— Но этот негодяй не желает чистосердечно и искренне повиниться, попросить прощения, — резко сказал дядюшка. — Не хочет раскаяться!
— Ну еще бы! Этот несчастный блокирован в кухне… Вы с винтовкой в руках стережете его, чего же тут ждать! Сделайте милость, отойдите, я с ним поговорю — и вы убедитесь, что он действительно раскаивается.
Дядюшка процедил:
— Ну ладно, попробуем!
Все облегченно вздохнули. Винтовку унесли в дом. Маш-Касем, после заверений, что все уладилось, открыл дверь. Асадолла-мирза нырнул в кухню. Через несколько минут «предатель», опустив голову, вышел наружу, Асадолла-мирза следовал за ним.
Дядюшка поднялся с места и немигающим взором уставился перед собой.
— Ага, разрешите Маш-Касему поцеловать вашу руку и попросить прощения, — начал Асадолла-мирза.
После паузы дядюшка сказал, не глядя на слугу:
— Пусть сначала ответит на мои вопросы.
— Спрашивайте все что вам угодно.
Дядюшка обращался только к Асадолла-мирзе:
— Прежде всего пусть скажет, где англичане вошли с ним в контакт?
— Слышишь, Маш-Касем? Где англичане вошли с тобой в контакт?
— Эх, ага, зачем врать? До могилы-то… В этом… ну… в общем, в булочной.
— В какое время?
— Э-э-э… ну… в тот вторник… нет, ей-богу, в среду.
— Каким образом?
Асадолла-мирза повторил дядюшкин вопрос Маш-Касему. Тот несколько мгновений укоризненно смотрел на неподвижную фигуру дядюшки, потом ответил:
— Эх, зачем врать?… До могилы-то… Я, значит, покупал хлеб… Вижу, значит, один англичан на меня косится… И в это самое время знаки мне делает… Я, правда, сначала подумал, отсохни мой язык, что это он за мной следит… Как говорил один мой земляк…
Дядюшка, не глядя на него, резко бросил:
— Не отвлекайся!
Асадолла-мирза похлопал Маш-Касема по спине:
— Не отвлекайся, Маш-Касем! Говори, каким образом они установили с тобой контакт?
— Ей-богу, остановили… Только я удрать хотел, они остановили.
— Сколько ему обещали денег, если убьет меня?
— Избави бог! Чтоб я убил агу? Да пусть у меня лучше руки отсохнут!
Асадолла-мирза поспешно вмешался:
— Нет, ага, об убийстве и в самом деле речи не было. Он просто должен был передавать сведения о вас…
— Каковы теперь его намерения?
— Ага, вот как перед богом…
Асадолла-мирза, знаком остановив его, объяснил:
— Намерен ли ты раскаяться или хочешь служить англичанам?
— Ей-богу, ага, зачем врать?! Ну, виноват, признаюсь, было дело… Да я их теперь так изругаю, живо к чертям собачьим сгинут… Я им скажу, нас так просто не возьмешь, я своему господину служил и служить буду…
— Когда им будет дан такой ответ?
Тут Маш-Касем смешался:
— Клянусь луной рода Хашима…
Но Асадолла-мирза не дал ему договорить, крикнув:
— Маш-Касем, говори! Когда ты ответишь им — прямо сегодня или тянуть будешь?
— Ей-богу, ага… ну… прямо сегодня… сейчас прямо.
— Тогда подойди, поцелуй руку аги.
Дядюшка все так же неподвижно стоял на месте, выпрямившись во весь рост и свысока глядя на остальных. Я уверен, что он воображал себя Наполеоном в момент встречи императора с армией маршала Нея.
Маш-Касем нерешительно подошел, нагнулся, поцеловал ему руку…
Дядюшка раскрыл объятия и прижал его к груди.
— В память о прежней твоей службе я прощаю тебя… Разумеется, при условии, что ты искренне раскаялся и приложишь все силы, чтобы верно служить своему хозяину!
И в глазах дядюшки Наполеона блеснула слеза.
Часом позже отец и Асадолла-мирза беседовали в нашей гостиной.
— Ага меня очень беспокоит… Он уже стоит на грани безумия. Пора нам всерьез задуматься.
— Меня больше всего удивляет, как такой умный человек дошел до этого?…
— Моменто, что ж тут удивительного… Э, да что говорить, таковы факты, предпринимать что-то надо… Похоже, что сейчас ненависть англичан стала для него жизненной необходимостью…
— Да, так же как уверенность, что кругом все кишит шпионами и предателями.
— Его, пожалуй, излечило бы, если бы он попал в английскую тюрьму — на долгий срок.
— Ну, этого не будет. Чего ради англичанам сажать в тюрьму отставного прапорщика казачьей бригады? Делать им нечего, что ли?…
Асадолла-мирза поерзал на диване.
