моего мужа насчёт таких женщин, как я.
– Каких женщин? – служанка притворилась, что не понимает, о чём идёт речь.
– Не строй из себя идиотку, ты ею не являешься. Таких женщин, как ведьмы, ворожеи, колдуньи – Дочери Трона.
– Прошу прощения, сардари, – уличённая во лжи, Надашди потупила взгляд. – Но вы же знаете самрата. Если бы я сказала иначе, он бы меня уже казнил.
Взгляд Меганиры изменился, как если бы на дне того океана, который бушевал в её глазах, шевельнул чешуйчатым хвостом спящий подводный монстр. Лицо её приобрело лукавое выражение.
– М-м, я так не думаю, – сардари отложила книгу и изящно подпёрла расписанный золотыми полосками подбородок рукой. Покрытое белилами лицо с яркими глазами выражало довольство с оттенком горькой ярости. Надашди поборола в себе чувство неприязни от скользящего по её лицу проницательного взгляда. – Сядь, – сардари взглядом указала Надашди на небольшой табурет рядом с собой. Надашди растерялась.
– Я не могу сидеть в присутствии… хозяев, – запнулась она, глядя то на надменную сардари, то на Улли, будто слово слуги Единого Бога могло изменить волю Меганиры. – Только… только на полу.
– А сегодня в присутствии хозяев ты будешь сидеть на табурете, – настояла сардари, чуть повысив голос. – И ты плохо изображаешь смущение. Сядь.
Надашди села. Через секунду раскрашенное, как у языческого божества, лицо Меганиры оказалось в миллиметре от лица служанки. Дыхание касарийской царицы пахло непонятной травой и чем-то приторным, ужасно приторным с примесью соли.
– У тебя удивительный цвет глаз, ты знала?
Надашди повертела головой.
– Лиц замужних касарийских женщин не видно, но глаза… Они важнее губ, скул, подбородка. В них есть всё, что нужно знать о человеке. По глазам можно узнать девственницу и убийцу, вора, извращенца или святого. За всю свою жизнь я повидала много глаз: голубых, зелёных, умных, глупых, переливчатых, как морская раковина, и стеклянных, как у кур, глаза влюблённых, приговорённых к смерти, и полные надежды, глаза пьяниц и дешёвых потаскух, принцесс, служанок, злых детей…
– И что вы видите в моих глазах?
Меганира замолчала и внимательно вгляделась в глаза служанки.
– Я вижу ложь.
Улли отвлёкся от книги и замер, не успев раскусить заложенную за щёку водянику. Сента и Астура переглянулись. Порыв ветра снаружи с грохотом опрокинул что-то тяжёлое, послышалась кабацкая брань и проклятья.
– Но я вам не вру, – в голосе служанки прозвучал испуг.
– Мне – нет. – Меганира взяла поднесённую пиалу и съела ягоду. – Расскажи о своей злобе. Расскажи о своём муже.
Плотная шкурка спелой водяники щёлкнула на её зубах, как хрупкие косточки, будто женщина ела не ягоды, а что-то маленькое и живое. Сок окрасил выбеленные губы сардари в алый цвет.
– Почему вы думаете, что между ними есть что-то общее?
Меганира молча улыбнулась, но глаза её оставались сосредоточенными.
– Разве это интересно? – Надашди поймала себя на мысли, что отдала бы что угодно, лишь бы услышать, как её зовёт на кухню Нергуй-Хаан – хоть мыть посуду, хоть оттирать пол от блевотины, за чем угодно.
– Если я спрашиваю, значит, есть, – голос Меганиры, низкий и хищный, прозвучал так, будто его обладательница приготовилась обернуться дикой рысью. – Как его звали?
– Кахаан. Мы жили…
– Я знаю. Расскажи о нём. Каким он был.
– Плохим. Жестоким. Он меня бил.
– Этим в Касарии никого не удивишь. Женщины этих земель веками живут побоями от отцов, братьев и мужей. И потому я вижу, что злит тебя не это. Что ещё?
– Ничего, – повертела головой Надашди. Струйка пота скользнула у неё по спине.
Злые глаза сардари уставились на низ живота служанки, заставив ту неосознанно закрыть его руками, как от колдовства.
– Я вижу нерождённое дитя.
Лицо Надашди застыло, как маска. Если бы не белила, даже в тёплом свете свечи было бы видно, как кровь отхлынула от её лица.
– Откуда вы знаете?
– Ты ещё чему-то удивляешься? Ох, как ты часто задышала. Я вижу многое из того, что скрыто от взора обычного человека, Надашди, поэтому не советую мне врать. Почему ты не рожала?
– Меня ударили, – тихо ответила девушка, смущённо глядя на живот, будто в нём был весь её стыд, боль и унижение. – Я его потеряла. Срок был небольшим.
– Я вижу мужскую руку.
– Зачем мне что-то говорить, сардари, если вы всё видите и так? – Надашди вспыхнула негодованием.
– Затем, что тебе это доставляет неудобство. Сента, я всё вижу.
Девочка опомнилась и снова скрутила пальцы в магическом знаке над пламенем свечи. Лоб её вспотел от усилия придать огоньку особенную форму, яркость и цвет, но пламя только беспокойно дёргалось, как от сквозняка.
– Будешь сидеть так близко – сожжёшь себе лицо, – сухо предупредила мать. – Впрочем, когда ты выйдешь замуж, ты всё равно закроешь его белилами и краской. А с твоим лицом тебе это пойдёт только на пользу.
– Я могу идти? – спросила Надашди, надеясь услышать «да». – Нергуй-Хаан просила меня помочь ей с подготовкой к ужину, я обещала.
– Нергуй-Хаан раньше справлялась без тебя и подождёт, – белое лицо с ведьмиными глазами снова повернулось в её сторону.
– Коня Гзар-Хаима ещё надо помыть от пены. Он меня просил сделать это к ужину, а я и так задержалась из-за…
– Конь тоже подождёт, как и Гзар-Хаим.
– Но если конь не будет готов вовремя, он меня ударит.
– Не преувеличивай, – улыбнулась Меганира, – Гзар-Хаим тебя никогда не бьёт, в отличие от других служанок. Ты нравишься ему.
– Сардари, пожалуйста. Мне правда нужно идти.
Меганира подняла руку в знак того, чтобы служанка замолчала.
– Впрочем, не ему одному. О, только не делай вид, что ничего не понимаешь. Мой муж. Он благоволит тебе.
– Это не так.
– Он всюду следует за тобой, даёт распоряжения, с которыми справятся любые другие слуги, расспрашивает о тебе, следит – мой муж хочет тебя. В самом грязном смысле.
Надашди растерялась, теперь уже по-настоящему.
– Совсем скоро он позовёт тебя к себе в покои.
Из окна будто повеяло стужей.
– Нет.
– С чего бы это? Мой муж получает всех женщин, которых пожелает видеть на своём ложе.
– В этот раз ему придётся отказаться от своих намерений.
– Ты собралась ему отказать? Служанка – самрату?
– Я – вдова. Таков закон.
– Можно подумать, моего мужа это когда-то останавливало. Что ж, откажи ему, и окажешься на плахе, а скорее всего – с раздвинутыми ногами, привязанная к кровати под Тонгейром, а если после этого всё-таки родишь девчонку – тогда и на плахе.
– Неужели он настолько жесток?
Сардари засмеялась, смех получился какой-то неестественный, и от того ещё более жуткий.
– Однажды мой муж вырезал всех мужчин в деревне у подножия Китореса просто для того, чтобы согнать в Таш-Харан всех местных юных дев, а потом обесчестил их всех, одну за другой. Те, кто не понёс от него плод сразу, были изнасилованы повторно, и опять, и опять, пока не забеременели. Кому повезло с первого раза, были обласканы до родов, кто плод потерял – были сразу казнены, кто разродился девкой – или убиты, или отправлены восвояси, что, по сути, то же самое, а кто родил мальчика (а их оказалось всего двое, и дети вскорости погибли, потому что родились слабыми), также отправились на плаху. Но не волнуйся, Тонгейру ты нравишься, поэтому насиловать тебя он пока не станет. Повторю – пока. А вот я вполне могу тебя покалечить, если захочу.
– А вы хотите?
– Пока нет. Но я не знаю, что будет завтра. Ты, как вижу, молода и, насколько мне известно от Нергуй-Хаан, здорова, и потому вполне можешь разродиться здоровым карапузом. Может быть, я подожду и прикончу вас обоих позже. Посмотрим. Мне это не впервой, и моя рука не дрогнет, обещаю. Видишь ли, когда-то, когда одна из девок Тонгейра родила-таки здорового крепкого мальчишку, и муж спрятал её от меня в одной из деревень, мне пришлось приказать перебить всех тамошних младенцев мужского пола и их матерей