– Foc del cel! Ты переходишь все границы, Бонзон! – взвился сапожник. – Достаточно с меня оскорблений! Вставай, Жермена! Мы идем домой!
Жан Бонзон, который за все это время так и не присел, крепкой рукой усадил зятя обратно.
– Потерпи еще пару минут, благонравный спаситель башмаков! Целую ночь я думал, как нам быть. И понял одно: ваши неприятности только начинаются. После суда, даже если для Анжелины все кончится благополучно, она не сможет практиковать ни в Арьеже, ни где-либо еще. Поэтому мой вам совет: уезжайте! Вы своими глазами видели, что вандалы сделали с диспансером. Ворота были размалеваны кровью и оскорблениями. Я зарыл овечку, которая послужила им банкой красной краски. Нужно подумать и об Анри. Рано или поздно он услышит что-нибудь гадкое на улице или в школе. И вам, мадам де Беснак, спокойно жить в городе теперь не дадут. У Анжелины были основания сделать то, что она сделала. Я понимаю ее и восхищаюсь ее решимостью, хотя даже в своей семье ее осуждают и порицают. Не пытайтесь это отрицать, я знаю, что говорю. Вот что я вам предлагаю. Ты, Огюстен, собираешь самое необходимое, и вы с супругой перебираетесь к нам в Ансену. Я останусь здесь до суда, а вы составите компанию моей жене. В мое отсутствие Албани придется туго, ты ей поможешь. А вам, мадам Жермена, думаю, понравится возиться с маленьким Бруно. Ему восемь месяцев, и он нуждается в постоянном присмотре. У нас, на хуторе в горах, вам не придется закрывать ставни и от всех прятаться. Чистый воздух, простор и улыбки Албани – лучшее средство от всех забот!
– Но… но… – забормотал сапожник.
– Мы не лошади, зять, выражайся яснее! – усмехнулся Бонзон.
– Foc del cel! Мне сейчас не до шуток! Проваливай к дьяволу, старый язычник!
Октавия перекрестилась, опасаясь, как бы мужчины не сошлись в рукопашной. Но ничего подобного не произошло. Жан и Огюстен засмеялись, а потом последний вдруг всхлипнул и спросил:
– А если меня вызовут давать показания? По правде говоря, я бы с радостью уехал, пока злость не сорвали на нас. Что скажешь, Жермена?
– Я поеду с тобой! Мне это будет в радость – помогать вашей супруге. У меня самой никогда не было детей.
– Решено! – обрадовался горец. – Мои знания о нашей системе правосудия скудны, но, насколько мне известно, члены семьи обвиняемого свидетельские показания не дают. На этом основании мы с Луиджи решили, что и вам, мадам де Беснак, будет лучше уехать в Лозер, на земли ваших предков, и прихватить с собой Октавию, Анри и юную аннамитку, вашу протеже. Это прекрасно – помогать тем, кто попал в беду, и я благодарен вам, что вы поддержали Анжелину в ее борьбе против тирании и несправедливости. Девушку из Азии, проданную в рабство, держали взаперти в Сали-дю-Сала! Кто мог представить, что такое возможно?
– А это еще что за история? – спросил отец Анжелины.
– Чаще разговаривай с зятем! Тогда бы ты знал, что Анжелина – достойная дочь своей матери. Могу вас заверить: моя сестра всегда как могла пыталась побороть невежество, нищету, облегчить людям страдания, которым подвергают себе подобных некоторые представители рода человеческого! И моя сестра сделала бы Розетте аборт во имя любви к ближнему, чтобы спасти девочке жизнь!
Жерсанда несколько оживилась, слушая речи Жана Бонзона. Чем дольше она за ним наблюдала, тем больше она, отдавая должное его энергичности и природной красоте, ассоциировала его с Анжелиной, которая отличалась таким же врожденным свободолюбием и самостоятельностью суждений.
– Луиджи, дитя мое, по-твоему, нам следует уехать? – спросила она. – Но нам с Октавией будет так грустно и одиноко без тебя, Анжелины и Розетты! И как мы будем управляться, имея на руках юную мать с младенцем и четырехлетнего шалуна?
– Судья Пенсон, с которым я встречался сегодня утром, сказал, что процесс начнется недели через две, но, кто знает, не отсрочат ли его. Мне будет спокойнее, если вы уедете из города.
– А если Анжелину и Розетту приговорят к тюремному заключению на месяцы или даже на годы? – спросила Октавия. – Это будет ужасно! Нельзя допустить, чтобы ваш ребенок появился на свет в тюрьме!
– Об этом не беспокойтесь, милая дама! – повернулся к ней Жан Бонзон. – Если приговор будет жестоким, ничто не помешает мне похитить мою племянницу и ее подругу, которая и так натерпелась в этой жизни. У меня есть верные друзья в горах, да и Луиджи будет рядом. Аристо, я правду говорю?
– Конечно!
– И вы все окажетесь за решеткой! – воздела руки к небу Жерсанда. – И что тогда будет с нами? И с Анри?
– Мы должны надеяться на лучшее, матушка, – сказал ей Луиджи. – Леонора Лезаж, любовница судьи, говорит, что сделала все что могла, чтобы смягчить судью.
– В таком случае я хочу присутствовать на процессе!
– Нет, матушка. Это мы тоже обсуждали. Подумай о Розетте! Ей придется рассказывать о пережитом перед публикой. Она уже впала в уныние, винит себя в том, что из-за нее Анжелина в тюрьме. Ей будет еще тяжелее выступать на суде, если она увидит в зале людей, которых любит и уважает. Кстати, я опасаюсь, что Пикемали могут проявить себя не с лучшей стороны, – если не Виктор, то его родители.
– Виктор, поклонник нашей крошки? – Октавия, польщенная обращением «милая дама», которым ее удостоит Жан Бонзон, вздохнула. – Он хороший парень. Может, он отнесется с пониманием…
– Думаю, юный Виктор способен верно судить о происходящем, но его семья – точно нет! – заявил бывший странник. – Розетте хватило смелости рассказать ему о пережитом, но, насколько я понял с его слов, о последствиях изнасилования она умолчала.
– Я сделаю так, как ты скажешь, мой сын! – сказала Жерсанда.
В глубине души она обрадовалась возможности снова оказаться в маленьком замке, где родилась и выросла. Там, не будучи свидетельницей нездорового оживления, вызванного арестом ее дорогой Энджи, она сможет отдыхать и молиться, ожидая, когда этот кошмар закончится.
– Мудрое решение, мадам! – сказал горец. – А теперь выпьем сидра! Я проголодался, а этот пирог такой румяный!
Он присел на край скамейки возле Октавии, которая подвинулась, освобождая ему место. Беседа продолжилась, но в более спокойном тоне. Каждый думал о своем, и у каждого было ощущение, что перевернулась очередная страница его жизни. В весеннем воздухе пахло приключениями и переменами.
«Я буду жить в маленьком доме в горах! Подумать только! А ведь я почти не выезжала из Сен-Лизье!» – рассуждала Жермена.
Она уже представляла себя сидящей у очага с восьмимесячным малышом на коленях. Он, конечно же, будет ей улыбаться, показывая свои крошечные зубки. С каким удовольствием она, не имеющая своих детей, станет целовать его шелковистые волосики и болтать с Албани, которую, со слов Анжелины, представляла себе женщиной скромной, сдержанной и добросердечной.