, грубое, дурное обращение. Я бы добавил; которое происходит от эгоизма, чёрствости, неуважения к чужому труду, от неблагодарности.

Конечно, с чёрной неблагодарностью, к счастью, встречаешься не часто. Явление нетипичное. Между прочим, учёные предполагают, что доисторический бородатый Блондин, извлечённый Брюнетом из ямы, а затем отказавший ему в помощи, — тоже был нетипичным. Даже для того далёкого времени. Человек по своей природе добр.

1968

ФИЛОЛОГИ НА ПРИВАЛЕ

Обычно считают, что привалы бывают только у охотников и у солдат.

Это неправильно. Привалы бывают и у филологов — у тех, что участвуют в экспедиции по сбору произведений устного народного творчества.

Где только не побывают неутомимые подвижники-энтузиасты, в какие не заглянут дальние углы, чтобы услышать доселе неизвестную им сказку, песню, мудрую пословицу!

Вот так ходят-бродят, а потом, естественно, привал.

… Два фельетониста, назовём их Первый и Второй, расположились на отдых. Конечно, на окраине села. В литературе не принято, чтобы путники останавливались в центре, и я не хочу нарушать эту святую традицию.

Далее всё тоже традиционно. Они лежали, конечно, на сеновале. Безусловно., уже вечерело, и скот уже прогнали. И разумеется же, по всему селу плыл неповторимый аромат парного молока.

Можно было бы для описания обстановки привести ещё ряд деталей. Но дело не в них. Дело в том, что два филолога беседовали, делясь своей литературной добычей.

— Ах, какие любопытные перлы встречаешь в устном творчестве! — восхищённо сказал Первый.

— Это верно, — поддержал Второй. — Сколько лет посвятил фольклору и не перестаю изумляться!

— Да, да! Вот, например, сегодня я услышал сказку!

— Сказку? Ну, ну!

И Первый стал рассказывать.

* * *

В некотором царстве, в тридевятом государстве жил да был царь Террикон.

И слава о нём шла далеко-далеко.

Другие цари славились воинственностью, жестокостью. А Террикон славился тем, что был очень чувствительным и очень часто расстраивался.

Он хотел, чтобы всё было в его царстве-государстве хорошо, и если вдруг узнавал, что что-то плохо, то впадал в грусть, и ему давали успокаивающие королевские капли.

И придворные делали всё, чтобы его не расстраивать.

— Сколько бочек мёда, сколько пудов пеньки, сколько баранов в моём царстве-государстве? — спрашивает царь первого министра.

— Десять тысяч бочек мёда, сто тысяч пудов пеньки, миллион баранов, — отвечает министр, не задумываясь.

А у царя на глазах, слёзы.

— Плачете, ваше величество?

— Плачу.

— Мало, что ли?

— Мало.

— Ну, тогда, значит, я ошибся. Значит, больше.

— Вот то-то же. Пошли во все концы моего царства-государства арифметиков, чтобы сосчитали, чего я сколько.

Поскакали гонцы во все концы, возвратились и принесли первому министру большую-пребольшую бумагу с докладом.

Смотрит он на бумагу, и глаза его гневом разгораются.

«Мёду негусто, в смысле пеньки пусто, баранов встречали, но немного».

— Что вы тут мне понаписали? — кричит министр.

— Что видели, — отвечают арифметики, — что знаем. Мы же во всех концах бывали.

А министр ещё пуще злится…

— Получается, что вы во всех концах были и всё знаете, а мы посерёдке сидим и ничего не знаем? Поймите, нельзя так писать: расстроится. И без того бессонницей страдает. Забирай назад свою докладуху и переделывайте.

— А как переделывать? — спрашивают арифметики.

— Эх вы, те???! — вздыхает министр. — Образованные люди, а учить вас надо. Первая часть положительная — это пять шестых доклада, вторая часть отрицательная — одна шестая.

— Это так обязательно? — удивились арифметики. — А может быть, хотя бы две шестых?

— Ни-и-и-когда. Расстроится.

— Поняли, — сказали арифметики. — Дальше…

— Дальше слог. Само слово. Слово должно быть ласковое. Вот вы тут пишете: «… к тому же кое-где мёд воруют». Грубо. Прочтёт — расстроится. Нет воровства! Имеют лишь место отдельные случаи, когда некоторые граждане, являясь невольной жертвой предрассудков далёкого прошлого, путают своё личное имущество с имуществом казённым. Вот как! Или ещё: «взятки». Мягче надо! Знать надо, для кого вы всё это пишете. Нет взяток. Но, конечно, случаются порой факты, когда рассеянные столоначальники берут у благодарных им люден небольшие суммы денег, по неосторожности не оговаривая сроки возвращения упомянутых сумм кредитору.

— Понятно, — кивнули своими учёными колпаками арифметики. — Но мы же арифметики. Насчёт невольных жертв и рассеянных столоначальников это у нас краем— боком. А как же с цифрами?

— Цифры я беру на себя, — ответил первый министр. — Вы, скажу я вам прямо, по-мужицки, не очень сильны в статистике, то есть в цифросчете. Статистика — такого слова нет, оно появится потом.

И ушли арифметики. И пришли потом с новым докладом. С мягким таким. Ласковым.

— Так сколько бочек мёду в моём царстве-государстве? — спрашивает Террикон своего первого министра. — Сколько пудов пеньки? Сколько баранов?

— Сто тысяч бочек мёду, миллион пудов пеньки, десять миллионов баранов, — отвечает первый министр. — По уточнённым данным…

А у царя на глазах слёзы, и министр поправляется:

— По уточнённым данным, но не окончательным…

А царь говорит:

— Не потому плачу, что плохо, а умилен тем, что хорошо. Значит, дочь мою Олену замуж выдавать можно.