Читать интересную книгу За державу обидно - Александр Лебедь

На таком тягостном фоне не мог не падать престиж воинской службы. Упал конкурс в военное училище, шло повсеместное нарастание тоски, неуверенности в офицерской среде. Масса вопросов нарастала — ответов на них не было, Этот внутренний дискомфорт, эта душевная неуравновешенность одних понуждали оставлять армейские ряды, другие пытались скрыть эту тоску за грубостью, хамством. Общественное мнение и пресса формировали образ офицера в глазах солдата как злобного солдафона-садиста и понуждали солдата с первых часов и дней пребывания в армии оказывать офицеру (очень часто) неспровоцированное противодействие, часто коллективное. Офицер, получив в свое распоряжение подборку «диких мустангов», не всегда правильно оценивал ситуацию, у него складывалось неверное представление о моральных качествах своих подчиненных; флюиды зла поляризовались, обретали жесткие формы и, таким образом, на глазах, в рамках одной системы формировались два мира, живущих в силу сложившихся обстоятельств вместе, но недоступных друг другу.

В обществе все более и более нарастали тенденции горячего сочувствия к солдату и равнодушия, презрения, зачастую ненависти к офицеру. А основа всякой армии — офицер, офицерский корпус. Есть в армии державы офицеры, и она, армия, легко и быстро нарастит мышечную массу до любых необходимых размеров. Нет — и армии нет, а следовательно, и державы, ибо вооруженная толпа, не скрепленная волей офицера, не обученная и не пронизанная железной дисциплиной всего-навсего сброд, который легко будет разогнан. Офицер оказался предоставлен сам себе во всех без исключения вопросах. В таких, например, на тот период очень актуальных: война, конфликт. Присяга и нелегкая несут тебя в какую-нибудь малоуютную южную республику. Что делать с семьей, куда девать детей, как жить на два дома, как переслать деньги? Что будет с твоей семьей, если тебе оторвет руку?.. А если голову?.. Отсутствие элементарной социальной защищенности всегда действовало угнетающе. Когда ты остаешься один на один со своими трудностями, сразу возникает вопрос: а где государство? Где она, та, воспетая в песнях: «Широка страна моя родная… где так вольно дышит человек»?.. И где ощущение хозяина в «необъятной родине своей»?.. Когда ты уносишься в неведомую даль, оставив жену и детей на какой-нибудь поднанятой квартирке с удобствами на улице, без дров, угля и с сотней рублей на семечки, храброму россу явно не до веселья, а следовательно, вероятность услышать гром победы ничтожно. Офицер должен чувствовать у себя за спиной державу и твердо знать: словишь пулю в лоб держава о твоей семье позаботится, пропасть не даст, дети нищими и сопливыми ходить не будут. Ногу оторвет — держава тебе новую сделает, не лучше прежней, но жить будет можно. В плен попадешь — выкупит, выкрадет, обменяет, короче, во всех случаях жизни в беде не оставит. При таких взаимоотношениях офицерского корпуса с государством государство такое победить невозможно.

Но то все были цветочки, ягодки — они пойдут позже. А пока я завершал третий год командования дивизией, написал рапорт о поступлении в Академию Генерального штаба. Препятствий, казалось, никаких. Офицеры в дивизии меня понимают, я — офицеров. Дивизия являет собой прекрасно отлаженный механизм. Командовать ею легко и приятно. Прямо отличник боевой и политической подготовки. Таким только в Академии ГШ и место. Но получилось иначе. В конце января 1991 года командующий ВДВ генерал-полковник В. А. Ачалов собрал на оперативный сбор командиров дивизий и бригад. Собрать-то собрал, но ему уже было не до сбора. Как выяснилось чуть позже, цель была одна: объявить о серьезнейших кадровых перестановках в Министерстве обороны и воздушно-десантных войсках. В. А. Ачалов довел, что он назначен заместителем министра обороны СССР, командующим ВДВ назначается генерал-майор П. С. Грачев. Но затем неожиданно поднял меня и хорошего моего старинного приятеля, командира 104-й воздушно-десантной дивизии генерал-майора В. А. Сорокина и объявил, что отныне я заместитель командующего ВДВ по боевой подготовке и вузам, а Сорокин — заместитель командующего по воздушно-десантной подготовке. Мы оба намеревались в этом году поступать в Академию Генерального штаба. С нами никто не беседовал, нас никто не информировал о готовящемся решении. Это было то, что называется снег на голову. Поэтому мы в один голос воскликнули: «А академия?!»

Ачалов деланно возмутился: «Вы только посмотрите на них! Заместитель министра обороны доводит о назначении двух генерал-майоров на генерал-лейтенантские должности, на должности заместителей командующего ВДВ, а они о какой-то академии лепечут! Чего вас учить — и так ученые! Разговоры прекратить — поезжайте и готовьтесь к сдаче дивизии. Приказ будет на днях. А уж кому очень хочется учиться год-два послужите — потом поступите, возраст позволяет. Все! Решение обжалованию не подлежит».