— Есть у меня одна мыслишка… Встань-ка, сынок, прикрой дверь, — кивнул он мне.
— С той стороны! — добавил отец.
— Нет, пусть остается. Не чужой ведь, ваш собственный сын. Не исключено, что поможет нам чем-нибудь. Но, разумеется, — не болтать!
В первый раз совещание проводилось в моем присутствии. Асадолла-мирза начал:
— По-моему, надо не откладывая предпринимать что-то. Старик вот-вот свихнется. Ведь бедняга Маш-Касем чуть было не пал сегодня жертвой его бредовых фантазий!
— Я уже несколько раз говорил Полковнику, что надо бы проконсультироваться с психиатрами, иначе…
— Моменто, даже и не думайте об этом, — прервал отца Асадолла-мирза. — Разве только ага нагишом выскочит па площадь Тупхане — тогда Полковник и другие столпы семейства согласятся вызвать психиатра. Как может ага, сын покойного аги, внук Великого Праотца, спятить!.. Сохрани бог, даже речи об этом не заводите.
— Ну, значит, придется ждать, пока он убьет кого-нибудь как английского шпиона. Тогда-то его арестуют… Судите сами, если бы Маш-Касем сегодня утром немного замешкался, его труп уже лежал бы в морге, а ага сидел бы в тюрьме… И разбирать не будут, кто чей внук! Посадят убийцу в тюрьму, и все.
— Верно, но это ничего не меняет, — возразил Асадолла-мирза. — Так что выбросьте из головы мысль о психиатре. Если мы хотим помочь ему, надо придумать что-то другое.
— Да что придумаешь, Асадолла? Если вы полагаете, что Черчилль приедет налаживать отношения с агой, то я сомневаюсь, чтобы сейчас у него нашлось время…
— Черчилль не Черчилль, а какой-нибудь его представитель мог бы приехать…
— Например, командующий английских войск в Иране, — съязвил отец, — или министр королевского флота, да?
— Нет, позвольте мне договорить. Если мы сумеем разыграть небольшой спектакль, — ну, например, будто англичане прислали своего представителя для мирных переговоров, — то возможно…
Отец опять перебил его:
— Шутить изволите? Ага, конечно, не в себе, но он же еще не впал в детство, чтобы поверить таким выдумкам!
— Человек, готовый написать Гитлеру письмо с изъявлениями преданности, не впал в детство?
Отец так и открыл рот. Асадолла-мирза, улыбаясь, продолжал:
— Если покойный Великий Праотец мог есть бозбаш с Жаннет Макдональд, то и представитель Черчилля может приехать к аге.
Отец, заикаясь, пробормотал:
— Так значит… вы… я намеревался… в случае…
— Да, я в курсе дела, — рассмеялся Асадолла-мирза.
— Кто вам сказал?
— Да как-то сам ага рассказывал. Оставим это.
— Ну, мы тогда просто шутили, — деланно засмеялся отец. — Ага и сам не принял всерьез…
— Очень даже принял. Но оставим этот разговор. Сейчас вопрос в том, хотите ли вы помочь старику облегчить немногие оставшиеся ему дни?
В голосе отца прозвучало искреннее чувство:
— Клянусь жизнью детей! Духом отца клянусь, что теперь я не испытываю к нему никакой неприязни и искренне желаю, чтобы он образумился.
— Хорошо, в таком случае, я полагаю, у нас кое-что получится. Полковника не было дома, я велел передать, чтобы он, когда вернется, пришел сюда — надо с ним тоже договориться. Я думаю, если мы как следует разыграем эту сцену — представитель явится, переговорит с агой и даст ему слово, что англичане прощают его вину, — положение в корне изменится.
Но отец покачал головой.
— Да пусть хоть сам Черчилль явится и собственноручно выдаст ему охранную грамоту — ага не примирится с мыслью, что англичане отступились от него. Ведь на самом деле он просто не хочет верить в это. Отвлекитесь на минуту от действительности. Представьте себе человека, который в длительной, кровопролитной войне уничтожил тысячи английских солдат… Нарушил все их колонизаторские планы… И этот человек способен поверить, что англичане ни с того ни с сего прощают ему все грехи?
— Моменто, моменто, но если у англичан есть третий великий враг, они могут, пусть не от чистого сердца, объявить перемирие на некоторое время — скажем, до конца войны. Во всяком случае, попробовать не мешает.
— Но, ваше высочество, откуда вы возьмете английского представителя?
— С помощью этого индийца Махарат-хана… Я слышал, он в ближайшие дни возвращается с юга, я, наверное, смогу уговорить его, чтобы он подыскал нам какого-нибудь англичанина.
Тут меня осенило. В ушах у меня опять зазвучал знакомый голос, который я утром слыхал в доме Асадолла-мирзы. Я тихонько сказал: