оплачу лишь половину счетов.
— Благодарен, — растроганно пробормотал Ван.
Отперев камеру, Яр Порох забрал саквояж и передал его Лунгу.
Так и не сказал правды про переговорную, подумала Айлин. Ни за любовь, ни за деньги.
— Если ты снова предашь меня, Мемфи…
Он ссутулился на скамье, обхватив рукой прижавшегося к нему мурра.
— Когда меня выпустят?
— На рассвете. Когда журналистская братия, со статеек и репортажей которой ты кормишься, будет спать крепким сном.
Мемфи оттопырил нижнюю губу и кивнул с понимающим видом.
Айлин с Порохом и Лунгом не успели уйти далеко.
— Любовь моя! Вернись! — позвал Ван.
Айлин порядком устала и не скрывала раздражения, но решила вернуться. Открывшееся зрелище производило впечатление. Толстые металлические прутья в центре решётки были отогнуты в стороны, и в образовавшуюся дыру Ван, вставший на одно колено, протягивал огромный, невероятной красоты букет из белых роз. В это время уже выбравшийся наружу мурр прошёлся на передних лапах перед камерой туда-сюда, поворачивая голову в сторону Айлин, — выражение морды у него при этом было совершенно зверское. Было ясно, что он изображает уличного акробата исключительно по просьбе своего дорогого хозяина.
Айлин подавила рвущийся из груди смех, подошла к решётке и приняла неприлично роскошный букет.
— Мастер долгов… — Но помимо воли она растаяла, и это ни от кого не укрылось.
— Да он из вас верёвки вьёт, — сказал изумлённый Лунг, которому долги Вана ощутимо оттягивали руку.
— Иди давай! — крикнул ему довольный Ван и послал уходящей Айлин два быстрых воздушных поцелуя.
…Домой ехали молча, но на повороте к Спящей Лунга вызвали по деревяшке. Переговорив, он сказал, поглядывая на Длит и Айлин в зеркало заднего вида:
— У нас… даже не знаю, как сказать… гость? Привезли господина Рица… Он очень болен… — Увидев, что у Айлин побелело лицо, Лунг виновато уточнил: — Простите… Джио Рица! Джио!
Эпилог
Он надеялся, что умер в больничном боксе, где его не лечили, а мучили, и что боль, которую невозможно терпеть, не вернётся. Но в спасительную тьму вдруг вторглись проблески сознания и снова появилось ощущение, будто с него содрали кожу. Голова и руки не пострадали. В груди, у сердца, болело сильнее всего. Джио не мог говорить, не мог плакать. Запах гниющей плоти сводил с ума.
Боль немного отступила благодаря стараниям незнакомых людей. Днём и ночью они хлопотали над ним, заботливо кормили с ложечки, меняли повязки и грязные простыни. Перед глазами мелькали только тени, потом Джио обрёл способность различать цвета и контуры предметов и понял, что место, где он очнулся, ему смутно знакомо.
Он лежал на широкой кушетке в комнате без дверей, с высоким потолком, украшенным лепниной. На стенах, затянутых дорогой тканью с узорами, висели портреты людей в старинной одежде — дамы в пышных платьях, с вплетёнными в причёски цветами и драгоценностями, мужчины в камзолах и бархатных беретах со страусиными перьями.
В то утро, утро его окончательного прозрения, косой солнечный луч пробился сквозь портьеру и заскользил по большому портрету на стене напротив. На Джио смотрел, как живой, злобный старикашка в чёрном одеянии; его впалую грудь украшал золотой меч на цепи с крупными звеньями, с рубинами на рукояти. От тяжёлого взгляда старика Джио было не по себе.
В полумраке мерцал у окна, на уровне глаз круглый предмет, похожий на купол. Джио медленно поднял левую руку, потрогал его — купол оказался холодным и гладким, как стекло, и вызвал какие-то мимолётные воспоминания. Малейшее напряжение усиливало боль. Джио уронил руку, и мысли вдруг беспокойно зароились, как пчёлы, в его голове. Он вспомнил всё, что с ним произошло за последнюю неделю.
Они приметили его ещё по пути в Дубъюк. Нашли одинокого путника, заболтали какой-то ерундой, а на самом деле прикидывали, можно ли на нём проверить одно из отравляющих веществ из арсенала спецслужб… или вирус… или… Джио не знал точно, что с ним сделали, но в голове засело одно: во всём виноваты агенты. Сейчас он отчётливо вспомнил все их многозначительные взгляды и недомолвки. Он был для них лишь удобным для эксперимента куском мяса, и они не упустили случая — подкараулили момент, когда он возвращался из Дубъюка. Тем же вечером ему стало плохо. Его сняли с поезда и терзали многочисленными тестами и анализами, делали прижигания, пускали кровь, прикладывали к воспалённой коже то лёд, то грелку. Приходили какие-то люди и… плевали в него. Изо рта у Джио шла кровавая пена, ноги отнялись. Наконец какой-то человек властно приказал:
— Хватит! Отправляйте назад.
После этого Джио ничего не помнил, и очнулся здесь… — его внезапно озарило — в Спящей крепости… Он зажмурился и застонал, но, услышав посторонний шум, открыл глаза.
У постели стоял вихрастый светловолосый мальчишка, одетый в брючки, белую рубашку и жилетку. Он лучезарно улыбнулся Джио и подошёл к окну, чтобы раздвинуть портьеры. От солнечного света у Джио слёзы брызнули из глаз.
— Солнце помогает выработке витаминов, — сообщил мальчишка. Джио истерично мотал головой, мальчишка сообразил, что перестарался, и торопливо задёрнул портьеру. — Извините… Я Гонзарик.
Джио скрипел зубами от нестерпимой рези в глазах и плохо понимал, о чём говорит ни на секунду не умолкавший мальчишка.
— Я даже заходить сюда боюсь…
До Джио наконец дошло, что речь идёт об этой самой комнате, где он оказался.
— …тут лежат, в витрине. — Мальчишка отодвинул часть складной ширмы, обтянутой тканью, на которой золотые кошки ловили серебряных мышек. Джио повернул голову. За тумбочкой рядом с кушеткой, у стены, стоял не то стол, не то, действительно, витрина. — Когда вы взяли один из девяти камней, вы думали, он золотой? Нет, это привяжи-камни, господин Риц. Они привязали вас к этому городу, и теперь вы не сможете отсюда уехать, потому что часть камня останется в вас навсегда. Их нельзя трогать, они нужны для специального ритуала — чтобы хозяева мурров не могли бросить своих кошек, потому что их тоже нельзя увозить. И если вы уедете, камень снова начнёт вас грызть. Госпожа Монца прикрепила один из камней к вашей груди, чтобы частички вашего камня, жуки, ма-аленькие такие, переползли из вас к нему… Говорят, их только в микроскоп видно. Я одолжил у господина Даймона оптический прибор. — Мальчишка вытащил из кармана ручную лупу и шагнул к Джио. — Хотите, мы вместе посмотрим на жуков? Можно? Ой… я вижу, как вам больно… Не будем, не будем…
Джио задыхался. Он узнал витрину, из которой вытащил золотой слиток, узнал комнату, мраморные колонны, табурет под стеклянным колпаком.