Приказ действительно вскоре подоспел. Я сдал дивизию своему однокашнику по академии имени Фрунзе полковнику А. П. Колмакову, офицеру умному и тонкому, во многом схожему со мной и по характеру. Последнее обстоятельство очень важно. Меняя командиров полков, дивизий, надо всегда помнить, что за ними стоят коллективы, настроенные на определенный лад. Поэтому в оптимальном варианте желательно подбирать командиров либо вообще схожих по характеру, либо имеющих непринципиальные различия. Худо, когда после холерика приходит флегматик, и еще хуже, когда наоборот. Тогда дивизии гарантирована многомесячная тряска, разлад всего и вся, перестройка, подстройка, надстройка. Я за дивизию был спокоен.

С первых дней в новой должности мне пришлось столкнуться с массой не предусмотренных никакими уставами и никакими наставлениями трудностей. Соединения и части воздушно-десантных войск дислоцировались на территории девяти союзных республик. А в них стремительно, на глазах нарастали центробежные сепаратистские настроения. А у меня на территории этих республик — полигоны, танкодромы, стрельбища. И все они на территориях под какой-нибудь местной властью, которая вдруг единодушно выкатила губешку и дружно начала рассматривать любые плановые мероприятия на полигонах как проявление имперских амбиций и демонстрацию силы. Достигнуть какой-либо договоренности стало практически невозможно. Достигать стало не с кем. Все местные «бугры» и «бугорки» от разговоров уходили, оставляя вместо себя третьих, пятых, восемнадцатых заместителей. Те в ответ на любой вопрос только разводили руками. Вдруг пробудилось несусветное количество экологов, которые довели свою кипучую деятельность до заоблачных высот, до высшей степени абсурда. Вдруг обнаружились всевозможные свалки и захоронения, от захоронения кольчуг времен Иоанна Грозного до списанной вчера ГАЗ-66. Посыпались требования все это ликвидировать и убрать в беспримерно короткие сроки, а потом и штрафные санкции: плати, плати, плати — вы Министерство обороны, вы, военные, богатые. То бобра обидели — плати, то Наш Заяц на вашем чертовом полигоне заблудился — плати. Образовалась масса решений о создании государственных заповедников, о выделении гражданам садово-огородных участков, о создании санитарных зон. Все эти разношерстные решения объединяло одно — в них так или иначе фигурировали полигоны.

В свете принятых Верховным Советом решений по армии и сформированного средствами массовой информации умонастроения в обществе резко снизилось количество призывников. Качество их тоже снизилось. Мало того, вяло-текущий процесс дезертирства представителей разных народов и народностей после вильнюсских событий января 1991 года превратился в обвал! Начался массовый исход из советских вооруженных сил сначала литовцев, латышей, армян, азербайджанцев, чеченцев, а несколько позже, глядя на них, раскачались и тронулись «до ридной хаты» и украинцы. Катастрофически упало финансирование вооруженных сил вообще и боевой подготовки в частности. На нее и так всегда копейки выделялись, а здесь и совсем худо стало. Создаваемая десятилетиями система сыпалась и рушилась на глазах. Все чувствовали себя неуверенно, скованно, из-под ног уходила привычная почва. Развернувшаяся в стране предвыборная президентская кампания тоже что-то оптимизма не внушала. Шайка соискателей лавров первого президента свободной России занималась с экранов телевизоров ритуальными заклинаниями, уверениями, обещаниями. Если их всех послушать, то каждый из них обещал России прямую дорогу в рай. Там было все — «на Россию свети солнце» и «с нами Бог», «вперед… к светлому прошлому», «верьте мне, люди». Корифеи экономической науки тягали друг друга за парики, организовав азартные теоретические гонки под девизом «Кто за меньшее количество дней сделает Россию Третьим Римом». Со страниц их программ проглядывал светлый лик революции. Они все вдруг Дружно забыли, что, во-первых, революция это всегда нехорошо и всегда чревато негативными последствиями. И, во-вторых, свои мантии и парики академиков, профессоров и докторов они получили, загнав до смерти клячу политэкономии социализма. Три дня, пять дней, сто дней… Александр Исаевич Солженицын сказал в тот период, что даже за 500 дней Россию можно только довалить. Кстати, к его статье «Как нам обустроить Россию» все, включая претендентов на президентский пост, отнеслись снисходительно: «Блажит вермонтский отшельник! Прожектерствует! Что с него возьмешь — Нобелевский лауреат». Как говорят одесские евреи, желая кому-то зла: «Чтоб ты жил в интересное время!»