Читать интересную книгу Сюрприз в рыжем портфеле (сборник) - Борис Егоров

— А у поэтов?

— У поэтов наоборот — длиннее. У Вознесенского строчки уже в страницу не лезут, даже если без нолей. Надо печатать на машинке с большой кареткой. В развёрнутый лист. Как балансовый отчёт. А иногда он вообще стихи на полуслове обрывает и шпарит прозой.

— Так, так… Что ты ещё думаешь, Аза?

— О стирании граней думаю. Между поэзией и прозой. Глохнут рифмы у некоторых поэтов, размеры хромают, прозаизмы заедают. На помощь музыку зовут и светооформление. Светооформление один поэт придумал… Забыла фамилию… трефовый валет такой… Он если про ночь читает, то свет в зале выключают., если про полдень — большую люстру дают, а про войну — красные фонари на партер направляют… А музыкальное сопровождение, известное дело, гитара. Но будущее не за ней. Гитара вчерашний день. Завтрашний — это гусли и балалайка. Те, кто понимает толк в моде, уже раскупили балалайки и подстриглись под горшок.

«Аза» помолчала и вдруг начала цитировать: «Править лодкою в тумане больше не могу. Будто я кружусь в буране, в голубом снегу. Посреди людского шума рвётся мыслей нить…», «… каких держаться скользких истин в таком запутанном пути?», «Давно уж тёмной пеленой покрыто небо надо мной, и с небосвода дождик льёт, и безнадёжен небосвод…», «Сжимает горло, леденит запястья великая и вечная тщета…», «Да ведь я никого не ждала, отцвели, отпылали сирени, равнодушно и тихо жила на скрещениях света и тени…», «Налево иду, как направо, к судьбе ухожу от судьбы…», «Распались краски на оттенки, увяла летняя страна, смещают вкусы и оценки осенние полутона».

Доктор Любопытный вспомнил, что на днях машина читала периодику за 1906–1910 годы, и пробормотал:

— Хватит, Аза, старинных цитат. Хватит туманов, скользких истин, вечной тщеты. Не на тему дня это.

— Вот и я говорю: не на тему. А цитаты вовсе не старинные. Все из журнала «Юность» за 1969 год. Из стихов Варлама Шаламова, Ларисы Васильевой и Ирины Озеровой. Я прочитала те строчки, что запомнила, подряд, чтобы сказать: существует «смещение вкусов и оценок». Хочу думать, что в Дальнейшем смещения не будет… Эх, «если пьём — до отруты белённой, если жрём — в животах оскомина…», «… Бабу соколу не подсовывай, половчанки к русичам слабы, убежит половчанка с соколом, и не будет ни князя, ни бабы…»

— Господи! А это откуда?

— Это «Слово о полку Игореве» в перекладке Виктора Сосноры. Теперь очередь за «Повестью о Петре и Февронии», а дальше, глядишь, и до «Жития протопопа Аввакума» доберутся… Перекладывать начнут.

— О поэзии достаточно, — сказал доктор Любопытный. — А как с юмором?

— Да вот, печатают в газетах рисунки под рубрикой «Улыбки художников». Маленькие такие. Про пустячки. Теперь ожидаются «Улыбки писателей». Крохотные такие улыбочки. Хе-хе.

Далее «Аза» высказалась о КВН, заявив, что «передачи КВН станут лучше, так как в отдельных институтах в минувшем году находчивых зачисляли на первый курс, как футболистов. Невзирая на оценки. На старших курсах весёлых освободили: от некоторых занятий. Для написания экспромтов привлекли более опытных, профессиональных авторов».

Новости ожидают нас и на эстраде: «Как известно, певцы, выступающие по телевидению, не столько поют, сколько ходят. По тротуарам, по дворам, по лестницам. Ходьба надоела, стоя уже пели. Теперь будут петь лёжа. Например, в гамаке. Пели в микрофон, потом микрофон стали брать в рот. И всё равно не слышно. Новшество будущего заключается в следующем: к телу певцов станут приклеивать датчики. Таким образом, мастера эстрады будут петь только сердцем, без участия голосовых связок».

— А в театре, в театре что нового?

— Хоры в кое-каких драмспектаклях увеличатся. Сначала на сцену выходили по двое, потом по четыре, по шесть. Ожидается, что число комментаторов достигнет десяти — двенадцати человек. Вместо чёрных костюмов — чёрные трико… Раньше чертей так одевали. Представь, выходят на авансцену двенадцать прорицателей в чёрных трико и, обращаясь к зрителям, начинают каркать про главного героя: «А он уходит от Валентины к Субмарине и не знает, что его, несчастного, ждёт…» А что ждёт? Персональное дело. Есть в театрах и более серьёзные планы: зрителей переместить на сцену, а актёры будут играть в зале. Что же касается репертуара, то письма уже ставили. Телеграммы тоже. Теперь очередь за почтовыми переводами и бандеролями. Представляешь, в роли бандероли… в роли бандероли… в роли бандероли…

Корпус «Азы» затрясся, зелёный огонёк погас, вспыхнул красный. Из машины пошёл дымок. Запахло жжёной гребёнкой.

— Не выдержала, — резюмировал доктор Любопытный. — Свихнулась. Электронный инсульт. Но ту литературу я в неё заложил…

1970

КАКОВО БЫТЬ САТИРИКОМ

1. Пальто, повешенное за хлястик

Сатириком быть трудно.

Трудности подстерегают его на каждом шагу, едва он опубликует первое произведение.

Я не говорю уже о том, что опубликовать тоже нелегко.

У редактора возникают всегда самые неожиданные замечания:

— О подобном я уже где-то читал. О жуликах писали.

— Разве они перевелись?

— Не перевелись, но тема не свежа. И потом…

Если вашу сатиру редактор печатать не желает, он много может сказать, что «потом»: легковесно написано, есть элемент зубоскальства, даже гаерства, граничащего с опошлением и очернением, автор далеко зашёл в обобщениях, заигрывает с известной частью читателей, демагогично утверждая…

Единственное замечание, которого быть не может, — это «не смешно». Смеха, в общем, не требуют.

Но представьте, что вам не сделано ни одного упрёка и страстная, гневная сатира, вышедшая из-под пера, напечатана.

Далее следует серия жизненных трудностей.

Вы, за кем отныне общеизвестно закреплено имя сатирика, идёте по скверу, наслаждаясь запахом цветущих лип. Долго вам наслаждаться не позволят. Наслаждаться можно почему-то только лирическим поэтам, прозаикам, драматургам, детским писателям и даже некоторым критикам. На них прохожие смотрят с затаённым восторгом. А вас немедленно будут хватать за рукава родственники и знакомые.

— Послушай, у нас дергалка в туалете не работает…

— А вы в домоуправление обращались?

— Нет. Но разве там помогут? Там бюрократы.

— А откуда вы знаете?

— Известное дело. Но вот написать бы о них. Ха-ха! Пропесочить!

Вы писать отказываетесь, потому что о «дергалках» пишут не пламенные памфлеты, а заявления или — ещё проще — звонят но телефону. Дав отказ знакомому, вы наживаете себе врага.

Их будет много. На вас обижена тётя, которой вы не помогли оружием сатиры обменять две комнаты на три. На вас лежит, несмываемое пятно позора, так как вы не заклеймили в жёлчном фельетоне приёмную комиссию института, провалившую бездарную дочку приятеля. А ещё сатирик!

Последние три слова вам придётся слышать нередко по любому поводу. Например, от жены:

— Не мог почистить свои ботинки! А ещё сатирик!

Другим можно не чистить. Во всяком случае, их не попрекают профессией. Не говорят же: «Не мог почистить ботинки, а ещё невропатолог!»

Но вот ботинки почищены, и вы с женой отправляетесь в гости к знакомым.

Хозяева уже, конечно, предупредили гостей, что среди них сегодня будет сатирик. Предполагается, что вы не должны ни есть, ни пить, а целый вечер рассказывать уморительные истории. Таковых много у вас не наберётся: сатирику чаще приходится иметь дело с историями грустными.

По части животного смеха вас забьёт некий Сева из мебельного магазина. Сева знает все анекдоты. Рассказывает он их в определённой последовательности: наиболее невинные — когда гости только что сели за стол; более солёные — после нескольких рюмок; имеются и такие, какие можно поведать только в том случае, «если дамы позволят».

Осторожно, чуть слышно хрустя салатом, гости внимают Севе, смеются. Еле улыбается только ваша жена. Она «переживает за мужа»: «А ещё сатирик!»

Но не думайте, что о вас забыли и вы можете, как и другие, беззаботно сидеть за столом. До вас ещё дойдут.

Когда неутомимый Сева попросит наконец себе «отпуск», чтобы проглотить шашлык, стихийно возникнет разговор о литературе. Кто-то спросит:

— Что сейчас пишет Шолохов?

Кто-то скажет, что Толстого в настоящее время, нема. А дальше — о сатире, раз уж тут сидит её представитель. Итак, что новенького в сатире?

Тщетно вы будете перечислять книжки — маленькие и большие, комедии, спектакли. У собеседников, которые их не читали и не видели, существует непоколебимое убеждение, что сатира безбожно отстаёт и нет в ней «ничего такого».

Почему-то сатиру всегда надо защищать. Причём в вину ей ставится всё.

— У нас главный инженер — такая сволочь! — говорит, уписывая заливное, усатый толстяк. — Куда только сатирики смотрят! Смелости не хватает, боятся начальство трогать…