Когда дядюшка Наполеон проходил по нашему двору, я наблюдал за ним из окошка верхнего этажа. Дядюшка надел темный костюм, к борту был прикреплен орден, который, по его словам, он получил из рук самого Мохаммада Али-шаха. Белая рубашка, черный в белую полоску галстук… Его вид напомнил мне Даладье, довоенного французского президента, которого я видел в кинохронике о подписании Мюнхенского пакта. Маш-Касем следовал за ним. Вероятно, на него напялили один из дядюшкиных костюмов, так как рукава и брюки были ему очень длинны. Отец и Асадолла-мирза вышли дядюшке навстречу. На их сердечные приветствия дядюшка отвечал крайне сухо и холодно.
Я бросился в свой тайник. Едва войдя в гостиную, дядюшка занялся размещением присутствующих.
— Братец Полковник станет здесь… Ты тоже здесь, Асадолла…
— Моменто, я должен находиться справа от английского представителя.
— Это кто ж так решил? Нет, станешь, как я сказал.
— Примите во внимание, что мне предстоит выполнять обязанности переводчика, я оттуда не смогу… Мне нужно быть между вами и послом.
— А разве сардар Махарат-хан не придет?
— Вы же сами были против того, чтобы он приходил.
— Да, присутствие индийца на таких важных переговорах представляется нежелательным.
Асадолла-мирза, отец и дядя Полковник обменялись безнадежными взглядами, а дядюшка Наполеон продолжал:
— Ну ладно, тогда становись тут. Маш-Касем будет стоять чуть позади меня, слева.
— Я очень рад, что вы отказались от прежней мысли насчет Маш-Касема — в часовом за занавеской вообще нет необходимости.
Маш-Касем, который едва мог передвигаться в слишком просторной для него одежде, сказал:
— Дай вам господь здоровья, ага… Я этих англичанов столько на войне перебил — на семь вьюков хватит… Что теперь бога гневить, кровью еще одного англичанишки руки марать… Вот, помню я, один мой земляк…
Дядюшка суровым взглядом оборвал его разглагольствования и проговорил:
— Для этого дела нужен человек совершенно надежный.
Асадолла-мирза и отец удивленно посмотрели друг на друга, но не успели ничего спросить, как дверь гостиной открылась и появился Пури с двустволкой в руках.
— Пури, ты все это время, как я тебе наказывал, будешь стоять в коридоре за дверью и держать палец на спусковом крючке, — твердо сказал дядюшка. — Как только я подам знак, откроешь огонь.
— О-о, святые предки! — не выдержал Асадолла-мирза, с изумлении созерцавший эту сцену. — Но как же, ага!.. Ведь мы договаривались, что посол явится без оружия. Это нарушение всех правил, обычаев гостеприимства и даже законов ведения войны.
Дядюшка, сквозь дымчатые очки устремив взор в неизвестном направлении, спокойно отвечал:
— Военные законы мне получше твоего известны. Но не следует забывать о врожденном вероломстве врага. Пури! Выполняй приказ твоего командира!
Дядя Полковник, который некоторое время молча слушал этот разговор, наконец вмешался:
— Братец, этот ребенок вообще не умеет стрелять. Вдруг, не дай бог…
— Не умеет?… Что же он тогда в армии делал?
— Да ведь он служил писарем… Ну, конечно, стрелять тоже приходилось, но не из дробовика!
Дядюшка Наполеон повернулся к Пури, который, побледнев, слушал этот спор с весьма дурацким видом.
— Пури, если ты в самом деле не умеешь, прежде чем заступить на пост, скажи откровенно! По словам Наполеона, признание в неспособности — своего рода способность!..
Пури, заикаясь и пришепетывая, выдавил из себя:
— Я… дядюшка… Я как только вы прикажете… Я готов жизнь за вас отдать.
— Тогда иди на свой пост. Твой командир приказывает тебе!
Асадолла-мирза вмешался:
— Моменто, моменто, стрельба из боевой винтовки сильно отличается от стрельбы из дробовика. С вашего разрешения, я разъясню Пури некоторые детали.
И прежде чем дядюшка успел ответить, он увлек Пури в коридор и захлопнул дверь. Я тотчас высунул нос из своего убежища.
Асадолла-мирза, взяв винтовку из рук Пури, говорил:
— Ну-ка, посмотрим, голубчик… Вот так штука! Винтовка-то, оказывается, заряжена…
— Вот и я того же боюсь, — залопотал Пури. — Но ведь дядюшка приказал.
— Моменто, моменто, ты ведь человек взрослый, должен соображать, что к чему. Мы с таким трудом устроили, чтобы пришел этот английский представитель, уладил бы кое-какие противоречия, — а там, глядишь, и дядюшкино состояние улучшилось бы… Теперь представь себе, что переговоры не приведут к желаемому результату или зайдут в тупик… Что же, надо всадить послу пулю в живот? Тебе не приходит в голову, что потом тебя повесят за убийство?
— А я на самом деле не буду стрелять, дядя Асадолла.
— Знаешь, когда ружье заряжено, достаточно пальцем за курок задеть — оно и выстрелит.
Пури опять начал заикаться:
— А разве здесь нет предохранителя?
— Ты что, какие предохранители у этих дедовских винтовок? А потом, ты забыл про шок, который с тобой случился от взрыва бомбы? Хорошо еще, если винтовку у тебя в руках не разорвет! За последние несколько месяцев четыре таких дробовика разорвались в руках охотников.
— Я тоже очень этого боюсь, дядя Асадолла.
— И правильно делаешь, что боишься… Я сейчас вот что сделаю… так… и так!
— Да вы же патроны вынули!
— Тс-с! Не поднимай шума, ходи себе здесь с этой винтовкой, я тебе слово даю, что до стрельбы все равно не дойдет… С винтовками шутки плохи. В пятидесяти случаях из ста они разрываются в замковой части, а дробовики — те весь заряд в живот владельцу отправляют… Хорошо будет остаться молодым калекой?… Или у тебя всякое желание пропало в Сан-Франциско кататься?
Пури от страха дрожь разобрала. Он разинул рот, но выговорить ничего не мог.
Когда Асадолла-мирза вернулся в гостиную, дядюшка Наполеон сидел в кресле, а остальные стояли. Асадолла-мирза несколько раз подмигнул дяде Полковнику. Тот некоторое время только гримасничал в ответ, а потом все-таки начал:
— Знаете, братец, я должен вам кое-что сообщить…
Дядюшка Наполеон резко повернул к нему голову. Полковник голосом, выдававшим его волнение и нерешительность, продолжал:
— Англичане при переговорах с противником стараются в каждой стране использовать граждан этой страны или ее провинций… и, так сказать… поскольку они считают, что местные жители лучше понимают психологию…
— Не пойму, к чему ты ведешь.
— То есть… как известно… Этот полковник, который сейчас прибудет, он… один из выдающихся военачальников английской армии…
— А иначе какой мог быть разговор? — сухо парировал дядюшка Наполеон. — Им следует бога благодарить, что я согласился вместо генерала разговаривать с полковником.
Бедняга бросил обеспокоенный взгляд на Асадолла-мирзу и моего отца и продолжал:
— Так вот, этот полковник… который пользуется большим доверием Черчилля… говорят даже, что он его правая рука и подлинный руководитель всех английских войск, он — индиец…
Асадолла-мирза зажмурился. Дядюшка Наполеон как-то странно скривил губы. Лицо его побелело. Глухим, сразу севшим голосом, он повторил:
— Индиец… индиец!
Маш-Касем вдруг всплеснул руками:
— Ох, голубчики вы мои! Спасенья от этих индийцев нету!
Полковник, казалось, боясь потерять нить разговора, беспомощно забормотал:
— Этот Эштияг-хан такой человек, такой человек… вице-король Индии без его совета шагу не сделает…
К счастью, вмешательство Асадолла-мирзы предотвратило трагедию, которую предвещал ужасный вид дядюшки Наполеона.
— Моменто, господин Полковник, не забудьте, что полковнику Эштияг-хану пожалован титул «сэр». К нему следует обращаться сэр Эштияг-хан.
Упоминание словечка «сэр» произвело на дядюшку Наполеона чудотворное действие. Он сразу притих — будто огонь, на который плеснули водой. Через минуту он совсем другим тоном проговорил:
— Если он полномочный представитель англичан, мне-то какая разница…
Асадолла-мирза и остальные облегченно вздохнули. В этот момент отец, стоявший у окна, выглянул во двор и крикнул:
— Эй, Ширали, у вас дело какое-нибудь?
Снаружи послышался грубый, хриплый голос Ширали:
— Здравствуйте, здравствуйте…
Но прежде чем он успел ответить отцу, дядюшка Наполеон сказал:
— Пусть войдет. Я ему велел заглянуть к вам, чтобы было кому чай подать.
Отец опять высунулся во двор:
— Ширали, будьте как дома! Наши ушли все… Сами налейте себе чайку, прошу вас! Там внизу самовар стоит.
Присутствующие только взглядами обменялись, не говоря ни слова. Не было никаких сомнений, что дядюшка предусмотрел все. Даже позвал Ширали, чтобы тот был под рукой в случае необходимости.
Дядюшка по-прежнему сидел в кресле, а четверо других участников мирной конференции стояли по углам. Даже Асадолла-мирза, обычно неспособный помолчать и минуты, не разжимал рта. Наконец, тишину нарушил голос Маш-Касема: