Выглядел же воевода так, словно вот-вот рухнет ей под ноги. Лицо побледнело до синевы, взгляд заметался по сторонам. Но он вскоре отмер и посмотрел на встревоженную, перепуганную княгиню.
— Все ладно, государыня, — сказал хриплым, низким голосом. — Точно ли о том была песня? Не путаешь ты?
— Крут Милонегович, — Звенислава невольно улыбнулась и покачала головой. — Все-то ты мне не веришь. Ничего я не путаю. Песня эта мне в душу запала, до того грустная и тоскливая. Вот я как-то у знахарки и спросила, о чем она поет.
Воевода вдруг вздохнул и покаянно посмотрел на княгиню.
— Ты уж не серчай на меня, что выспрашиваю да выспрашиваю. Но тут такое дело, что никак оплошать нельзя.
— Я не серчаю, дядька Крут, что ты! — она поспешно всплеснула руками, превратившись на миг в девчонку из далекого степного терема. — Ты это для веча все? Я по утру слышала, что боярин... дородный такой... грозил князю, что, мол, вече соберет. Про княгиню Мальфриду узнать все чает.
Княгиня говорила быстро, глотая слова, и взволнованно глядела на воеводу. Ее пальцы по-прежнему продолжали перебирать завязки на поневе, то скручивая, то разворачивая веревочки на поясе. Она тревожилась и безуспешно пыталась это скрыть.
— Князь велел мне не печалиться понапрасну, — Звенислава тихо вздохнула. — Но коли вскроется на вече, что моя вина... что с княгиней Мальфридой такое стало?
Поначалу воевода опешил. Прежде он о таком и не мыслил! Но ведь и впрямь, что ответит Ярослав, коли спросят у него люди, как знахарка в княжий терем проникла? Кто ей в том подсоблял? Уж в который раз за день дядька Крут был готов схватиться за дурную голову. И как он прозевал! Да и Мстиславич, верно, тоже! «Не печалиться понапрасну» велел. Хорош, что тут скажешь! Тьфу, жена поедом уже всю себя изъела, в глазах тоска лютая да печаль, словно прожила девчонка на белом свете не меньше сотни зим! Трясется вон, губы дрожат! Хоть и храбрится.
Звенислава Вышатовна, истолковав его молчание по своему, поспешно заговорила.
— Я... я не к тому, чтобы солгать людям на вече... То нельзя, конечно. Но ведь спросят с него... кого в терем привел.
И вот тут дядька Крут окончательно уразумел, что ничего-то он в девках и не смыслит. Ведь больше всего боялась княгиня не за себя, а за мужа. О нем тревожилась! Уразумел и посмотрел на нее совсем другим взглядом. И подумал еще, что хорошо бы с Мстиславичем потолковать. Дел у князя, верно, не счесть, особенно нынче. Но уж мог бы найти времечко, чтобы водимую успокоить!
— Твоей вины нет ни в чем, государыня, — твердо сказал воевода, про себя костеря князя на чём свет стоит. — И без тебя бы знахарка добыла торквес, пробралась в терем и совершила задуманное. Коли прав я, то ничего бы ее на этом свете не остановило. Не тревожься о вече. Ярослав со всем управится.
Звенислава Вышатовна обожгла его взглядом темно-зеленых, блестящих от слез глаз и склонила голову чуть вбок, словно испытывала, не верила воеводе до конца. Грустная улыбка коснулась ее губ. Она не особо ему верила.
— Благодарствую, Крут Милонегович, — перестав, наконец, терзать завязки поневы, княгиня провела ладонями по лицу, сбрасывала что-то. — Заговорились мы с тобой что-то. Мне пора уже. Обещалась Желану да Рогнеде...
Звенислава осеклась, не договорив. Содеянное когда-то княжной встало нынче между ней и воеводой высокой стеной. Она-то на сестру зла не держала, хоть теперь уже Рогнеда на нее гневалась... А вот дядька Крут едва ли так быстро забыл причиненную князю обиду.
— Добро, — он лишь кивнул, ничего не сказав и не спросив про Рогнеду. — Помогла ты мне, государыня.
— Да какой уж там, — Звенислава залилась смущенным румянцем и широко, искренне улыбнулась, отчего не одной щеке появились ямочка.
Подхватив поневу и передник, она заспешила прочь из длинных сеней, на княжью половину терема. Проводив ее взглядом, дядька Крут направился в другую сторону. Там находились порубы, в которых держали пленников али наказанных за тяжелый проступок. Пока шел, все размышлял. Множество спутанных мыслей роилось в седой голове. Думал он и про княгиню и ее горести, с которыми оказалась она наедине; и про тоскливую песню госпожи Зимы на языке норманнов, которую та пела чаще прочих; и про одинаковые глаза, которыми смотрели на мир княгиня Мальфрида, воевода Брячислав и никому неизвестная знахарка без роду без племени.
Что сказал белоозерский воевода, когда увидал свою сестру? Он шепнул: винтер. Следовало бы позвать толмача, но дядька Крут уж много зим прожил на Ладоге, соседствовавшей с норманнами. Слыхал язык их и на торге, и на пиру, и в битве. Слыхал чудные драпы, висы и ниды*. И без толмача он мог уразуметь, что значит «винтер».
«Винтер» — значит зима.
Охранявшие поруб кмети расступились и впустили воеводу без единого вопроса, и он под деревянный сруб, вкопанный в землю. Чтобы войти, пришлось дядьке Круту согнуться в три погибели, а, оказавшись внутри, он спрыгнул в яму по колено высотой. Мрак рассеивал лишь огонек лучины да проникавший свет из небольшого оконца наверху под самым срубом. Воевода Брячислав сидел на лавке, прислонившись спиной к широким, деревянным доскам, которыми были обнесены стены темницы.
— Даже не заковали тебя, — вслух подивился дядька Крут.
Белоозерский воевода пожал плечами.
— Мне все едино.
— Ну-ну, — дядька Крут покачал головой.
Болтать-то все горазды. А вот как повисишь в оковах на стене, когда ни пошевелиться не можешь, ни вздохнуть толком, так сразу все уразумеешь.
Дядька Крут остановился посреди поруба, слегка горбясь — иначе непременно задел бы головой деревянный сруб. Воевода Брячислав так и сидел на лавке, равнодушно наблюдая за незваным гостем.
— Отчего ваша младшая сестра, которую звали Винтер, затаила зло на княгиню Мальфриду? Что вы с нею сотворили?
Он спрашивал наугад, надеясь лишь, что ошеломленный Брячислав не справится с чувствами и выдаст себя. И дядька Крут не прогадал. Белоозерский воевода задохнулся и взвился на ноги, ударившись головой о деревянный сруб и даже этого не заметив. Он обхватил шею ладонью, словно задыхался, и потянул в сторону ворот рубахи. Взаправду испуганный, Брячислав не мог вымолвить ни слова. Лишь глядел на дядьку Крута широко распахнутыми глазами да потерянно, ошарашенно молчал.
— Стало быть, я прав, — себе под нос шепнул воевода, изумленный ничуть не меньше пленника.
— Ну, коли надумаешь поговорить, скажи молодцам, что тебя стерегут. Они меня покличут, — вслух сказал он и поглядел на Брячислава из-под насупленных бровей. Шагнув в сторону, он постучал в дверь: открывайте, мол.
Дядька Крут и не чаял, что получится! А все вон как обернулось. Будет, чем порадовать князя, что рассказать за вечерней.
Да-а, о многом им с Мстиславичем нужно потолковать.
* Драпы, висы и ниды — виды скандинавской поэзии.
Девка в тереме VI
Ярослав воспретил ей идти на вече, созванное на площади, где обычно князь творил суд, и Звенислава осталась коротать время в тереме. Даже Чеславе он велел вместе с дружиной пойти, а жене наказал носа из терема не высовывать, пока они не вернуться. О том, что без верной охранительницы осталась, Звенислава недолго печалились. Так хоть Чеслава ей поведает, что на вече было! От Ярослава она едва ли и скупого рассказа дождется.
Время с самого утра тянулось мучительно медленно. Звенислава тревожилась, и любое занятие, за какое бралась, валилось из рук. Она выплакала все глаза за последние дни — с той страшной минуты, когда на подворье ладожского терема въехал ее младший брат. Ее теперь единственный младший брат.
Она замерла перед закрытой дверью в горницу двухродной сестры, собираясь с духом. А когда вошла, то натолкнулась на равнодушный взгляд Рогнеды. Та сидела на лавке подле стены и смотрела в слюдяное окошко. Они не виделись всего несколько месяцев, но казалось, что прошли зимы. Княжна изменилась. Пережитые горести оставили на ней свой тяжелый отпечаток. Меж бровями залегла глубокая складка, уголки губ опустились. Запавшие глаза глядели хмуро и сурово, и никто не видел, чтобы Рогнеда улыбалась.