я уже смягченно.
– За исключением того единственного случая. Мальчик, который умер.
Неизъяснимое беспокойство скользит по моему позвоночнику. Да, конечно. Об этом происшествии я помню. Мы жили в маленьком городке, и как раз когда я по болезни пропустила урок поэтического чтения, одна из моих приятельниц пришла и рассказала мне о бедном неуклюжем Генри, над которым издевались во время чтения, а затем после урока избили. Позже хулиган, который особенно в этом усердствовал, оказался мертв. Зачем вообще вспоминать об этом?
– Это было убийство, – произношу я, ожидая реакции.
– Так нам внушали много лет назад. Известно лишь, что все мы стали другими после того, как это произошло. А уж что это было…
У Нолана пиликает сотовый, и он хватает трубку, чутко подняв палец: «Женушка».
– Привет, милая. Да. Ну хорошо, захвачу и молока. Домашка? Скажи им, что помогу. Уже в пути. Я тоже тебя люблю.
Он убирает трубку.
– Ну что, было очень весело. Мне пора бежать. – Указывает на конверт. – Дай знать, если понадобится что-нибудь еще.
– Так и сделаю.
Я смотрю ему вслед, и меня беспокоит память о мальчике, который умер, но я откладываю это в сторону. С Ноланом я не ощутила того знакомого зла. Не ощущала я его и с Ньюманом. Тот был злом, но другим. На этот раз я не буду игнорировать свое чутье и чрезмерно сосредотачиваться не на том человеке.
Глава 103
В пятницу я подписываю бумаги на свой новый дом, а затем возвращаюсь к работе. Если точнее, то еду в свой хоум-офис (комнатку с кофейником) и оттуда связываюсь со старшим экспертом ФБР в Сан-Антонио, которому поручала изучить список сотрудников Нолана, числом в несколько сотен. За поздним утренним кофе мы обсуждаем наших возможных подозреваемых, с результатом более чем скромным. Полноценного подозреваемого у нас нет, и напрашивается неутешительный вывод, что в его поисках мне придется полагаться в основном на себя.
В попытке выяснить, чего же нам не хватает, я провожу бóльшую часть дня у себя на квартире, разглядывая стихи, теперь расклеенные по моей стене наверху. Я знакомилась с выборкой экспертных оценок насчет подтекста этих стихов – в целом путь в никуда. Ответ на то, кто такой Поэт и как его разыскать, содержится где-то в текстах. Но никак не получается разгадать шараду, которую они собой представляют. Спустя несколько часов я укладываюсь в постель, по-прежнему решая осточертевшую головоломку, что-то черкая у себя в блокноте. Так и засыпаю с ним на груди. Но и сон не несет покоя. Меня вновь преследует кошмар, где гибнет мой отец, а за нами наблюдает незнакомец в худи, игнорируя мои мольбы о помощи.
Грудь мне словно стискивает обруч, когда я просыпаюсь от звонка Уэйда.
– Мы его поймали, детка! Охота закончена. Этот ублюдок убил пятерых, но шестого не успел: в дело вмешался я.
– В тебе я не сомневалась. Просто кошмар, что столько людей погибло…
Мы немного говорим об этой самой охоте и всем, что с ним связано; попутно я пытаюсь как-то стряхнуть с себя тяжелую, без желанного отдыха ночь.
– Сегодня вечером возвращаюсь домой, – объявляет Уэйд. – Как насчет ужина где-нибудь, на ночь глядя?
Я делаю встречное предложение:
– А если не ужина, а рабочего обеда? Днем я еду на днюху к дедушке, а дальше еще не распланировано.
– Годится. Подъеду. Позвоню тебе, когда приземлюсь.
Мы рассоединяемся, и я отправляюсь на пробежку. По окончании ее, как обычно, захожу за кофе, и на этот раз, когда выхожу, мимо снова пробегает тот самый «неоновый», давая мне странное ощущение дискомфорта. Свой кофе я впихиваю кому-то из прохожих и бросаюсь следом, но к тому времени, как добираюсь до угла, бегуна уже нет. Я звоню Чаку и прошу срочно проверить дорожные камеры, но удача нам не светит и на этот раз: лицо бегуна скрывает бейсболка, а невдалеке от моего дома он теряется из виду.
Этот инцидент беспокоит меня все утро, борясь за первенство с моим ночным кошмаром. На адреналине и с несколькими часами времени в запасе я направляюсь в квартал Авы. Там опять беру сэндвич с яичным салатом и иду в библиотеку. К счастью, тот укромный столик, который я облюбовала во время предыдущего визита, свободен. Я сгружаю на него тома поэзии, сажусь и начинаю просматривать их в поисках любых намеков на разгадку Поэта и посланий, которые он оставляет со своими жертвами.
Сэндвич уже наполовину съеден, когда моя рука невзначай останавливается на томе Томаса Элиота «Бесплодная земля». Второе издание той самой книги, которую я во время посещения видела у моего дедушки. Совпадение слегка пугающее, как будто сама вселенная стремится мне что-то сказать.
Я открываю обложку, и мой взгляд непроизвольно останавливается на формулярной карточке с именем абонента. По спине скользит льдистая струйка. Это имя я хорошо знаю: Ава Ллойд.
Словно со стороны, слышу свой резкий вдох. Мне неприятна мысль о том, что издание этой книги всего несколько дней назад было в комнате у моего дедушки. Немного успокаивает напоминание, что произведение это широко известное и преподается на многих курсах литературы. Так что дело здесь вовсе не в дедушке. Речь идет о сумасшедшем, которого я называю Поэтом. Подсказка, по полному кругу приводящая меня обратно в класс, к первой кличке, данной Поэту Робертсом: «Профессор».
Я набираю Чака.
– Мы уже смотрим преподавателей Авы?
– Профилю никто из них не соответствует.
– Смотри глубже – на их семьи, друзей, контакты. Нужно искать любой курс, где изучается «Бесплодная земля» Томаса Элиота, аннотированная. Выясни также, не посещал ли кто-нибудь из жертв в каком-либо городе или штате занятия, где эта книга значилась в учебной программе. – Я хмурюсь от внезапной мысли. – Ава практиковала еще и частные занятия. Может, она сама использовала эту книгу в своей учебной программе… Выясни у криминалистов, есть ли в ее учебных планах какие-то указания на поэзию и, в частности, на это произведение.
У меня оно, например, значилось точно. Мы обсуждали его в нашем пен-клубе, и отмечали его уникальную структуру и содержание. Лично меня тогда вдохновляло превознесение этой поэмы моим дедом. Но кто-то мог аналогичным образом повлиять и на Аву.
– Понял, – говорит Чак. – Сделаю. Займусь прямо сейчас.
– И поищи, не было ли среди тех, с кем она связана, завзятых библиофилов по поэзии. Или меломанов по джазу, – после некоторого колебания добавляю я.
– Кстати, – вспоминает Чак. – Мы ведь прочесали