Не размышляя, без промедления она устремилась к нему в объятия. Охваченная пламенем беспокойства, дотоле ей совершенно неведомого, она послушно поднялась на цыпочки и потянулась к его губам. Она чувствовала и его колебания, и его гнев. Даже губы Эрика — твердые и чужие, — встретившись с ее губами, тут же оттолкнули ее. словно он во что бы то ни стало желал показать ей, что он — только он — властен принимать решения за обоих. Но и он изменился, когда ее губы открылись навстречу его губам, и покорная готовность обернулась триумфом. Напряженная скованность отпустила Эрика, он наклонился и. снова обнял Розалинду, но в этом было уже куда больше ласки и нежности.
Когда он поднял голову, оба не сразу смогли совладать с дыханием. В темном пространстве низкого чердака трудно было разглядеть даже черты его лица. Но ее руки, ее тело, прильнувшее к нему, уже научились читать движения его души, — и она заметно приободрилась.
— Он может на меня положиться. — шепнул Эрик, а потом провел губами по мочке ее уха, что незамедлительно породило в Розалинде упоительный трепет. — Что еще ты хотела бы узнать?
Она крепко зажмурилась, пытаясь сосредоточиться на смысле его слов, тоща как он свивал цепочку поцелуев вдоль ее шеи и вокруг впадинки под подбородком.
— Я… он… — Она глубоко вздохнула и постаралась собраться с мыслями. — Почему ты покинул родительский дом?
Эрик прервал свое увлекательное занятие, и она почувствовала на себе его пристальный взгляд. Она неохотно подняла ресницы, опасаясь грубого вторжения действительности в волнующую сказку.
— Этот ответ тебе дорого обойдется, — тихо предупредил он. Его рука скользнула вниз по спине Розалинды и прошлась по мягким округлостям, расположенным еще ниже. А потом широкой ладонью он прижал ее к себе, и ее затопила волна постыдного тепла. Эрик гладил бедра Розалинды, и, хотя его руки от ее кожи отделяли и юбки нарядного платья, и тонкая сорочка, медленный, завораживающий ритм его движений возносил ее на новую, невообразимую высоту. Повторяя этот ритм, язык Эрика то устремлялся в теплую глубину ее рта, то словно отступал, и Розалинда уже не сознавала, жар или холод владеют ею. Затем он вдвинул колено между ее ногами, открывая себе путь для дальнейшего чувственного натиска. Розалинда задыхалась, увлекаемая ураганом набирающей силу страсти. Когда он в конце концов оторвался от ее губ, это исторгло у нее беспомощный стон разочарования, и, обессиленная, она уткнулась лбом ему в грудь.
— Я оставил дом, чтобы вступить в войско императрицы Матильды, а потом — принца Генриха. Первый поход был в Нормандии, а второй — в Англии.
Розалинда почти не расслышала его слов и едва ли поняла их смысл. Но тем не менее она чувствовала стук его сердца, и ей было ясно, что он ждет следующего вопроса. Она не стала раздумывать, о чем бы его спросить. Слова сорвались с губ помимо ее воли и исходили скорей из сердца, нежели из головы. И ее не страшила цена, которую придется платить.
— Почему ты остался? Почему ты до сих пор здесь?
Ответ последовал незамедлительно.
— Ради этого, — прошептал он, ласково укусив ее полную нижнюю губу. — Ради этого, — повторил он, и его рука легла на ее грудь. — Ради этого, — вырвалось у него чуть ли не со стоном, когда другой рукой он прижал ее к своей взбунтовавшейся плоти.
Все, что было женского в Розалинде, исполнилось восторгом от этого ответа. Он остался ради нее. Ради нее он рисковал навлечь на себя гнев ее отца и скорую расправу сэра Гилберта. Все это — ради нее. Могла ли она не ответить ему тем же? В этот момент перестали существовать любые доводы рассудка; из-за которых союз между ними казался невозможным. Она не желала вспоминать некогда брошенное им признание, что нужна ему только как наследница Стенвуда. Мужчина, стоявший сейчас перед ней, хотел ее так сильно, что готов был пойти на смертельный риск. А она хотела его так, что и выразить невозможно. Больше ей ничего не нужно было знать.
Розалинда не стала гадать, что ее ждет потом… просто выбросила эту мысль из головы. Он хотел ее, и пусть даже подобное влечение совсем не то же, что любовь, — сейчас казалось, что эти чувства во многом сродни друг другу. Видит Бог, силы ее любви к Эрику хватило бы на обоих.
Он уложил ее на кипу пустых мешков. Ее пояс был отброшен в сторону, шнуровку платья распустили, платье быстро стянули через голову — и она не запросила пощады, когда он обжег ее жадным и требовательным поцелуем. С него были сорваны туника и рубашка, и ее проворные руки постарались для этого не меньше, чем его собственные. И тогда он лег сверху, вдавив ее гибкое тело в ложе из грубой дерюги.
— Будь моей, — шепнул он, вынуждая ее разомкнуть губы. Он схватил обе ее руки и отвел их так, что они оказались у нее за головой. Он дал ей почувствовать всю тяжесть его большого тепа, словно стремясь оставить на ней свое клеймо на веки вечные. Его бедро вклинилось между ее бедрами, и, как ни трудно ей было сейчас дышать, каждый вздох дарил ни с чем не сравнимую радость. Даже сквозь ткань сорочки груди Розалинды, к которым прижимался его обнаженный торс, ощущали ласку завитков волос, покалывающих ее кожу.
Она извивалась под ним, снедаемая нарастающим внутренним жаром. Она хотела касаться его. Она изнемогала от желания провести пальцами вдоль его длинных золотистых волос и погладить ладонями его влажную горячую кожу. Но он не выпускал ее рук и. только перехватив их одной рукой за оба запястья, оперся на локоть другой руки.
— Истомилась по мне? — хриплым шепотом проговорил он, прокладывая дорожку поцелуев вдоль ее ключицы и плеча. Он передвинулся немного вдоль тела Розалинды, от ее головы к ногам, так что ее мягкий живот, прикрытый полотном сорочки, подался внутрь под напором несокрушимого орудия его мужской силы. И губы Эрика переместились от шеи Розалинды к нежным холмикам ее грудей. Голова у нее закружилась; его губы все более самовластно распоряжались вожделенной добычей, и Розалинда уже не могла противиться этому сокрушительному напору. Она хотела высвободиться… хотела, чтобы это никогда не кончалось… она хотела всего. Он ласкал ее груди поочередно и с равным пылом. Но теперь другая рука Эрика заставила ее согнуть ногу в колене, чтобы он мог без помех прижаться чреслами к средоточию ее желаний. В горячей жажде завершения, которую он искусно разжигал, но не спешил утопить, Розалинда заметалась, тщетно пытаясь освободить руки.
— Прошу… — умоляла она, не открывая глаз. — Не мучай меня… — Никакого стыда уже не осталось — только жгучее томление.
— Как нежно ты просишь, моя пылкая женушка! Как отрадно звучат твои слова для моего изголодавшегося тела!